Антибомондное интервьюЕе рассказ попал ко мне в руки, когда я работала в газете «Лiтаратура i мастацтва». Автору не было двадцати. Текст читался легко, чувствовалась в нем некая творческая агрессия, особая магия, которой писатель либо изначально владеет, либо нет. Героиней рассказа Югаси Каляды была «Маленькая Пiсьменнiца». «Зiрнуўшы ёй у вочы, хацелася перажагнацца: з–пад вейкаў Маленькае Пiсьменнiцы валiў такi туман, нiбыта вярталася яна шторазу не ў сваю кватэру, а на балота».
Потом была объемная Югасина рукопись, требовавшая редактирования... Книга, требовавшая рецензии... Впрочем, и без моей рецензии на Югасины тексты резонанс получился. На новое литературное явление из Гомеля ожесточенно нападали и ожесточенно же защищали. Ее прозу называли подростковой, феминистической, эклектичной... Обвиняли в том, что написанное — сведение счетов с неким молодым человеком. Что нельзя мешать в винегрет фэнтези, фантастику и дамские романы. Югася появилась в минском литературном бомонде, дополнительно раздражая всех рыжим цветом волос и пофигизмом, после чего бомонд разродился еще несколькими рецензиями разной степени ехидства... Между тем книжку продолжали читать. Даже те, кто никогда до этого не читал по–белорусски. И вот — новость: книга Югаси Каляды издана в Польше в переводе на польский язык. Причем вместо «Апошняя памылка Афанасiя» книга называется «Трактор». А Югася между тем... исчезла. Куда и почему? И именно теперь, когда есть информационный повод для раскрутки, — издание в Польше...
— Я достигла всего, к чему только можно было стремиться с белорусскоязычными полудетскими рассказами и одной более–менее зрелой повестью, — невозмутимо ответила мне Югася, она же — Евгения. — В конце концов, я стала старше и у меня изменился взгляд на многие явления. А в рецензиях Югасю Каляду позиционируют как писателя–подростка и для подростков. Поэтому просто хочется сделать паузу — и появиться перед читателями с новыми произведениями.
— И что это будет? «Взрослый» психологический роман о глобальных проблемах общества, которым можно придавить мелкого домашнего вредителя? (Критики к таким относятся оч–чень серьезно.)
— Действительно, а почему бы и не написать роман? Что мешает? Неужели страх перед критиками? Кстати говоря, что–то мне пока серьезные критики на наших просторах не встретились...
— Это что, провокация? Чтобы опять про тебя писали, доказывая, что они, серьезные, есть? Если в белорусской критике для тебя нет авторитетов, то, может быть, имеются ориентиры в мировой литературе? Фаулз? Улицкая? Сарамага?
— Ориентир — это ведь не тот, с кого списываешь и кому фактически подражаешь. Вы ведь не это имели в виду? А вдохновляет меня с самого детства, во–первых, «Унесенные ветром». Это бесконечный какой–то роман, бездонный! И, во–вторых, я все время перечитываю «Двух капитанов» Каверина. (Ха, вы напомнили о критиках, и я представляю уже, какой на этом материале они смогут устроить мне разгром! «Хорошая же она писательница: выросла на дамских любовных и советских идеологических романчиках!» Специально для них оговорка: я прочла и продолжаю читать «аццкие» кучи книжек! И не трогайте руками святыни моего детства!) А вот Улицкая, раз уж к слову пришлось, вызывает во мне приступы паники. Она в плане стиля — безупречна и тем страшнее, ибо созданная ею реальность осязаема, а над каждой страницей стоит и не выветривается такой убийственный запах смерти!
— Почему книга в польском переводе называется «Трактор», а не «Последняя ошибка Афанасия»? Для «завлекаловки» читателя?
— Конечно, и название «Трактор», и ярко–розовая обложка — это маркетинговый ход, призванный увеличить объем продаж и, следовательно, прибыль. Вся литература в конечном итоге — это «завлекаловка» читателя, в этом ее смысл.
— Боюсь, сторонники «разумного, доброго, вечного» на этом абзаце задохнутся от возмущения... Но, во всяком случае, книга «Трактор» принесла автору доход? Мечта белорусского литератора в отдельно взятом случае осуществилась?
— Книга вышла в начале 2007 года, и еще неизвестно, как она будет продаваться и какой доход принесет. Я не рассчитываю на успех, у них в Польше таких книг выходит по пачке каждый день. А о чем мечтают белорусские литераторы — не знаю. Я с ними мало знакома.
— Заменяешь живое общение интернетовским «живым журналом»? Кстати, почему ты так много в него пишешь? Останутся ли силы для бумажного варианта?
— Я такой мегасуперхолерик, во мне клокочет такое море энергии, что мне не жаль ее потратить на пару тысяч знаков раз в два дня. ЖЖ — это что–то вроде личного дневника, чтобы перечитывать потом. Кстати, так смешно: я в детских дневниках всегда писала: «А вы знаете... А вы и представить себе не можете, что со мной недавно произошло!» Так что ЖЖ, наоборот, помогает мне снять графоманский зуд.
— И еще. Тебя никогда не смущало, что твоего Афанасия узнают в конкретном молодом человеке?
— А мне–то зачем смущаться? У «молодого человека» гораздо больше поводов чувствовать себя смущенным! Хотя мне они и непонятны. «Афанасий» — это моя самая удачная пиар–кампания, я рассчитывала именно на такую реакцию бомонда, с душком скандала. Ведь это известный прием — подняться за счет «наездов» на более–менее известных личностей. А чем можно оправдать «наезд»? Только «безответной любовью» — ведь всем знакомо желание мести «неверному возлюбленному», и все готовы оправдать «бедную несчастную влюбленную девочку».
— А если этот молодой человек в ответ напишет нечто неэстетичное о тебе?
— Ну и пусть пишет, это его дело. Равно как я не имею претензий к критикам. Обида — это, вообще, очень вредная эмоция, я стараюсь не испытывать ее, она бесплодна.
— В соседних странах женская проза — целый клан, где все друг друга поддерживают и воюют с мужчинами за самодостаточность. И тебя не один раз называли феминисткой...
— Вот что во мне в самом деле вызывает отвращение — это так называемые литературные кланы, тусовки, клубы, течения, направления, сообщества; кто с кем и против кого дружит; где печататься престижно, а где позорно... Не хочется выставлять себя эдакой святой среди разгула греха и порока, я вообще, стараюсь хорошо относиться к людям, но мне противно на это смотреть, не то что участвовать! К литературе эта грызня не имеет никакого отношения. Литературный процесс — это сидеть и писать, не спрашивая совета: «А как мне вот тут лучше написать: «зэдлiк» или «тубарэтка»?» — у сборища, ах, простите, «суполкi» графоманов. Писатель — коль уж у человека хватило отваги так назваться — должен творить сам, один на один со всей мировой культурой, ведь и отвечать ему придется за свое творчество не перед какой–то там «суполкай». А раскруткой, пиаром, продвижением культуры в массы должны заниматься другие люди, специально обученные.
— Осталось пожелать, чтобы они появились.
Фото Евгения ПАРАЩЕНКО.
