Болгария — предпоследняя страна проекта Инессы Плескачевской «Без железного занавеса». Часть 2

Болгария знакомая и незнакомая

(Продолжение. Начало в № 8.)

Помню, с каким удивлением я, всегда неравнодушная к политике, в 1996 году узнала, что в Болгарию вернулся царь. Царь? Вы серьезно? Смотрела кадры, как его встречают ликующие толпы, и не могла поверить своим глазам. Царь Симеон II вернулся! «Все Царьградское шоссе было заполонено людьми, они стояли прямо от аэропорта», — рассказывают мне одни. «В нем нет ни капли болгарской крови!» — кричат другие. И те и другие правы: люди стояли, приветствовали, ждали чуда. Его не случилось, и сегодня мнения болгар насчет царя разделились примерно пополам: одни продолжают его любить, говорят о несомненных успехах его правительства, а если что–то не получилось — это потому, что обстоятельства так сложились. Другие винят царя в том, что разбогател, проведя в стране реституцию и вернув землю и недвижимость прежним владельцам, благодаря чему стал крупнейшим землевладельцем. Сегодня бывший царь Симеон II живет во дворце «Врана» в Софии, который государство хочет у него снова отнять. Там мы с ним и встретились. И обращаться к нему нужно по всем правилам: Ваше Величество.

2. С царем в голове

Симеон стал царем, когда ему было шесть лет: его отец Борис умер при так до конца и не выясненных обстоятельствах в 1943 году. Симеон никогда официально не короновался. В 1946–м в Болгарии провели референдум и монархию упразднили. Гражданину Симеону Саксен–Кобург–Готскому и его семье разрешили покинуть Болгарию, конфисковав все недвижимое имущество (там было четкое разделение на собственность короны и личную собственность, говорит он мне, отстаивая право на «Врану»). Сначала они уехали в Египет, а потом в Испанию, где царь и прожил практически всю жизнь. Получил прекрасное образование (военное и юридическое), всю жизнь проработал в крупных корпорациях, снискав репутацию талантливого менеджера и финансиста. Мы беседуем с ним под портретами предков.

Бывший царь Болгарии, бывший премьер–министр Республики Болгария Симеон II Саксен–Кобург–Готский.

— Когда вы поняли, что можете вернуться в Болгарию? И что почувствовали?

— Отвечу вам честно. В течение всех этих лет, начиная с 1946 года, я поддерживал связь с болгарскими изгнанниками. Но я полагал, что не только сам, но даже мои дети не увидят Болгарию. Сейчас очевидно, что я очень ошибался, потому что все изменилось — в 1989 году случился этот внутренний взрыв. И вот с того момента я стал думать: боже мой, возможно, придет день, когда я смогу вернуться.

— Думали ли вы, что сможете вернуться как царь?

— Нет, я слишком реалист. Я всегда был — и некоторые меня за это критиковали — слишком приземленным. После пятидесяти лет идеологической обработки было очень трудно думать, что люди могут рассматривать возможность восстановления монархии. Они или ничего об этом не знали, или знали только самое негативное. Поэтому, когда вернулся — а я долго ждал, до 1996 года, наблюдая, что демократия была такой хрупкой, такой молодой, такой новой, — кто я был такой, чтобы сказать людям, что моя система лучшая? Это было бы нечестно, сбило бы людей с толку. Моя позиция была, что я наконец–то могу помочь своей стране напрямую, а не только болгарским сообществам, которые были в изгнании за границей.

— Итак, вы решили стать политиком. Мне кажется, для монарха это непростое решение.

— Не я решил, обстоятельства решили это за меня. Обстоятельства привели меня в такую точку, когда я сказал, что это момент, когда с моими знаниями, опытом и моими связями и отношениями с королевскими семьями я могу сделать что–то для страны. Вот так я попал в политику. Это было трудное решение, мы создали движение, которое назвали «Симеон II», не потому, что была идея какого–то культа личности, но для того, чтобы люди ассоциировали его с именем, которое они знали. Позже мы изменили название, и Симеона II там уже не было.

— На выборах вы получили почти половину всех голосов избирателей и половину мест в парламенте.

— Да.

— И стали премьер–министром. Вы добились успеха?

— Преуспел ли я? Каждый, кто начинает что–то, хочет это закончить и преуспеть. Но преуспеть не для себя лично, а для того, чем мы являемся, потому что меня учили — может быть, я старомоден, — что если ты делаешь что–то для людей, ты служишь, а не используешь власть для себя, своей славы или чего–то подобного. Так что я думал, что могу служить этой стране. И это та идея, которую пытался воплотить.

— Но через несколько лет ваша партия утратила поддержку.

— Да.

— Почему? Потому ли, что в Болгарии все меняется слишком быстро?

— (Усмехается). Мое правительство проработало четыре года, а следующая коалиция с социалистами и партией Свобод проработала еще четыре года. Что очень хороший знак стабильности. Всего восемь лет. Я думаю, люди здесь по–своему очень нетерпеливы и быстро устают от политиков: «Мы хотим кого–нибудь нового». Люди ожидали чудес, и это одна из причин, по которой моя партия утратила поддержку. Потому что люди ожидали, что как только придет царь, он все исправит, доллары посыплются с неба и все изменится. Но за пятьдесят лет выросло два поколения людей с представлением о центральном правительстве, управляемой государством экономике, и переключить их на рыночную экономику практически невозможно. Но нам удалось хотя бы начать. Каждый политик говорит: о, если бы у меня было больше времени, я бы достиг большего. Я не люблю так думать, я более практичен. Думаю, это обстоятельства. Коалиция, которую мы составили с социалистами, для многих болгар, которые тогда были против социализма и коммунизма, была шоком.

— Об этом я и хотела спросить: как вы на это пошли?

— Я вам скажу. Проигрывая выборы — до определенной степени, но все же первой была социалистическая партия, — я думал, что будет полезным попробовать, что благодаря нашему либеральному мышлению мы сможем продолжить реформы. И мой коллега, намного более юный, но все равно коллега, Сергей Станишев это отлично понял. Можете себе представить — при всей разнице в возрасте, разнице в идеологии... Но я думаю, что мы работали очень хорошо, чтобы показать Западу, очень большой части болгарской общественности, которая хотела достичь следующей стадии — это было членство в НАТО, которое было не так важно для меня, но ЕС был абсолютным приоритетом, — что Болгария означает дело. Но многие этого не поняли. Правым это не понравилось, некоторым монархистам, конечно, тоже не понравилось, некоторые люди из моей партии, которые были либералами, полагали, что в первый или второй год существования правительства я должен был уйти и оставить социалистов продолжать. Но я считал, что это было бы нечестно по отношению к нашей главной цели — стать к 2007 году членом ЕС. Я пожертвовал собой. Но я не политик. Я мыслю как государственный деятель — так воспитывался. Считал, что будет более честным продолжать, несмотря на то, что это будет стоить лично мне. Если говорить практичным языком, мои акции упали.

Царский дворец «Врана».

— Какова разница между государственным деятелем и политиком? Иногда думаю, что политикам отводится очень короткое время, они мыслят избирательными периодами. А иногда и вовсе кажется, что в идее монархии есть что–то даже практичное.

— Мы не можем обобщать, у всего своя специфика, это варьируется от одной страны к другой, от одного общества к другому, есть разные обстоятельства. Конституционный срок в четыре года, думаю, разумный период. Может быть, пять, как в некоторых странах. Но больше — это слишком долго, люди раздражаются, они всегда будут критиковать и будут несчастными. Иногда люди, приходящие в политику, преследуют свои собственные цели, видят вещи от выборов до выборов и не думают о том, что будет после. Вуаля! А государственный деятель видит вещи в перспективе и думает о плане, который должен быть осуществлен после одного, двух или трех мандатов. Не лично для него, но думает о чем–то, чего нельзя достигнуть быстро. В монархиях же совсем по–другому. Монархия — это когда у тебя впереди поколение, ты оставляешь своему ребенку, чтобы он продолжил. И ты хочешь, чтобы твой ребенок преуспел, ты это готовишь, и это одно из больших преимуществ монархии. Сейчас, когда я больше не премьер–министр, могу вернуться к моим собственным взглядам и думать, что монархия действительно имеет это преимущество — она передается из поколения в поколение. Вас учат, готовят сохранять определенные вещи, они будут продолжаться не только для вас, но и для страны, главой которой вы являетесь. Ваш вопрос меня спровоцировал, заинтересовал. Монархия выглядит старомодной. Я много читаю по истории, это предмет, который люблю. Так вот три тысячи лет назад существовали республики, диктатуры, монархии, олигархаты — все виды систем. Так что ни одна не старше или моложе, и монархия так же стара, как и молода, так же старомодна, как и современна. Я думаю, что монархия дает множество свобод, гораздо больше гибкости в отношениях с правительством, парламентом, чем президент, который неизбежно, независимо от того, насколько нейтральным он хочет быть, приходит из определенной партии, из определенной социальной среды со своей собственной повесткой и взглядами. Тогда как монарха воспитывают быть нейтральным. У меня самого почти месяц ушел на то, чтобы принять решение — становиться ли премьер–министром. Потому что все, чему меня учили люди вокруг, в основном моя мать — да благословит Господь ее душу, потому что мой отец умер очень рано, это то, что царь не принимает участия в активной политике. Он не может принимать участие в пользу той или иной партии. А я возглавлял собственную партию — это анафема всему моему образованию. Так что я долго думал: может быть, назначить кого–то другого премьер–министром, а самому остаться в неопределенной позиции — теоретическим монархом или кем–то вроде гуру. Но я подумал, что это нечестно. Успех на выборах был ошеломительный, поэтому я думал, что будет нечестно сказать: «Спасибо, это очень хорошо, но я не буду вовлекаться в это». Так что я должен был это сделать. Но это шло против моих глубочайших принципов.

— Чувствовали ли вы себя болгарином все эти годы в изгнании? Было это легко или трудно?

— Я и сам себя об этом спрашивал, потому что люблю рефлексировать. Думаю, тот факт, что я здесь родился, наследовал своему отцу, который умер при трагических обстоятельствах, страна находилась под трагической оккупацией (при всей моей симпатии к царю Симеону я вынуждена напомнить, что Болгария была союзницей нацистской Германии и вступила в войну на ее стороне 13 декабря 1941 года, а 8 сентября 1944 года, когда на ее территории уже стояла Красная Армия, объявила бывшей союзнице войну. — И.П.) — все это заставило меня чувствовать, почти инстинктивно, эмоционально, болгарином. Но была еще моя мать, которая, несмотря на то, что была итальянкой, внушала мне и сестре: Болгария превыше всего, Болгария в память о вашем отце. Мы должны были говорить на болгарском, у нас был небольшой персонал болгар, Болгария была на пьедестале. Даже не желая этого и, кроме того, нося звание царя Болгарии, у меня не было выбора. Но это было непросто.

«Моя роль — «царь в изгнании». Это всегда звучало немного патетично: «царь в изгнании», который украшает салоны. Это самый ужасный кошмар, который у меня был».

Но я передал моим детям любовь к Болгарии, гордость быть болгарином, гордость нести это имя. Это имя требует обязательств и жертв. Если говорю, что я — царь Болгарии, могу ли я делать то, что хочу? Нет. Так мне удалось сохранить эту «болгарскость» в годы ссылки, несмотря на то, что я никогда не думал, что смогу вернуться. Но это было завещание, наследие, которое оставил отец. И вот так я это сохранял — служа, делая все, что могу, чтобы подчеркнуть, что есть и другая Болгария, не только советская, которая больше других служила СССР. Вы знаете, я был первым болгарским премьер–министром после 1989 года, кто посетил Россию. Можете себе представить, как меня здесь атаковали, правые партии говорили, что я страдаю от стокгольмского синдрома, что я был агентом КГБ — много чего говорили. Но я поехал в Россию, потому что считал, что это было фундаментально для нашей внешней политики. У России неограниченные природные ресурсы. Россия когда–то много покупала и любила наши продукты. Мы готовились провести в Москве двустороннюю встречу, за час до нее мне сказали, что это будет встреча не с премьер–министром Касьяновым, а с Президентом Путиным. Лично я мгновенно понял, почему он решил это сделать — чтобы показать, что он оценил тот факт, что приехал болгарский премьер–министр. А если к этому добавить прошлое этого премьер–министра, у которого была и другая функция, становилось еще более ясным, что он хотел сделать жест понимания и благодарности. Вот как вы это видите, когда принимаете во внимание историю. Вы должны забыть определенные моменты, но смотреть на те, которые имеют культурное сходство. У нас гораздо больше общего культурно с Россией, чем, например, с Соединенными Штатами, при всем моем уважении.

Памятник российскому императору Александру II, который освободил Болгарию от османского владычества, расположен в Софии на Площади народного собрания.

— А ваши дети? Чувствуют ли они себя болгарами? Они ведь родились в Испании. Говорят ли по–болгарски, чувствуют ли связь с этой землей и людьми?

— Они чувствуют это атавистически, от отца к сыну. Как я уже говорил, никогда не думал, что они увидят Болгарию. Они учились во французском лицее, что очень тяжело. У них также испанские аттестаты зрелости. Они учили английский, потому что это главный язык в мире. И навязывать им дополнительный алфавит и язык было бы немного эгоистично, поэтому я не настаивал. Они всегда слышали, как я говорил на болгарском, мой второй сын неплохо его знает, он в Лондоне общался со многими болгарскими культурными движениями. Моя дочь и ее ребенок здесь, и она говорит на болгарском. Это было непросто, но они чувствуют себя болгарами, потому что видят своего отца, который пожертвовал множеством вещей — все для болгар, с детства. Папа встречается с болгарами, папа дает деньги на болгарские проекты, папа поедет... Они — часть этого. И позже, когда они выросли, тоже видели, как я работал здесь, когда стал премьер–министром. Но перемена, случившаяся в 1989 году, произошла слишком поздно для того, чтобы что–то изменить. Мои сыновья работают, невестки тоже. Когда я стал премьер–министром, это оказалось глубокой драмой. У меня четыре хороших сына, и так говорю не только потому, что они мои сыновья, они все профессионалы, умные, я мог бы с ними очень хорошо работать. Но оппозиция здесь немедленно начала: он хочет вернуть монархию! Он хочет пристроить своих сыновей к бизнесу и делать деньги! Это стало так ужасно, что был вынужден просить их не приезжать. Мне было так одиноко на этой сложной должности, потому что я всегда вел частную жизнь, никогда не был в государственном управлении. Это было очень больно. Кто приезжал несколько раз, так это дочь, потому что она не опасна — ни в бизнесе, ни в политике. Потому что она девочка, и они полагали, что не угрожает республике. Но в ином отношении это было очень недобро, у нас даже стало меньше прямых контактов. Но таковы обстоятельства, такова жизнь — вы проживаете ее только сами. Случаются обстоятельства, и вот вы там. Когда я, уже будучи премьер–министром, поехал за границу и встретился со своими королевскими родственниками, они подшучивали над этим. Это все вещи, которые никогда даже представить не мог. Но они произошли, и ты должен это принять. Ты не изменишь историю.

— Чувствуете ли вы себя одиноким?

— К счастью, у меня есть жена и дети. Но чувствую себя одиноким в личном смысле. Особенно недавно, со всеми этими атаками по поводу собственности и подобными вещами, это ниже всякой квалификации. Я думаю, что, может быть, сделал ошибку всей жизни.

— Когда вернулись?

Болгария — предпоследняя страна проекта Инессы Плескачевской «Без железного занавеса»