И хотя многое в ней на первый взгляд такое же, как и у других людей, она всегда особенная. А в каждой истории есть критические моменты, когда судьба как будто берет своего подопечного на зубок. Определяет его подлинность. И по тому, как он себя ведет, какие совершает поступки, можно безошибочно судить о его порядочности, профессиональной и нравственной неуязвимости.
Моему герою судьба уготовила столько испытаний, что, разделив на доли, их с лихвой хватило бы на добрую сотню людей. А досталось все ему одному.
Когда началась война, Володе Быкову из деревни Дубовый Лог Борисовского района не было и четырех лет (он родился в октябре 1937 года). Что могло остаться в его памяти в таком возрасте? О безмятежном детстве, пожалуй, ничего. Но война не оставляет, она, словно каленым железом выжигает зарубки–воспоминания. Отдельных эпизодов. Если бы все, что видели глаза ребенка в годы военного лихолетья, сохранилось в памяти, то вряд ли такой гнет выдержала бы его психика...
...В 1942–м, когда вокруг села уже действовали партизаны, в деревне Дубовый Лог на некоторое время расположились каратели. Был на постое немец и в доме Быковых. Пытаясь объяснить, какая участь ждет партизан, он взял конец веревки, привязанной к колыске, обмотал ею шею ребенка и выкрикнул: «Партизан!» Бедное сердце мальчонки едва не разорвалось от ужаса. Он решил, что немец принял его за партизана и готовил ему расправу.
...Зимой 1943–го каратели сожгли соседнюю деревню Крацевичи, а жителей расстреляли. Крестьяне из Дубового Лога, понимая, что такое может случиться и с ними, бросили свои хаты и перебрались на островок среди болота. Оно тянулось до озера Палик и реки Березины. Перегнали туда скот, перенесли домашний скарб. Но скрываться от беды горе–переселенцам долго не пришлось. Предатель из своих же односельчан привел на островок карателей. Скот немцы отобрали, а крестьян погнали в деревню Кищина Слобода, где был полицейский гарнизон. Вышли крестьяне на просеку и увидели, что их деревня пылает. Все сгорело дотла.
Отцу Федору Григорьевичу удалось бежать. Он стал партизаном отряда имени Ворошилова. Летом 1943–го наткнулся на засаду и погиб. Еще раньше не стало и деда Григория. Немцы посадили его в борисовскую тюрьму. Очевидно, там и расстреляли...
Содержались болотные переселенцы в классах Кащино–Слободской средней школы. Там же размещался и полицейский гарнизон. Володя с мамой, бабушкой Матреной и старшей сестрой Марией находились в той самой классной комнате, где ему в 1951 — 1954 годах предстояло учиться. И каждый раз, переступая порог класса, он невольно погружался в горькие воспоминания о войне...
Летом бездомных невольников отпустили. Всех, кроме Быковых. На коленях умоляла мама полицейского (он был из их деревни) спасти детей. Тот сжалился. И побрели они вслед за односельчанами куда глаза глядят.
Скитались по чужим углам, спали где придется. Чаще всего на полу, подостланном соломой. В апреле 1944–го немцы отправили семью Быковых в борисовский концлагерь.
...Колючая проволока разгораживала территорию лагеря на части. Старики и дети содержались отдельно от тех, кто мог работать. Бабушка, увидев за соседней загородкой Быкову, помогла детям переползти под проволокой к маме.
Когда немцы погрузили узников в товарные вагоны, до освобождения Борисова оставались считаные дни. Жуткая теснота: людей не загнали в товарняки, а впрессовали. Состав медленно двигался на Запад. Не доехав до Барановичей, он был остановлен красноармейцами. Радостные крики узников означали одно: свобода!
Домой они добирались на армейских машинах. Очевидно, водителям был приказ: подвозить беженцев, встреченных на пути. Во всяком случае, увидев людей на обочине дороги, они останавливались и помогали женщинам и детям взобраться в кузов. Когда подъехали к гигантской свалке битого кирпича, сплошным развалинам и руинам, кто–то тихо сказал: «Минск...» «А где же дома?» — хотелось спросить Володе. Но какой–то страх сковал его сердце. «Разве такой город можно отстроить? — подумал он. — Значит, у нас не будет столицы...»
Родное пепелище густо заросло крапивой, вымахавшей выше семилетнего мальца. Односельчане обитали в землянках. Быковы же приспособили под жилье старый сруб бани, стоявшей поодаль от двора. И потому уцелевший от огня. «Усадьба» имела жалкий вид. Зимой ее выхолаживало так, что вода в ведре покрывалась ледяной коркой. Но хоть такая, а все–таки крыша над головой.
Детям войны досталось испытаний не меньше, чем фронтовикам. И по справедливости государство обязано было проявить к ним не меньшую заботу, чем и к участникам Великой Отечественной войны. Сегодня их, детей войны, по словам поэта, не город, а всего лишь квартал...
Вот и герою моего очерка Быкову Владимиру Федоровичу в этом году исполнится 80 лет. Мог ли он думать о том, что доживет до такого возраста, страдая в концлагере. Задыхаясь в товарном вагоне среди невольников. Собирая на картофельном поле гнилушки, из которых мама пекла блины (кусок ржаного хлеба был недосягаемой мечтой). Когда ранней весной босиком по снегу, перебегая от проталины к проталине, добирался в соседнюю деревню в школу. А там на весь класс один букварь. Над ним сгрудились первоклассники–переростки. Он же, самый маленький, оттесненный в сторону, сидел и запоминал слова, прочитанные кем–то вслух. Однажды зимой на лесной дороге (в среднюю школу Володя ходил за 10 километров от дома) его окружила волчья стая. Спасла парня самодельная подсветка (литровая жестянка с пробитыми гвоздем дырками для поступления воздуха горящим смолякам). Описывая вокруг себя круги банкой с пылающими смоляками, Володя вынудил волков отступить.
С 12 лет Володя летом ходил на работу в колхоз. Но что он мог заработать на трудодни–палочки? Несколько килограммов зерна, мешок картошки... Денег колхозникам не платили. С такими же, как он, подростками Володя подрабатывал в леспромхозе. Валил деревья, распиливал их на чурбаки. С радостью принес домой свою первую получку и отдал маме. Он заработал себе на обувь. Но жестокие налоговые агенты никому не прощали недоимок. И деньги, с таким трудом добытые подростком, ушли на уплату налогов. Кирзовые сапоги мама купила сыну только на следующий год.
Власть безжалостно выжимала из крестьян последние соки. Налоги платили за все. За корову, свинью, козу, даже за яблоню, что росла возле дома. Но самым издевательским и жестоким был налог, прозванный в народе «бугаевщиной». Им обкладывались солдатские вдовы, не имевшие детей или у которых был один ребенок. Платили этот дикий налог и малодетные семьи. А чего стоили обязательные поставки государству с каждого двора масла, яиц, сала. И все это проваливалось, как в бездну...
Немало зла и жестокостей познал Володя Быков за свои 17 лет. И родилась у парня мечта: иметь такую профессию, чтобы бороться со злом. Защищать людей от унижений и несправедливости. И привела она Володю Быкова в юридический институт. В 1954 году пятеро решительных парней, получив аттестаты зрелости, приехали в Минск, чтобы стать юристами. Конкурс большой: 10 человек на место. Из пятерки лишь Володя Быков поступил в институт.
Столичная жизнь ошеломила Володю своей новизной. Но все те же проблемы висели над ним как дамоклов меч. Стипендия всего 20 рублей. Ее не хватало на питание. А про одежду, обувь и говорить нечего. Купил Володя на барахолке видавшее виды пальто. А когда рассмотрел в общежитии, то содрогнулся от отвращения: в швах подкладки копошились вши. Пришлось выбросить покупку, за которую он уплатил последние деньги, на помойку.
В 1955 году институт преобразовали в юрфак Белгосуниверситета. За два года студент Быков физически окреп. Во всяком случае, ничем не уступал ребятам из их пятерки, подрабатывающим по ночам на фабрике «Коммунарка» грузчиками. После третьего курса (1957 год) Володя со своими сверстниками летом уехал на целину. За три месяца он заработал невероятную сумму: 3.250 рублей. Достойно оделся с ног до головы и почувствовал себя человеком.
Но вот и университет за плечами (1959 год). А что же на плечах? Груз огромной ответственности за судьбу человека, совершившего правонарушение или ставшего подозреваемым. Ответственность велела не смотреть на него как на осужденного. Он всего лишь обвиняемый, который может быть оправдан. И нельзя следователю начинать свою карьеру без твердых установок в душе. «Я совестью своей приговорен к правде и справедливости, — скажет Владимир Федорович и, помолчав, добавит: — Однажды я прочел строки из стихотворения Владимира Солоухина и поразился их глубокому смыслу: «...Ты сам себе и жертва и палач.// Ну, что ж, ложись на плаху головою,// Но оставайся все–таки собою,// Себя другим в угоду не иначь».
Так вот, я никогда не иначил себя кому–то в угоду. Да, был негибким, неудобным, бескомпромиссным. Но мне никто не мог приказать делать не так, как надо, как велит закон, а как кому–то хочется. Конечно, за такую линию поведения имел вагон неприятностей. Да что там неприятности! После конфликта с крупным партийным руководителем города (я работал заместителем начальника минского управления внутренних дел) меня «сослали» в Афганистан. Я отслужил там, вернулся. И за успешное руководство советнической группой при командовании царандоя (милиции) провинции Парван имею высокую афганскую награду.
Два года, проведенные в Афганистане, наверное, не глава моей жизни, а всего лишь главка. Но какой тяжелой она оказалась для меня! И как подточила здоровье... К своему юбилею я издал книгу «Дела минувших дней». Захотелось выплеснуть все, что накопилось в душе за мои годы–скороходы. Есть там страницы и об Афганистане.
После удачной войсковой операции в Панджшерском ущелье в памяти осталась такая вот зарубка: «К концу дня мы благополучно прибыли в кишлак Анаву. В нем пусто, в окрестностях слышна стрельба, кое–где дымятся развалины домов, бродят оставленные жителями куры, козы. Тяжело на душе, щемит сердце. Невольно вспоминаются военные годы, жизнь в оккупации, немецкие операции против партизан в районе озера Палик, как мы всей деревней прятались в лесу, жили на островке среди болот, как были расстреляны немцами мой отец и дед. Возникают мысли: а благое ли дело мы делаем здесь? Что потеряли и что найдем в этой бедной несчастной стране? Заботы, чувство служебного долга, опасности, да, видимо, и следы идеологических стереотипов отгоняют эти мысли, заталкивают их в дальние закоулки сознания».
Гордиться можно только тем, что в невероятно трудных условиях я все–таки выстоял.
Не успев как следует отойти от Афганистана, меня, заместителя министра внутренних дел БССР, направили в Чернобыль. Что ж, коль носишь погоны — изволь приказ выполнять. Так было, есть и будет...
И когда мне, отдавшему следствию более тридцати лет своей жизни, молодые задают вопрос, как надо жить, чтобы не мучила совесть, я отвечаю словами великого юриста и блестящего судебного оратора минувшего века Анатолия Федоровича Кони: «Я прожил жизнь так, что мне не за что краснеть... Я люблю свой народ, свою страну, служил им, как мог и умел».
Фото автора
