С высоты лет — о лучшем и худшем
Двадцать лет назад закончилась десятилетняя война в Афганистане. 32 тысячи белорусских солдат и офицеров вернулись домой. До нынешней, юбилейной, годовщины дожило около половины. Сегодня о реалиях той войны мы беседуем с председателем Союза писателей Беларуси, непосредственным участником военных действий «за речкой», автором книг о войне в Афганистане Николаем Ивановичем ЧЕРГИНЦОМ.
Школа жизни
Как и большинство офицеров, начальник уголовного розыска МВД БССР полковник Николай Чергинец ехал в Афганистан с чувством гордости, что ему доверили защищать интересы страны за рубежом. Он прибыл в Кабул в 1984 году и был назначен старшим оперативным сотрудником при командовании царандоя (милиции).
— Во время афганской войны проявлялось все самое лучшее и все самое гадкое в человеке, — погружается в воспоминания Николай Иванович, отвечая на мой вопрос о том, чем стала для него война в Афгане. — Военному делу нас, милиционеров, не обучали. Отправляли в Кабул, подготовив лишь морально и политически. Вызвали в ЦК, сказали, что мы должны высоко держать знамя советского человека, а про то, что многим придется воевать, ни слова. Учились мы всему в бою. Помню, как впервые оказался втянут в боевые действия. Мы получили информацию, что к югу от Кабула в районе кишлаков Шилаки и Сахак есть группировка противника, которая готовит нападение на Кабул. Туда двинулись наши войска. По правому флангу шли подразделения под командованием замкомдива 103–й дивизии Евгения Бочарова (впоследствии командующего пограничными войсками Беларуси. — Прим. авт.). Бои шли в пригорье по фронту протяженностью
25 км. Это, конечно, не сплошная линия боевых действий, они велись как бы локальными очагами. К вечеру я связался с Женей и говорю, мол, выводи свои силы на основную дорогу, пусти вперед разведчиков, чтобы не попасть в засаду «духов». Пока они выстроились в 10–километровую колонну, пока развернулись и двинулись к северу, «духи» напали из засады, пришлось отбиваться. В итоге получилось так, что нас разделили.
Силы моджахедов навалились на взвод боевого обеспечения командного пункта полковника Чергинца. Их окружили и вытеснили из кишлака на кладбище.
— Кладбище — маленькие бугорки с небольшими камнями, — объясняет мой собеседник, — укрыться негде. Огонь. Пальба. Убитые и раненые. Я связываюсь с Анатолием Сергеевым, тогдашним начальником штаба 40–й армии, и прошу о помощи. Он уточняет мои координаты. Я начинаю объяснять по карте, а координаты назвать не могу — не умею. Он снова просит координаты. Ему, военному человеку, было непонятно, как это я не могу сделать элементарного — правильно читать карту. Первое время выручали смекалка, начитанность, знания о Второй мировой войне и, конечно, опыт оперативной работы в милиции. Словом, с трудом объяснил. «Вертушки» тогда в район Шилаки прибыли быстро, а потом и танки подтянулись. Позже, да и сейчас подними меня ночью, все скажу по координатам. А тогда...
Я помню все бои
— Какие моменты навсегда врезались в память?
— Я помню все бои и каждый в отдельности. Но есть, конечно, то, что впечатлило особо, например, войсковая операция в районе Пагман. Вокруг этой огромной долины сплошным массивом возвышались горы. Мы узнали, что в одном из горных кишлаков находятся душманы. 103–я воздушно–десантная дивизия под руководством Евгения Бочарова вышла к горным кишлакам. Неподалеку мы разместили КП. Выслали разведку. Наблюдаем. Вдруг к нам приходят местные старейшины и требуют не входить в кишлак, мол, там мирное население. А по нашей информации, там скрывались «духи» и хранилось оружие. В том числе и пусковые ракетные установки для удара по Кабулу. Разведчики доложили, что населения в кишлаке нет, только человек 80 душманов.
Вдруг снова появились старейшины и предъявили советским военным... обвинение в том, будто они убили мирных жителей. Чергинец и Бочаров отправились смотреть, кого же там убили, — ведь боевые действия еще не начинались.
— В одном из домов мы заметили следы крови на стенах, увидели плиту с встроенными вверх дном большими чанами, — четко описывает увиденное более 20 лет назад Николай Иванович. — Промелькнула догадка, что здесь давно уже не пекут лаваш, а скорее всего, пытают пленных. Такое изощренное орудие пыток я воочию видел впервые. Людей сажали на чаны лицом друг к другу, прочно привязывали, разжигали под ними огонь. Несчастные не только страдали от огня, но и видели эти мучения.
Подошли к еще одному дому. У входа сидел мертвый старик с пулевым ранением в голове, в двух шагах от него — труп женщины с таким же ранением. В соседнем доме лежало еще одно женское тело с подобной раной. В углу съежилась молодая девушка с грудничком на руках, у обоих в головах чернели пулевые отверстия.
— Нас старейшины–провокаторы привели к единственной выжившей свидетельнице. Она стала рассказывать, что видела советских воинов в спецкостюмах, слышала шум, а потом обнаружила погибших. На земле отчетливо виднелись следы кованых армейских сапог. Только в ее рассказе было слишком много «но». Она сказала, что видела советских солдат в окне. Но в окне она не могла ничего видеть, так как оно было расположено слишком высоко, а в доме не было мебели, на которую можно было бы залезть, чтобы до него дотянуться. К тому же, если бы кто–то смотрел в окно, на толстом слое пыли и паутины должны были остаться хоть какие–то следы. Их не было. В довершение наши разведчики, которых обвиняли в убийстве мирного населения, не носили спецкостюмы с сапогами, а передвигались в масккостюмах и кедах, да и к домам, где находились убитые, они даже не приближались.
Это была чистейшая провокация «духов». Убитые афганцы оказались жителями соседних кишлаков, которых специально привели, чтобы инсценировать кровавое представление.
— Когда по моей команде в этот кишлак вошли афганские оперативные силы и советские солдаты, там нашли огромный арсенал оружия: три двенадцатизарядные пусковые установки с ракетами, чтобы бить по Кабулу, минометы, базуки, которые ведут огонь с расстояния 5 километров. Огромное количество пулеметов и патронов различной модификации.
Вспомним о тех, кто командовал ротами...
Все, что Николай Чергинец описывает в своей книге «Тайна черных гор», он воплощал в жизнь в Афгане: вместе с афганцами, офицерами своего аппарата проводил паспортизацию, разрабатывал адресную систему, организовывал кордоны, боролся с терроризмом и бандитами. А еще с помощью командования Советской Армии организовал принципиально новую трехуровневую систему обороны Кабула. Результаты были очень хорошими. Если в 1984 году город подвергался нападению боевиков 119 раз, то в 1985 году — 12.
— Наверняка после Афганистана у вас осталось много друзей. Как сложились их судьбы?
— По сей день я дружен со многими тогдашними офицерами и генералами: командующим 40–й армии Игорем Родионовым, начальником штаба армии Анатолием Сергеевым и, конечно, с командиром 103–й воздушно–десантной дивизии Павлом Грачевым. На войне мы не раз друг друга выручали в самых тяжелых ситуациях. В Бресте работает Геннадий Коняев, председатель союза «афганцев» Брестской области. Во время проведения наших действий по обороне Кабула он был тяжело ранен, сращивали кости. В Минске живет Петя Ладутько. Его сбили с брони из гранатомета, он упал с БТР в канаву, а колонна ушла. Он и еще один наш боец отстреливались от «духов» почти до последних патронов. Хорошо, вовремя опомнились, вернулись и забрали их. Однажды к югу от Кабула с Иосифом Белапко мы оказались вдвоем на БМП, когда освобождали из окружения группу хадовцев. Несемся, ведем бой, огонь с борта, два наших товарища погибли. Я оборачиваюсь и глазам не верю: нет грузовика с афганскими солдатами. Они струсили и сбежали. Смотрю на Иосифа, его огромные усы по ветру развеваются, кричу: «А ты чего не сбежал?» А он отвечает: «Так я же белорус!»
Сейчас Николая Ивановича волнует то, что вдруг появляются люди, которые ничем себя не проявили в Афганистане: не слышали даже свиста пуль. А 20 лет спустя претендуют зваться чуть ли не героями. Они пытаются, по мнению Николая Чергинца, с помощью горла и вранья стать лидерами среди «афганцев», да и в обществе тоже. Правда, в этом повинны и сами «афганцы», которые с беспечностью относятся к своему единству, не понимают, что некоторые ради собственного политического интереса хотят использовать тех, кто действительно сражался. Такие лжеветераны пытаются натравить бывших бойцов и офицеров друг на друга, против власти, против интересов народа. Хотя, конечно, есть и те, кого и тогда, и сейчас недооценили, не наградили. Некоторые ходят под несправедливым обвинением.
— У меня лежит письмо гомельчанина, бывшего командира полка. Его полк был признан лучшим в 40–й армии. Вспоминаю операцию в районе предгорья и ущелья Панджшер. Накануне он получил в Ташкенте три свежих батальона, укомплектованных по последнему слову техники. Одна из рот должна была идти по горам, обеспечивая фланговое прикрытие наших войск, которые продвигались по ущелью. А один из генералов, прибывший «покомандовать», отдал приказ роте спуститься вниз, чтобы ускорить передвижение сил. Командир полка докладывает командиру дивизии, что им спускаться никак нельзя: не будет прикрытия сверху, противник воспользуется тем, что рота — одна в ущелье, завяжутся ненужные бои. Рассвирепев, генерал берет командование на себя и приказывает подразделению спуститься. Когда они спускались, душманы их засекли, воины оказались в западне, 42 человека погибло.
Не разбираясь, решили отыграться на командире полка. Отстраненного командира полка отвезли в штаб 40–й армии, там посадили в самолет, отправили в Ташкент, потом дали предписание ехать служить в Белорусский военный округ, понизили в должности. Официального приказа о наказании не было, да и быть не могло: не виноват.
В письме Чергинцу он пишет: «Вы ж все знаете! У меня нет ни одной награды. Дети выросли и им непонятно, что ж я там делал! Был предателем?»
— Я пока не знаю, чем помочь, — признается Николай Иванович, — но помочь надо...
