Мне порой кажется, что знак беды изначально был заложен в самом слове «Чернобыль». Чернобыль... Черная быль... Есть в этом что-то непостижимое, сакральное. 26 апреля 1986 года страшная беда стала явью. Ядерный ящик Пандоры распахнулся.
– Пролетая над городом на бреющем полете, мы видели внизу копошащихся солдат внутренних войск, – вспоминает командир вертолета Ми-8 Сергей Иванович Маслов, – и самое ужасное, мы прекрасно понимали, что эти мальчишки-срочники с лопатами – стопроцентные смертники, они уже были обречены. В нашем вертолете радиационной разведки вся специальная аппаратура зашкаливала намертво.
– А какой уровень радиации показывали приборы?
– Этого даже мы не знали... – невесело усмехается Маслов. – Все было суперзасекречено. У нас на борту были инженеры с Обнинской АЭС, которые и занимались работой с приборами. Но даже по их, казалось бы, непроницаемым лицам было понятно, что произошло что-то очень страшное...
Вертолет Сергея Маслова проходил над самым разверзшимся жерлом ядерного вулкана на высоте всего двадцати пяти метров!..
В те страшные дни наглядно проявилось уже дышавшее на ладан плакатное «единство партии и народа».
Из Москвы было строго-настрого запрещено объявлять о случившейся катастрофе до начала майских праздников, чтобы не омрачать людям первомайского настроения. По одетому в праздничный кумач Киеву в «плановом порядке» прошествовала первомайская демонстрация с воздушными шариками и портретами вождей...
Однако посвященные все же были. Именно в те дни железнодорожный вокзал столицы Украины и аэропорт Борисполь заполнили семьи партийных и советских работников, вдруг засобиравшиеся кто куда.
– Мне была поставлена задача на проведение радиационной разведки и составление карт по радиационному заражению местности, – рассказывает Сергей Иванович, – брали пробы грунта на расстоянии каждых пятисот метров, делали замеры. Кроме того, мы обследовали сотни речек, речушек, водохранилищ на предмет заражения до самой Одессы. Путь в одну сторону занял свыше пяти часов.
В тридцатикилометровой зоне отчуждения под Чернобылем Сергей Иванович налетал свыше 300 часов!.. В разных местах бывал, многое видел. Да вот только язык за зубами приходилось держать.
– Сейчас я могу сказать, что больше всего от чернобыльской катастрофы пострадала Беларусь. А именно – Гомель, – рассказывает Сергей Иванович, – такой сумасшедшей пляски стрелок и датчиков, как над Гомелем, не было нигде...
Можно сказать, что Сергею Ивановичу повезло. После Чернобыля он пролетал еще почти десять лет, после чего вышел на пенсию. Жив, слава Богу, и штурман его вертолета, Василий Михайлович Лялич. Из экипажа же, который сменил на ядерной вахте экипаж Маслова, в живых не осталось уже никого.
Да, они уходят. С каждым годом чернобыльцев становится все меньше. Что поделать, такова диалектика истории – те, кто поднимаются первыми, первыми же и падают на ту землю, которую заслонили собой ради всех нас...
Если бы только еще и те, кому посчастливилось выжить, не сталкивались со стеной державно-бюрократического равнодушия!
Первый чувствительный удар по участникам ликвидации аварии на ЧАЭС нанес незабвенный Михаил Юрьевич Зурабов. Речь идет о приснопамятном Законе №122 «О монетизации льгот», который в народе сразу же метко окрестили «давай конфетки – держи монетки», или «законом Буратино на поле чудес».
У чернобыльцев отобрали право на одну бесплатную поездку в год по территории России, обеспечение бесплатным автомобилем, сняли льготы по жилью. Началась неразбериха с ежегодными бесплатными путевками в санатории, которые теперь стало проблемно не только добыть, но и получить за них денежную компенсацию.
– Чтобы добиться положенных выплат, сегодня подчас приходится судиться, – сетует Сергей Иванович Маслов. – Вот я, например, сейчас инвалид второй группы со стопроцентной потерей трудоспособности. Вообще, кстати, из наших все, кто еще не умер, – на инвалидности. Так вот, нам, немолодым уже людям, приходится обивать пороги всевозможных инстанций, чтобы получить то, что положено по закону. И нередко приходится сталкиваться с откровенным хамством и ледяной чиновничьей надменностью. С меня, например, как-то потребовали копии полетных заданий, чтобы доказать, что я в Чернобыле не вареники кушал! А где их взять? Больше двадцати лет прошло, да и самой страны давно уже нет!.. Приходилось и такое слышать: «Я вас туда не посылал».
Василий Михайлович Лялич, бывший штурман того самого вертолета радиационной разведки, ныне живет в Москве, в районе Бибирево.
– В очереди на квартиру стоял пять лет (видимо, ждали, не помрет ли. – А.Ч.), а когда получил наконец, вдруг выяснилось, что почему-то не могу ее приватизировать. Пришлось окунаться в судебную тягомотину. Очередной суд состоится в конце апреля. Но самое жуткое – это медицина. Не дай Бог, понадобится какая-то серьезная операция. Это сразу – 10-15 тысяч долларов. Раньше, скажу, было часто, что просто люди помогали, а теперь... А теперь – сразу на погост, наверное.
...Я спросил у Василия Михайловича, как он считает: случись, не дай Бог, что-то подобное сейчас – смогло бы нынешнее поколение повторить подвиг тех пожарных, милиционеров, строителей, авиаторов, которые бились с невидимым страшным врагом над Припятью более двадцати лет назад? Старый вертолетчик надолго задумался.
– Знаешь, наверное, нет, – наконец тяжело выдохнул он. – Просто все очень сильно изменилось. Другая страна, другие нравы, другие люди. Совесть, мораль, честь, наконец, – сегодня это для многих, увы, химеры. Всем правят деньги и личная выгода.
А я вдруг вспомнил Северный Кавказ, вторую чеченскую войну. Темень, пурга, жуткие снежные заряды. Куда там летать – хороший хозяин собаку из дому не выгонит! Командир вертолетного полка тогда построил офицеров, и, прокашлявшись в кулак, негромко сказал: «Хлопцы, приказывать не могу, могу только просить. В горах был бой. Много «трехсотых», которых надо срочно в госпиталь. Кто полетит?» И весь полк шагнул вперед.
Я рассказывал Василию Михайловичу о мальчишках-старлеях, уводивших с гор горящие машины, о юных капитанах, садившихся под обстрелом в каменистых ущельях на авторотации, о том, как пацаны, «привозившие» в своих «восьмерках» по тридцать пробоин, получали нищенскую зарплату и все равно опять и опять уходили к горам...
Знаете, он даже как-то сразу просветлел, помягчел голосом. А значит – будем жить! И это – самое главное...
Будем жить...
...Ми-восьмой, отчаянно молотя лопастями в одночасье наполнившийся невидимой смертью воздух, выгребал по низкой дуге на город. Пилоты шли на бреющем, на пятидесяти метрах, временами опускаясь до двадцати пяти. Внизу проплывали аккуратные прямоугольники городских кварталов, бульвары с едва пробудившейся весенней листвой деревьев. Вот совсем новенький стадион, вот школа... А вот и дымящееся, неровное после взрыва – черное сопло Четвертого блока Чернобыльской АЭС. Труба. Так будут называть это Богом проклятое место отныне и навсегда...
