Болгария — предпоследняя страна проекта Инессы Плескачевской «Без железного занавеса»

Болгария знакомая и незнакомая

Как там говорили в советские времена? «Курица — не птица, Болгария — не заграница?» Еще говорили про всесоюзную здравницу, «братушек», шестнадцатую республику и особую близость. Вооруженная детскими стереотипами и знанием о том, что если киваешь, то в Болгарии это «нет», а если мотаешь головой, то соглашаешься, я прилетела в Софию. Первый подвох: люди говорят какими–то знакомыми словами, единичные ты улавливаешь, но все равно ничего не понимаешь. Вот те на — в Болгарии нужен переводчик! День примерно на третий улавливаешь уже целые абзацы, но переводчик по–прежнему нужен. Так и общались: я им по–русски, они мне по–болгарски. Говорили открыто («я вам честно скажу» — самая повторяющаяся во всех разговорах фраза), от души — о том, как советско–болгарская дружба сменилась на американо–болгарскую, о том, что «судьба Болгарии никогда не решалась в самой Болгарии» и нынешнее время — не исключение в той давней, хотя и нелюбимой традиции. Говорили о разочаровании, потерянных годах, бедности и о том, что «все уезжают».

Сегодня согласно статистике ЕС Болгария — самая бедная страна союза.

Болгария — предпоследняя страна проекта «Без железного занавеса», и она — внутренне, душевно, эмоционально — отличается от всех предыдущих. Там, например, с образцами для подражания было понятно: в Чехии и бывшей ГДР в 1989 году мечтали о том, что через пять лет заживут, «как в Германии», в Словакии и Венгрии — «как в Австрии». (В скобках замечу, что эта мечта не сбылась, хотя сбылись многие другие.) «А на кого равнялись в Болгарии?» — спрашивала я у местных. Они терялись и говорили, что Болгария никогда не была богатой, что и при социализме была далека от процветания, но «все же у нас никогда не было так плохо, как в Румынии». Ага, думала я, вот как здесь сравнивают. Кстати, сегодня согласно статистике ЕС Болгария — самая бедная страна союза, Румыния ее обошла. При социализме болгары хотели жить, как югославы. Но что произошло с Югославией, вы знаете. А что случилось с Болгарией, я вам расскажу.

1. В ожидании чуда

Елена Поптодорова.
Датой рождения «новой», демократической Болгарии считается 10 ноября 1989 года — в этот день Центральный комитет Болгарской коммунистической партии сместил с поста генерального секретаря Тодора Живкова, который стоял во главе страны с 1954 года. «Мы все ожидали более–менее биологическую перемену, как это случилось в Советском Союзе, когда одно поколение лидеров умерло и пришли другие люди», — говорит Елена Поптодорова, дважды посол Болгарии в США. Именно она вела переговоры по вступлению в НАТО.

— Вспомним, какой была Болгария 29 лет назад, когда случился «переход», как его у вас называют. Чего вы тогда ожидали? И что из того, о чем мечтали, сбылось, а что нет?

(Всплескивает руками: «Ах!») Елена Поптодорова в розовом костюме от Шанель кажется женщиной немного восторженной, но это видимость: хватка у нее железная, не сомневайтесь. Она хорошо говорит по–русски, но давать интервью предпочитает на английском — так ей удобнее формулировать мысли. Привела нас в маленькое кафе возле МИД — она пьет здесь кофе с тех пор, как работала в этом здании. Болгарская внешняя политика такой верностью старым друзьям похвастаться не может.

— Это вопрос на миллион долларов, потому что именно такими вопросами нужно задаваться 30 лет спустя. Но вы получите разные ответы, потому что у разных людей было разное восприятие, ожидания от событий, особенно учитывая, что многие их не ожидали, а многие и не хотели. Болгария — это не Центральная Европа, поэтому восприятия перехода часто расходятся, иногда оказываются очень конфликтующими, и это долгая история, если вы хотите знать все точки зрения. Я тогда работала в посольстве в Италии. Всю жизнь я имела отношение к Западу, у меня было представление о свободах, которые были в западных странах. Это было очень невинное чувство — что ты можешь читать книги, смотреть телевизор, путешествовать. А с другой стороны, был местный контекст — политбюро, один лидер так много лет. Но было чувство уютности в стране. Потому что Болгария была более провинциальной, чем центральноевропейские страны. Я не думаю, что у болгар хоть когда–то были претензии на то, чтобы быть центром чего–либо. Поэтому все в этой стране было мягче. У нас есть нехорошая в отношении самих себя шутка о том, что в Болгарии ничего не делается на 100 процентов. У нас не было стопроцентного фашизма, стопроцентного социализма и сейчас нет стопроцентной демократии. Это самоуничижительно, мне эта шутка не нравится, но в большой степени это правда. Такого рода афоризмы не возникают ниоткуда, для этого есть почва, и я думаю, что эта шутка основывается на нашей прошлой истории. Никакая другая нация не будет спокойно ждать 500 лет, пока ее освободит кто–то другой (имеется в виду освобождение Болгарии Россией от турецкого ига в 1878 году. — И.П.). Это более или менее тот контекст, в котором происходили перемены. Люди не были счастливы по поводу режима, но не настолько, чтобы устраивать революции. Мы — единственная страна, где не было 1956 года, как в Венгрии, или 1968–го, как в Праге, или таких восьмидесятых, как в Польше, ни даже такого 1989–го, как в Бухаресте, — не было у наших людей насильственной реакции. У нас это был более–менее дворцовый переворот. И вот когда случилось это знаменитое заседание политбюро — это было как землетрясение.

10 ноября 1989 года. Начало «Нежной революции» в стране.

В некотором смысле я оплакиваю те годы, потому что они были, может быть, более наивными, но и чистыми во многих смыслах. Все надеялись на лучшее, на новую систему отношений, которые будут прозрачными, будут основываться не на привилегиях, но на заслугах, что даст всем равные возможности. И 1990–е были не только периодом этих надежд, но и попыток их осуществить. Было много иллюзий. Была иллюзия, что политические перемены все разрешат. Мы мало знали об экономике. Было романтическое ожидание, что это случится вот так (щелкает пальцами). Помню, как я выступала по телевидению в 1990 году и у меня спросили о политическом процессе, а я сказала, что это сложно, но через пять лет все будет в порядке. Была иллюзия, что это пройдет гладко, мы даже не понимали, что нужно проделать огромную тяжелую работу. Ведь экономические, политические системы — все было другим. Мы хотели быть там, хотели окончательного результата — единственное, мы забывали о том, что нужно пройти большой путь, чтобы там оказаться. Это было время блаженной надежды, изобретательности, ожидания и даже уверенности в себе — мы действительно верили, что можем все.

— Что из того, о чем вы мечтали, осуществилось?

— Первое — многопартийная система и выборы. То, как этим злоупотребляли, другой вопрос, но система политического плюрализма есть. Свобода путешествий — огромная вещь. И, конечно, доступ к большей информации, что было усилено, когда пришел интернет. Многие наивные, и я среди них, полагали, что когда изменится политическая система, это разрешит и все остальные вопросы.

— Но этого не случилось.

— Политическая перемена произошла достаточно быстро, это было легко. Я помню, как сидела рядом с людьми, которые руководили страной до 1945 года, это было потрясающе, я никогда не думала, что доживу до такого момента. Но это не разрешило автоматически сложный комплекс вопросов, связанных с торговлей, свободным рынком. Мы выходили из системы строго контролируемой государственной экономики в систему свободного рынка, это реально тяжело и сложно. Все произошло по номинально новым правилам, но по старым представлениям. Это было очень неудачно, люди были разочарованы, как прошла приватизация — по законам джунглей.
Петр Кынев.

Тот же вопрос — о мечтах и надеждах — я задала Петру Кыневу, председателю комиссии по экономической политике и туризму парламента Болгарии.

— Есть такой анекдот. Спрашивают у армянского радио: «Когда будем жить лучше?» Оно отвечает: «А это уже было». (Усмехается.) Почти 30 лет назад я был генеральным директором полиграфического комбината. Огромное предприятие, а тут грохнули события. Перестройка, Горбачев, все мы читали «Огонек», «Московскую правду»... Тогда, честно вам сказать, я не представлял, что лет через 20 буду депутатом парламента, председателем комитета по экономике. Не представлял, что нас ждет и что будет. Все мы думали, что вот грянет революция, начнется золотой век, мы поработаем пять лет, а потом будем отдыхать. Ничего такого не получилось. С одной стороны, Болгария прошла этот период очень сильно, результаты, особенно последние несколько лет, хорошие. Но мы сделали очень много ошибок, в основном в области приватизации, разгромили сельское хозяйство, практически уничтожили хорошее образование, которое было сделано по советской модели. И самое тяжелое, что нам больше всего мешает, — огромный отток людей, которые работают на Западе. Так что однозначный ответ дать невозможно. Эти двадцать с чем–то лет произвели большой перелом в обществе.

Буквально в течение нескольких недель после 10 ноября 1989 года в Болгарии возникли десятки партий. В 1992 году за злоупотребление властью к семи годам заключения был приговорен 81–летний Тодор Живков. В 1990 году тело основателя народной Болгарии Георгия Димитрова вынесли из мавзолея, кремировали и захоронили в могиле матери, а в 1999–м с пятой попытки взорвали и мавзолей. Думаете, как резко, однако, у болгар менялись настроения? Но в то время они так менялись во всех бывших социалистических странах. И не один Тодор Живков отправился в тюрьму — последний генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эгон Кренц, открывший, кстати сказать, Берлинскую стену, тоже отсидел. Переменчивость общественного настроения подтвердил в разговоре со мной и царь Симеон II: «Царь Фердинанд, мой дед, однажды сказал нечто, что звучит цинично, но что–то в этом есть. Он сказал, что болгарскому словарю понятие середины незнакомо. Мы или идем в одну сторону с энтузиазмом, или идем в другую с не меньшим энтузиазмом. А в политике это наносит большой ущерб». Но кто в начале 1990–х об этом думал? Вперед, вперед — к новой жизни! И вот она настала, и я хочу знать, стало ли лучше и веселее.
Исак Гозес.

В клуб журналистов в центре Софии, недалеко от места, где стоял когда–то мавзолей Георгия Димитрова, мы пришли для встречи с известным болгарским журналистом Исаком Гозесом. А встретили много коллег по профессии. То, что белорусский журналист интересуется Болгарией, удивляло всех. То, что они практически ничего не знают о Беларуси («Я слышал, что это отсталая страна», — сказал поэт Ивайло Диманов), удивляло меня. Поэтому с Исаком Гозесом мы интервьюировали друг друга: я его расспрашивала о переменах в Болгарии, а он меня — о впечатлениях о стране.

— Мне показалось, что процветание в Болгарии пока не наступило. В некоторых местах Софии плитку на тротуарах не меняли, кажется, еще со времен Живкова. Я хочу понять, где сегодня находится Болгария по сравнению с тем, где она была 30 лет назад.

— В Болгарии, по моему мнению, переход был самый плохой из всех стран, самый преступный, — говорит Гозес. — 10 ноября 1989 года Болгария была на очень хорошей позиции в сравнении с другими: тяжелая промышленность, электроника, металлургия, очень сильное сельское хозяйство, химическая промышленность, много заводов и фабрик. Сейчас нет ничего, очень быстро все было разрушено. Здесь была очень сильная преступность. Например, у тебя маленький магазин. Вся улица — маленькие магазины. Приходит человек и говорит: «Мы будем тебя охранять, и это будет стоить 10 рублей». «Мне не надо, у меня нет ничего, что нуждается в охране». — «Ты должен. А если не дашь, завтра у тебя ничего не будет». Был такой период — пять, шесть лет. Потом был период, когда доллар ушел вверх — и зарплата стала 10 долларов, 5 долларов. Тогда пришел момент валить банки. Но люди... Ты понимаешь, люди, которые копили всю жизнь и думали, что имеют спокойную старость, а у них от всех денег осталось 100 долларов. Все деньги ушли. Этот, который знал, что доллар будет очень высоким, купил доллары. Все знали этот сценарий. Самое несправедливое в этом переходе было то, что мало кто стал миллионером, но миллионы стали бедными, буквально потеряли все. Самым несправедливым была безнаказанность.

Впрочем, если ты спросишь у меня, люди живут лучше сейчас или при социализме, я тебе так отвечу: при социализме мы ждали 20 лет, чтобы купить автомобиль. А сейчас пошел — и купил. Нужны только деньги. Точнее, много денег.
Красимир Свраков.

Значит, сейчас лучше, чем тогда, — делаю вывод я. Но в разговор вступает фотожурналист Красимир Свраков: «Сейчас есть свобода, но нет денег». Гозес не сдается:

— Я не согласен, потому что как только праздник, вся Болгария едет в Грецию, Турцию, Македонию, на острова Маруба. Такого никогда не было, это было невозможно. Это хорошо. А что плохое? Медицина очень плохая, базовое болгарское здравоохранение очень плохое. Это трагедия. Если заболеешь, это трагедия. Другая сфера, которая, на мой взгляд, в кризисе, это образование.

— А люстрация в Болгарии была?

— Нет, только говорилось. Это всегда политические разговоры. Никакая партия этого не хотела. Не было такой практики. В первые годы очень много говорили о запрете коммунистической партии. Но она стала социалистической и несколько раз входила в правительство.

— У вас ведь и царь был премьер–министром.

— Был, да. И в союзе с коммунистами был. Жертва и палач вместе.

— Как вы оцениваете царя в качестве премьер–министра?

— Разные бизнесмены не любят царя, но говорят, что в это время была самая хорошая атмосфера для бизнеса. Сейчас у него авторитета нет, люди его не любят. Это была большая надежда для Болгарии.

— Надеялись, что придет и спасет?

— Бог, Иисус придет! Большая надежда и большое разочарование. Когда он был у власти, взял очень много — дворцы и другое. А ведь прежде чем прийти в Болгарию, говорил: «Я от моего народа не хочу ничего». Сейчас хочет. Разочарование большое, очень. Он был надежда последняя, сейчас нет надежды. Нет надежды почему? Что придет кто–нибудь и устроит нашу жизнь. У нас была знаковая пророчица Ванга. И вначале все спрашивали: что сказала Ванга? Вроде сказала, что пять лет — и будем жить очень хорошо (помните, и Петр Кынев, и Елена Поптодорова говорили про пять лет? — И.П.). Ванга сказала, Ванга сказала... Ничего она не говорила!

Замолкает, подавленный. Но я отмечаю сходство его слов об ожидаемом «спасителе» с тем, что говорил сам «спаситель» — царь Симеон. Он знает, что от него ждали чудес, и как «слишком реалист» знает, что они невозможны. И, если объективно, те надежды и мечты были безосновательными: нельзя за пять лет изменить систему, которая выстраивалась десятилетиями, и, что важнее, невозможно так быстро изменить сознание людей. И еще один фактор, который неожиданно было услышать от самих болгар: мы не решаем свою судьбу. Кто угодно, только не мы сами.

Суд над Тодором Живковым.

Разговариваем об этом с Петром Кыневым.    

— Во времена Советского Союза многие бывшие социалистические страны были недовольны тем, что основные решения принимаются в Москве. А ведь теперь основные решения принимаются в Брюсселе. Как вы в Болгарии это чувствуете, особенно вы, человек, занимающийся законодательной деятельностью, какая есть принципиальная разница между подчиненностью Болгарии Москве в то время и подчиненностью Болгарии Брюсселю сейчас?

— Болгария всегда была маленьким государством. Вчера вечером я был в городке недалеко от Тырново, и у меня там спрашивали то же самое — какая разница. Я говорю: ребята, со времен Стамболова, это наш первый премьер–министр после освобождения от турецкого рабства, никогда внутренние проблемы Болгарии не решались болгарами. Либо решались в Москве, в Берлине, либо в Брюсселе. Сейчас вроде бы политический театр гораздо демократичнее — собираемся, обсуждаем. Но в самом Евросоюзе очень много противоречий. В этой ситуации Болгария должна балансировать, потому что, с одной стороны, мы получили немалые деньги от Брюсселя. Я знаю, что до 2014, по–моему, года только чистые деньги, которые мы получили от так называемых когезионных фондов (фонды сплоченности. — И.П.), были порядка 10 млрд евро, это чистые деньги — на дороги, строительство, конкурентоспособность. С другой стороны, некоторые у нас говорят: Брюссель то, Брюссель это. Но мы–то хотели туда! Не Брюссель нас пригласил, мы рвались. Мы вошли в Европу в последний момент — поймали последний поезд, последний вагон, последнее купе. Это 2005 год, я тогда впервые стал депутатом и даже был членом комиссии по созданию правительства. Просто нас предупредили: ребята, если вы не сделаете коалиционное правительство, Европу не увидите. И получилось так, что мы тогда сделали правительство: бывшие коммунисты и царская партия. (Усмехается.) Социалисты, которые выгнали его из Болгарии, и царисты.

Взрыв мавзолея Димитрова. Август 1999 года.

— Как вы уживались с царем?

— Работали прекрасно. Эти четыре года, 2005 — 2009–й, — самый сильный период развития экономики Болгарии. Тогда мы достигли роста экономики в 6 — 7 процентов.

Сам царь Симеон признавался, что для него «безусловным приоритетом» было вступление в ЕС, а НАТО — так, вопрос сопутствующий. Вспоминая о том времени, которое Петр Кынев охарактеризовал как «работали прекрасно», царь Симеон подтвердил мне: «Я думаю, что мы работали очень хорошо, чтобы показать Западу, очень большой части болгарской общественности, которая хотела достичь следующей стадии — а из ЕС за нами наблюдали, — показать, что Болгария означает дело». Об этом — понимании и членстве в этих двух организациях стоит поговорить с Еленой Поптодоровой, которая, по ее собственным словам, «была очень сильно вовлечена в интеграцию НАТО».

— Так почему Болгарии важно быть частью НАТО и ЕС?

— Я продолжаю верить, что членство в НАТО даже важнее в стратегическом смысле, чем интеграция в ЕС. Это должно было произойти первым, что и случилось в 2004 году (в ЕС Болгария вступила в 2007–м. — И.П.). Я всегда спорила, что нам не нужно противостоять России, нам нужны эти отношения, они важны для Болгарии, особенно с учетом истории. Болгария должна эмансипироваться, стать суверенным государством, способным принимать самостоятельные решения. Что пока еще не сделано. Это касается энергетики и обороны. Мы до сих пор используем старое российское вооружение, Болгария на 97 процентов зависит от поставок российской энергии. С точки зрения суверенитета и принятия самостоятельных решений это ни для какой страны не хорошо. Почему так важно быть членом НАТО? Из–за нашей уникальной истории. Нам нужен этот альянс, который позволит Болгарии чувствовать себя более комфортно в развитии собственной суверенной политики. Европейский союз — естественная окружающая среда для нас, Болгария всегда была частью Европы. Даже если вы посмотрите назад, вы увидите, откуда пришли наши цари, это еще одна интересная вещь про Болгарию. У нас не было времени и потенциала, чтобы вырастить собственных царей, поэтому нам пришлось искать их в Европе. Это чувство принадлежности было у нас всегда: мы — в Европе, мы — ее часть. Но это мягкая сила, которая не дает оборонного компонента, он может прийти только через НАТО. Есть определенные группы здесь, которые никогда не принимали и никогда не примут членство Болгарии в НАТО, это пророссийские группы. Но мы не советские, это нужно сказать четко.

plesk@sb.by
Полная перепечатка текста и фотографий запрещена. Частичное цитирование разрешено при наличии гиперссылки.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter