Скульптор Константин Селиханов не из тех, кто охотно говорит о себе и своих работах. «В этом смысле я минималист, чем меньше слов, тем лучше. Если слова простые — еще лучше», — предупредил он накануне встречи. Однако идея порассуждать о таких, казалось бы, несовместимых вещах, как эталон и эпатаж, выглядела заманчивой. А к кому же пойти с таким предложением, как не к человеку, чей дед, Сергей Селиханов, — один из самых известных белорусских соцреалистов, автор одного из сильнейших памятников жертвам фашизма — скульптуры старика с телом мальчика на руках в «Хатыни»? При этом сам Константин создает объекты порой настолько нестандартные, что сознанию зрителей от них уже не отделаться, то и дело всплывают в памяти — просто так или поводом для размышлений. Хотя все–таки редко «просто так». Даже если сразу парадоксальная затея Селиханова объединить в одну скульптурную композицию звук, металл и личные воспоминания созерцателей его причудливых конструкций выглядит забавным аттракционом...
Но оба понятия, как оказалось, для Константина не имеют почти никакого значения.
— В моей лексике и сознании вообще нет таких слов, — возразил скульптор в ответ на наше предложение. — Дедушка был для меня скорее мифологической фигурой — я был слишком мал, когда он умер. И никакого культа, как это иногда бывает в семьях выдающихся людей, у нас дома не существовало... Даже о том, что моя бабушка, Вера Малькова, которой не стало задолго до моего рождения, была оперной певицей и народной артисткой республики, я узнал как–то неспециально... Так что все эти вещи, к счастью, прошли мимо. Иначе у меня, наверное, дрожали бы руки...
Только много позже, когда я вырос и уже кое–что осознал, смог понять, насколько серьезное искусство создавал мой дед. Некоторые вещи мне, профессионалу, просто не под силу...
Что же касается эпатажа, тут я вас, видимо, совсем разочарую. Я совершенно адекватный человек. Внутреннюю энергию предпочитаю сублимировать и «запускать» в творчество. И с подозрением отношусь к людям, которые занимаются эпатажным искусством, когда это становится самоцелью... Давайте поговорим о другом.
Экономить
Занятие скульптурой — дорогое удовольствие. И если ты не коммерческий художник, тем чаще приходится делать выбор: перевести работу в материал или позволить себе некое излишество в быту... До недавнего времени, например, из соображений экономии я передвигался только на автобусе, если вообще передвигался. В последний год так и вовсе никуда не ездил — был занят. Экономить время для меня сейчас куда актуальнее.
Впрочем, один из проектов, которыми я занимался в этом году, уже закончен и даже установлен — в обновленном парке Победы. Другой — памятник Владимиру Короткевичу в Киеве — мы с коллегой, Олегом Варвашеней, надеемся завершить к октябрю. Памятник, кстати, традиционный. Но никакого пафоса в нем нет совершенно — этого мы с Олегом и добивались. Не хотелось экономить на эмоциях...
А что касается необходимой экономии... На самом деле человеку не так уж много надо. Считанные вещи, без которых я не могу обойтись, — телевизор с трансляцией футбольных матчей, любимая музыка и книги. Ну и здоровья хотелось бы побольше. Карьера художника ведь реально вредна для здоровья, все эти дневные–ночные цейтноты, масса других вещей... Нет, не всеобщее пьянство, которое в действительности вымысел и в реальной жизни не имеет к нашему брату никакого отношения. Скажу вам откровенно: сегодняшние художники в большинстве своем — нормальные, практичные бизнесмены.
Эксперимент
Замечательное слово. Хотя эксперимента в чистом виде для меня не существует. Все, что я делаю, — результат моих давнишних размышлений, зрители, как правило, видят только заключительную стадию. Сам эксперимент остается внутри процесса. У меня нет желания шокировать или удивлять публику.
В определенный момент мое занятие искусством свелось к некоей умственной работе. Производить продукт как таковой для меня теперь не всегда принципиально, — иногда, достаточно того, что уже есть. Творчество — это ведь непрерывный процесс. И его результат не так важен, как замысел, размышление... Хотя, конечно, у меня есть проекты, осуществление которых для меня по–настоящему важно.
Не так давно у нас проходил конкурс на создание мемориальной композиции «Тростенец». Я искренне болел историей этого, четвертого по величине лагеря смерти из всех, которые были на территории Европы. Придумал проект... Однако в конкурсе он, по сути, даже не рассматривался. «Технически это будет очень сложно сделать, и вообще, наш народ этого не поймет», — так мне объяснили причину. Я не то чтобы переживал, но последние слова меня задели. Выходит, художникам не стоит и пытаться идти в ногу со временем, мы должны думать только о том, чтобы «народу» понравилось! Но ведь никто и не знает, что ему по–настоящему нравится, — никто же не спрашивал. А народ наш давным–давно интересуется серьезными вещами. И разбирается не только в марках автомобилей... И новые технологии проникают уже повсюду. В медицину, в педагогику... Придут перемены и в наше искусство. Уже приходят...
Экстремальный
В школе Ахремчика, где я учился, школе с закрытым типом обучения, бывали непростые ситуации. Особенно в начальных классах, при недостатке семейной опеки и психологического комфорта... Жертвой одной из «ситуаций» лет в 12 стал и я. Около месяца со мной не разговаривал весь класс — повода я уже не помню, предлог был какой–то пустяковый. Но в конечном итоге этот экстремальный опыт стал для меня удачей. Одиночество, взгляд на жизнь с другой стороны, даже с позиции изгоя, что–то во мне открыли. Может, отчасти и это сделало меня художником...
В целом творчество — это ведь далеко не сияние и эйфория. Скажем, 6 лет назад я сидел 3 месяца в Вене без «языка» и знакомых в довольно депрессивном состоянии. Но идеями, которые тогда пришли мне в голову, я продолжаю пользоваться до сих пор... Впрочем, ощущение внутреннего дискомфорта у художника хроническое, это никак не связано с физической стороной вопроса, просто в твоем мозгу постоянно что–то происходит. Упомянутый мною футбол — прекрасный способ отвлечения...
Эх
Вот важное слово, которое уместно в любой ситуации, — примерно как «дык» у питерских митьков, заменяющее иногда все главные слова... Эх, хорошо сыграла вчера наша сборная по футболу! А сегодня — «ничья». Эх...
Кстати, что люблю, так это футбол. Правда, исключительно английскую премьер–лигу. Страстным болельщиком я стал после того, как наш Александр Глеб стал выступать за лондонский «Арсенал». Теперь вся семья вынуждена болеть вместе со мной — за любимых игроков я переживаю очень громко...
Странно, что среди художников не так много болельщиков. Даже подозрительно...
Эйнштейн
Однажды в одной из газет я мимоходом увидел невыразительное фото с парой строк текста: в Америке открыли памятник Эйнштейну. А поскольку эта личность меня давно волнует (вот уж кто на слово «эксперимент» живо откликнулся бы!), в памяти отложилось... Прошло лет 7, и вдруг, проезжая на немалой скорости по одной из улиц Вашингтона, краем глаза я заметил нечто, где–то уже виденное. Остановил водителя — и вот он, Альберт, в простых сандалиях притаился за деревьями...
А прошлым летом ездили в Италию, где у нас было 5 часов, чтобы посмотреть бьеннале современного искусства в Венеции. После того как семья сдалась, рухнув от усталости на ближайшую лавку, за оставшиеся полчаса я досмотрел остальные 15 павильонов выставки... Мне не нужно много времени, чтобы увидеть и понять. Хотя я подозреваю, что это не такое уж эксклюзивное качество, просто люди часто не отдают себе отчета, на какие штуки способен их мозг...
Мой папа всю жизнь собирал книги. И однажды в одной из них — это был альбом Дрезденской галереи — я увидел картину Антонелло да Мессины «Святой Себастьян». Спокойствие святого, проткнутого стрелами, стало для меня, 6–летнего, настоящим потрясением (отчетливо помню даже то, какое освещение было в комнате, где лежала эта книга). Это было как озарение, возможно, даже стало толчком к будущей профессии... Впрочем, все хорошее пришло ко мне через книги.
