Сегодня у женщин есть море журналов: «Алеся», «Таня», «Лиза», «Натали», прости Господи, «Космополитен», «Вог», «Харперс базар»... Развесистый глянец преследует нас повсюду: в газетных киосках, супермаркетах, метро. Современная модница шагу не ступит без «совета обольщения» и рекомендаций, «как встретить мужа с работы». В советском прошлом гламурный круг белорусок замыкался на журнале «Работнiца i сялянка». Издание было отнюдь не толстым, выходило на обыкновенной желтоватой бумаге — простенький офсет с тусклыми фото. Но тогда, лет сорок назад, спрос на журнал был фантастический. Допустим, сегодня русскоязычный «Космополитен» выходит тиражом 700 тысяч экземпляров. Так вот у «Работнiцы i сялянкi» он достигал 1 млн. 200 тысяч.В те времена возглавляла журнал Мария Карпенко, страстный публицист и бытописатель.
— Мария Иосифовна, вам кто–то покровительствовал? Посмотришь, так какое–то невероятное везение: простая советская женщина родом из белорусской деревни вдруг возглавляет женский журнал, дважды представляет страну в Америке, на Ассамблее ООН...
— Вот–вот, у нас так принято: если женщина неглупая да еще и красивая, с удачной судьбой, вокруг нее сразу начинают искать покровителей или того хуже — любовников. Мне всю жизнь приписывали несуществующие романы, а в определенных кругах и поныне считают любовницей Петра Машерова... Хотя я видела его три раза в жизни... А секрет удачной судьбы прост: работать надо, только и всего. И прежде всего над собой. Я окончила журфак с отличием и по распределению приехала в областную газету «Могилевская правда»: плохо одетая, голодная, без копейки денег в кармане. Но как я горела желанием перевернуть весь мир! Я увидела, что 60 процентов коллектива редакции — это балласт, «штатное расписание». Хорошие люди, но как напишут статью — зубы болят. На их сером фоне моя моторность, активная жизненная позиция и публикации, конечно, сразу же стали заметными. Беспартийную (!), меня поставили возглавлять партийный отдел и всегда поручали работу над выпуском самых ответственных номеров газеты. Вскоре я получила должность заместителя редактора. Девчонкой совсем была, а коллеги уже избрали меня делегатом первого съезда журналистов в Москве. Через некоторое время я стала председателям областного Союза журналистов. В то время я не ходила — я бегала, меня в Могилеве так и прозвали: «Машенька бежит». Никогда не была кабинетным редактором, я — журналист до мозга костей: всю жизнь провела в разъездах, командировках и люблю ездить до сих пор.
— И все–таки на должность редактора журнала «Работнiца i сялянка» вас Машеров пригласил?
— Да, сначала меня пригласили в ЦК, на встречу с Петром Мироновичем. Тогда я увидела его впервые в жизни, он похвалил меня за работу в Могилеве и предложил в Минске должность редактора журнала. У меня уже была семья: муж и двое детей. Я спросила у Машерова: «А как же муж? Дети?» Он меня успокоил: «Не волнуйтесь, мы переведем супруга на другую работу». Так мой муж Николай попал в отдел культуры ЦК, а я возглавила журнал «Работнiца i сялянка».
— И... «Минск ужаснулся»?
— Эту фразу я услышала от одной известной писательницы, которая встретила меня на улице и стала кричать: «Да кто вы такая? Вы — никто, просто встали на моей дороге. Это я должна была возглавить журнал, а не вы...» Такое вот эмоциональное откровение я выслушала от женщины, которой очень много помогла в свое время... Вы еще молодая, но будьте готовы к тому, что однажды вас предадут те, кому вы уделяете много сил и времени. Кстати, многие писательницы видели себя на моем месте: и Евдокия Лось, и Таисия Бондарь. Так что это правда, когда я в столицу приехала — «Минск ужаснулся»...
— При вас, я знаю, тираж журнала вырос в четыре раза. Как сделать журнал популярным?
— Первое, что я отменила, — работу «толкачей» во время подписной кампании: это когда сотрудники журнала ездили по районам и агитировали людей подписываться. Я сказала своим журналистам: «Нет, мы больше никуда не отправляем «толкачей» — мы просто делаем хороший журнал». Я перестроила всю работу в коллективе, перекрутила всю тематику. Придумала много интересных рубрик. И главное наше правило было — в каждом номере давать проблемную статью.
— А пресловутая советская цензура? Какие у вас были отношения с ней?
— У меня была целая туча сборников по цензуре, я знала их все назубок: что можно писать, чего нельзя. По каждому вопросу цензура предписывала нам свод правил, но не запрещала писать остро и злободневно. Вот однажды мы запланировали статью, как живется солдатским вдовам. После войны уже прошло порядком времени. Свою лучшую журналистку — Елену Владимирову — я командировала в Мядельский район. Она вернулась в ужасе: солдатские вдовы не имеют никаких льгот и преференций и живут очень тяжело. Елена Павловна написала критичный материал о том, что мы о вдовах напрочь забыли, а они поднимали детей в одиночестве и нищете. Я поблагодарила Владимирову за материал и поставила статью в журнал на свой страх и риск. Через пару дней после публикации меня вызывают к Машерову...
— Тряслись поджилки?
— Руки–ноги у меня подкосились, это правда. И первая мысль была: «Ну вот, сейчас попрут с работы!» Иду я, грустная, в ЦК и по дороге прощаюсь с этой должностью. Вхожу к Машерову в кабинет, он мне подает руку, говорит: «Присаживайтесь». Я думаю про себя: «Значит, длинным будет разговор». А Петр Миронович, как известно, был мало того что опытным функционером, он еще и актером был великолепным. Он долго и молча без всякого выражения на лице меня рассматривал, а потом вдруг спросил: «Что? Не знаете, зачем я вас сюда пригласил?» У меня сердце ухнуло. Он продолжил: «А пригласил я вас для того, чтобы поблагодарить!» Я выдохнула. «Ваша редакция дала такую хорошую статью о солдатских вдовах! Мы рассматриваем ее как немедленное руководство к действию. Спасибо коллективу за проблемные статьи...» И далее разговор шел в таком же комплиментарном духе. Я от дурости своей ничего не записала, конечно. Сейчас могла бы запросто писать мемуары.
К сожалению или к счастью, но я воспитана в традициях хорошей журналистики, поэтому вряд ли сподоблюсь до мемуарной отсебятины... Но вот резонанс после статьи был настоящий: через месяц постановлением Совета Министров было решено оказать помощь солдатским вдовам.
— Будучи народным депутатом СССР, вы еще успели настоять на законе о декретном отпуске.
— Да, меня включили в состав комитета по делам женщин и семьи. Его возглавляла Валентина Матвиенко — ныне губернатор Санкт–Петербурга, очень умная, инициативная женщина, настоящий лидер. Я, мать двоих детей, по своему опыту знала, как это мало — законных 56 дней отпуска до родов и 56 дней после. В те времена давали только 56 дней. И вот я предложила девчатам из нашего комитета бороться за то, чтобы декретный отпуск длился хотя бы год. Верховный Совет тогда состоял в основном из мужчин, нашу идею они приняли в штыки: «Вы что? За год женщина потеряет квалификацию. И кто будет работать, если на год рожениц отпускать?» После таких шовинистских разговоров мы настроились еще более воинственно: «Ах так?! Тогда мы требуем для женщин не год, а три года декретного отпуска: чтобы советская мать могла самостоятельно и безотрывно растить дитя до детского садика». Мы развернули настоящую битву в Совете, «прорабатывали» мужиков денно и нощно, вели с ними разъясняющие беседы, выступали на каждом пленуме и заседании, наконец, наш проект был принят в Москве, и его продублировали Верховные Советы всех союзных республик. В результате закон действует и поныне: женщина имеет право на трехлетний декретный отпуск, при этом сохраняется ее стаж работы и часть зарплаты, пусть и небольшая.
— А журналистские промахи у вас были?
— Журналистские, житейские... Я ж не машина... До сих пор кусаю локти, что отказала в свидании Григорию Морозову — первому мужу Светланы Аллилуевой. От комитета мира меня послали в Ленинград на научную конференцию, в которой Григорий Иосифович тоже участвовал. Вечером после работы он подошел ко мне, пригласил в театр... Но я ж не знала тогда, что он муж Аллилуевой. Прочитала на его бейджике — дипломат Морозов, думаю, ну, легкие нравы посольских мужей нам известны. В общем, тактично отклонила его ухаживания. А теперь сожалею: это ведь какой журналистский материал шел ко мне в руки!..
— Режиссер Милош Форман недавно сказал, что Нью–Йорк — это, возможно, единственный город, который в действительности выглядит лучше, чем на открытках. Вам понравилась Америка?
— В первый раз я ездила туда в год смерти Джона Леннона. Помню, сижу на своей авеню в гостиничном номере и смотрю телевизор. Вдруг эфир прерывается экстренным сообщением: «Убили Леннона». Я сразу не поверила, позвонила нашему шоферу и попросила, чтобы он отвез меня к дому «битла» — моя гостиница находилась совсем неподалеку... Кстати, когда я впервые вернулась из Америки и зашла в гастроном «Столичный» — увидела там по обыкновению пустые прилавки. А в мясном отделе, как назло, лежала одна говяжья нога, которую никто не взял, потому что она была очень волосатая... И я заплакала. Все свои впечатления позже я описала в книге «Березка на Манхэттене». Во второй раз я была в США в год смерти Петра Машерова. Также краем уха услышала по телевизору о его смерти, также не захотела поверить в эту страшную новость... Как мы все ревели тогда! Свои впечатления я описала позже во второй книге «Горький ветер с Гудзона»... Сейчас я читаю эти книжечки и смеюсь сама над собой: все, что меня возмущало или радовало в те годы за рубежом, теперь все — и хорошее, и плохое — пришло к нам. Раздражающая телереклама, низкий уровень электронных СМИ, я считаю, мы развращаем свою молодежь «Фабриками звезд» и прочим лицензионным телемусором... Непонятное сейчас время, исчезла искренность человеческая, никому нет доверия. Но я–то свой путь прошла и считаю, что по жизни я не прошла, я пролетела. Теперь ваш черед жить. Помните, основа основ — работа.
Фото Александра РУЖЕЧКА, "СБ".
