Овечку жалко
Виктория ПОПОВА
Осужденные за акцию ждут поддержки от коллег–художников из Беларуси, публикуют на своих страницах в соцсетях оправдательные письма, но в ответ им глухое молчание. Встречала вдумчивый отзыв Ильи Сина, он занимается перформансом уже 20 лет и внятно объяснил свою позицию: «Я никогда не стал бы делать арт–интервенцию в Аушвице. Для меня это место тишины, которое уже настолько наполнено смыслами, что все новые будут лишними. Когда я там был, то только молчал и те смыслы насколько можно вбирал». Есть законы, определяющие нравственные позиции, которые нельзя преступать. Освенцим — это очень серьезно. Любые попытки здесь самовыразиться воспринимаются в обществе как вандализм. Не понимать этого или не знать — значит подписать себе приговор, сознательно пойти на риск и ждать, что будет. Но в ответ, как мы наблюдаем, глухая тишина, непонимание и отвращение.
Означает ли это, что нельзя сделать хотя бы попытку осмысления этого действия? Проанализировать высказывание, которое вызывает такое однозначное отрицание в обществе? Совершена ошибка, грубая и безответственная. Но это молодые люди, и, может, стоит дать им шанс осознать свою выходку? Художники, они, как дети малые, тем более юные, часто думают, если показать войне кулак, голое тело, объявить ей забастовку, самоубиться, устроить в знак протеста оргию, война испугается и убежит, навсегда исчезнет с лица Земли. Но мы с тобой, Дима, давно не молодежь и знаем, что никуда она не денется. Очередные глупцы пригрозили войне чем смогли: разделись догола, написали на телах названия городов, где на момент хеппенинга шла война. В кураже овцу зарезали с особым вдохновением, воткнув в нее нож на глазах шокированных охранников музея и зрителей. Животное из символа невинной жертвы превратилось в реальный труп. Их последующий арест и реальные тюремные сроки я рассматриваю как продолжение перформанса и приговор справедливый.
В современном мире очень часто то, что начинается как акт искусства, завершается арестом и тюрьмой. Вспомним хотя бы будни несчастного акциониста Петра Павленского — он отбывает сейчас срок во французской тюрьме за поджог здания банка в Париже. Двумя годами ранее он воспламенил здание ФСБ в Москве, где его поступок расценили как хулиганство. А в Париже, что характерно, пироманию Петра не одобрили. С другой стороны, в той же Москве два года лишения свободы получили танцующие в храме Христа Спасителя участницы панк–группы Pussi Riot, и тогда и Париж, и вся Европа встали на защиту девушек в балаклавах. «Нормализация», как мы видим, имеет формальные очертания, иными словами, что хорошо в Москве, неуместно в Париже.
Несомненно, акция, о которой мы сегодня спорим, вышла недоброй, даже жестокой и отталкивающей. Защитники животных — а это, как известно, публика сплоченная — впали в праведный гнев. Но обрати внимание, на любом новостном сайте сообщение о взрывах в Багдаде собирает за неделю 30 просмотров против тысячи возмущенных лайков за пару часов под заголовком «Хозяин выбросил на помойку китайскую хохлатую». Мы свыклись с войной в новостях, бомбежки и перестрелки где–то там не вызывают у нас столь заметной реакции. По этой причине мне самой трудно поверить в искренность перформеров, что им действительно где–то там, в какой–то части их тела, болит война. Не верю — и все.
Хотя акционисты высказываются и будут продолжать это делать вне зависимости от наших представлений о том, считаешь ли искусством их уязвимые тела на площадях и продырявленные причиндалы. И для меня принадлежность таких спектаклей к высоким сферам очевидна: они заставляют нас осмысливать происходящее, вызывают жаркие дискуссии и характерные реакции. После высказывания акциониста его поступок и поведение начинают жить собственной жизнью, их обсуждают, комментируют и обдумывают, заставляя нас еще и еще раз расставлять те нравственные ориентиры, преступать которые нельзя. Тем более отвратителен перформанс со стриптизом и убийством овцы и прочим идиотизмом, который учинили «художники» из Беларуси. Да не где-то там в переулке, а возле входа в нацистский лагерь смерти Освенцим. Не укладывается в голове…
Считаю, что современные художники в большинстве своем глубоко несчастные люди, как те несчастные карлики в стране гигантов эпохи Возрождения. Сам посуди, ну что и зачем можно рисовать после Рембрандта? Вот так и ищут себя, слепцы, в отчаянии, придумывают все новые способы высказаться, исследовать, проникать, постигать. Можно их осуждать, смеяться над ними или наказывать. А можно пытаться понять — а зачем они это делают? Ведь художники очень часто производят вещи, которые, по большому счету, не нужны людям.
Но когда перформанс оформлен со вкусом и точно попадает в цель — это большое счастье стать его участником и свидетелем. Приведу тебе пример. Наверное, помнишь, как директор Эрмитажа г–н Пиотровский подвергся жесткой критике со стороны защитников животных за выставку Яна Фабра «Рыцарь отчаяния/Воин красоты», когда в музейных залах развесили тушки убитых кошек и собак. За те несколько месяцев, пока шла выставка, защитники животных написали жалоб на Эрмитаж несколько томов. Очень часто публика не хочет ничего слышать и понимать, и вникать в образы художника. Прошу тебя им не уподобляться. Как не раз объяснял сам бельгийский художник Фабр, — в Антверпене его, кстати, тоже не раз оплевывали и угрожали расправой, в его выставке участвовали чучела тех бездомных животных, которых сбили машины или которые погибли от болезни. Но художник как бы спрашивает у нас: а как эти собаки и кошки оказались на улице? Их кто туда выставил? Так вот, некоторые посетители выставки Фабра после музея шли прямиком в собачий приют взять себе пса на воспитание. Чувствуешь, какой огромный разброс в реакциях зрителей?
viki@sb.by
Художники от слова «худо»
Дмитрий КРЯТ
Я бы, Виктория, мог сказать, что хотел бы и сам научиться с таким же, как и у тебя, прекраснодушием смотреть на не просто убогие, но и откровенно омерзительные вещи. Однако не скажу. Потому что не только не умею, но и сознательно не хочу постигать науку понимания циничного святотатства. Освенцим — не место для глупостей. Здесь убивали людей! Уже поэтому я не могу умиляться потугам этих, как ты их называешь, «детей малых» напугать войну. Не будь так легковерна. Не наивность движет этими субъектами, а чудовищная нравственная глухота, замешанная на низменном стремлении к дешевой славе, путь к которой лежит не через ухабы опыта, не через упорные труды, а смазывается обильными плевками в сторону общества, его традиций и устоев. Я вообще, не могу взять в толк, кому пришло в голову этот сброд назвать художниками, если их за мольбертами–то никто ни разу не видел.
Своим гнусным поведением они стремятся обращать внимание отнюдь не на проблему, как ты утверждаешь, а исключительно на собственную, весьма ущербную персону. Все потому, что истинный художник способен донести до публики свою позицию творчеством, но не разнузданной крикливостью. Нет, эпатаж как продолжение противоречивого характера творца допустим вполне. Но лишь в том случае, когда он дополняет его портрет. Именно поэтому эксцентричного и даже экстравагантного Сальвадора Дали мы ценим за мощную энергетику его полотен, но никак не за прозаический трактат «Искусство пука». Без будоражащих воображение и сознание картин его «пуки» остались бы, перефразируя метрессу Фаину Раневскую, пуками в вечность.
Припоминаю, Вика, как я болезненно расставался с кумирами юности — некоторыми гуру классического русского рока. Как давнему и искреннему ценителю этого музыкального направления мне было неимоверно грустно, когда маститые в своем безукоризненном авторитете его родоначальники вдруг сначала между песнями, а потом и вовсе без них стали говорить. Не важно о чем — о правде и лжи, силе и слабости, несправедливости жизни и каких–то политических вещей. Может, и правильно говорили, но они гораздо лучше слышались и были убедительнее в музыке, очень точно проникавшей в самое сердце. А потом заговорили и просто перестали быть собой. Однако им простительно. Творческий кризис, не идет слог, нота, ушла муза, да мало ли причин. Но они были. И были высоко. А что дали публике, аудитории, миру вот эти, которые начинают с обратной стороны? Пытаются поучать кого–то через понятные только им, рожденные неясно в каком угаре образы? Что они сделали для того, чтобы иметь на это право? Чтобы вообще иметь право говорить и требовать к себе внимания?
Ты говоришь, им трудно прыгнуть выше Рембрандта? Соглашусь. Рембрандт–то живет уже пятый век, а что оставят в памяти потомков эти несчастные современные бездари? Прибитую к брусчатке плоть? Подпаленную дверь? Тачку с навозом? Да таких шедевров в любой психиатрической клинике ты за полдня наберешь на толстенный альбом, но не побежишь же искать для него издателя. Скажу больше. И в современной журналистике далеко не все Гиляровские и Богаты. Но это же не заставляет нас с тобой и наших коллег устраивать пляски нагишом на погостах в стремлении снискать общественную признательность собственных репортерских или публицистических талантов. Даже на фоне того, что нагадить под дверь соседа вдруг стало считаться инсталляцией, а нагадить и позвонить — перформансом.
Впрочем, бог с ними, с тщедушными, закомплексованными «гениями». Лично меня гораздо больше настораживает общественная реакция на их эквилибристику. И ладно бы это была просто терпимость. В силу невежества, опасения выпасть из модных, как сейчас говорят, трендов все больше с виду вполне адекватных людей начинает впадать в раж почитания банальности. И вот в галерее современного искусства посетители начинают останавливаться, а потом толпиться возле лежащей в пустом зале на полу швабры. Качают головами. Многозначительно цокают языками. «Что хотел сказать автор этой лаконичной, но глубокой инсталляцией?..», «Не случайно ли предмет расположен на линии Восток — Запад?», «Какой пронзительный образ обреченности и бессмысленности примитивного ручного труда!» Градус культурологической дискуссии нарастает до тех пор, пока ее не прерывает уборщица. Она просто оставила швабру, отправившись поменять в ведре воду, готовя помещение к новой экспозиции. И подобные эпичные фейлы, ты, Виктория, знаешь лучше меня, нынче случаются не так уж и редко.
Знаешь, здесь я, пожалуй, добрым словом вспомню генсека Хрущева, резко пригвоздившего когда–то выставку авангардистов. Никита Сергеевич в силу образования, природной прямолинейности, высокого положения сказал так, как подумал. Ну просто прямо, взял и сказал. Художников, конечно, жалко. Пришлось им после этого несладко. Но, говорят, истинный талант себе дорогу проторит даже без оглядки на сильных мира. С кем–то из живописцев того времени так и случилось, другие имена канули. А Хрущев, сам того не осознавая, сыграл роль фильтра, отделившего зерна от плевел. И это очень показательный урок того, что неожиданные бурления волн в творческой или околотворческой среде стоит сначала осмыслить критически, а потом уже решать: восторгаться ли, умиляться, жалеть или негодовать. Говорят, тогда авангардисты опередили свое время. Возможно... Здесь сколько людей, столько мнений. Но лично мне не хотелось бы видеть наступление времен, когда истинным искусством будет считаться не Рембрандт, а потрошащий у ворот концлагеря овцу голый идиот.
kryat@sb.by
