Кругом сосновый лес. Маленькая речка с красными гроздьями ягод-поречек по берегам укрывается в зарослях ольхи, за бугорками и белыми валунами. Подойдешь вплотную, и лишь тогда она выдаст себя гулом стремительного потока, убегающего через поле в лес. Сосны заглядывают в кристально-чистую гладь. В шестидесятые годы из речки, по словам отца, можно было пить воду. Здесь плескалась стремительная форель и водились раки. Еще в восьмидесятые годы мы — “десятилетние робинзоны” с удочками за плечами, шлепая босыми пятками по острым камешкам, то и дело натыкались на остатки бобровых плотин. Вероятно, отсюда и название деревни.
Пыльная проселочная дорога проходила через деревню и убегала в поле. У кромки леса особняком, как сказочный богатырь, стоит могучий дуб-великан. Опустевший дедовский дом при дороге. Покосившийся “плот”, крапива и лебеда во дворе. У ворот два дуба — два сына было в семье. Когда они выросли и ушли в город, дед посадил два маленьких деревца. Могучие деревья, словно два стражника, охраняют покой дома. Потрескавшиеся, почерневшие от солнца и дождя, словно испещренные морщинами смолистые бревна. Сегодня такого дерева нет. Ударишь старой дедовской “секерой” по бревну — дерево звенит, значит, оно дышит и живет. Прикоснешься к холодному кованому язычку-”клямке” и с характерным скрипом несмазанных петель откроешь тяжелую деревянную дверь. Нужно пригнуться, чтобы не удариться о низкий косяк. Пахнет сыростью и золой из печи. Зайдешь внутрь. Лучик солнца пробивается сквозь пыльно-паутинную дорожку, одинокий мотылек бьется о стекло. Смотришь, как завороженный, на игру света и тысяч мельчайших пылинок. Божья Матерь с младенцем Иисусом на руках в красном углу. Милые старые фотографии в рамке на стене напоминают, что и здесь любили, горевали и радовались. Вот мой дед Станислав Викентьевич Лихтарович в солдатской форме. На снимке — май 1945. Берлин. Рядом его брат Михаил, высокий черноволосый, погиб в апреле 1945-го. Чуть-чуть не дошел до Победы. Лежит дед Михаил в чужой земле. Доведется ли когда-нибудь положить щепотку родной белорусской земли на могилу солдата? Нужно верить и помнить. Фото отца в годы службы на флоте. На околышке бескозырки — Балтийский флот. Бабушка Пелагея улыбается со свадебной фотографии. А вот и я. Жизнь продолжается. Жаль, что не в этом доме.
Черный куфар, деревянные самодельные кровати и лавки, шкаф с дюжиной граммофонных пластинок. Тяжелый металлический утюг, который некогда разогревали углями, в одной из бесчисленных ниш потрескавшейся от времени русской печи. Все это — скромные свидетели былой крестьянской жизни. Я не был здесь около двадцати лет. Словно один день пролетели годы.
Дом пришел в запустение. Добираться сюда стало сложно, да и накладно. “Придется продать дом”, — с грустью в голосе сказал отец. Сказал и отвел влажный взгляд. Здесь прошло его послевоенное детство. Отсюда он ушел во взрослую жизнь. Здесь могилы его родителей — моих дедов. Вот так взять и в раз продать самое дорогое, измерить это деньгами?! Трудно и больно, словно теряешь что-то очень важное. Теряешь свои корни, свою “спадчыну”. Так говорит сердце. А разум подсказывает, что дом ветшает, и если придут новые хозяева, то они вдохнут, возможно, новую жизнь в эту землю. Как сложно порой выбирать между сердцем и разумом!
Мы всегда как-то мало разговаривали. Ежедневная суета. Отец много работал, старался обеспечить семью. Сегодня он на пенсии. И странное дело, нас сблизил небольшой дачный участок на Пуховщине. В перерывах между работой заводили неспешные беседы. О послевоенном детстве, о мечтах, о доме в маленькой деревне Бобры...
Как его отец и мой дед пришел с войны и работал в колхозе конюхом. Лошадей охраняли — тогда гоняли в ночное. Были случаи нападения волков на жеребят. И отец, тогда десятилетний мальчишка, иногда подменял деда. Лошадей в хозяйстве было около двух десятков. Их стреножили и выгоняли в поле. “Мама вечером собирала “бульбу”, лук и хлеб в котомку, — рассказывает отец. — Я брал “пугу”, одевал перешитое из отцовской шинели пальто, видавшую виды кепку и не без гордости отправлялся в ночное. Ходили мы вместе с дедом Юрковичем — старым солдатом, гармонистом и рассказчиком. Дед брал с собой ружье — берданку. Иногда волки подходили к табуну, тогда приходилось стрелять в воздух. Лошадей поили в реке. Они со свистом и фырканьем пили воду, шумно с брызгами переходили маленькую речку. Поле, кругом дремучий лес. Звездное августовское небо. Надо собрать хвороста, чтобы хватило на ночь. Разжигаем огонь... Лошади разбредутся, щиплют траву. Огонь прогорит. На тлеющих углях напечем бульбы. Достанешь из костра горячую черную “бульбину”. Очистишь от кожуры, обжигая кончики пальцев. Дуешь, что есть мочи, посолишь и съешь с таким аппетитом...”
Слушаю отца, затаив дыхание. И думаю, как важно знать свои “каранi” и хранить свою “спадчыну”. И неважно, что это небольшой деревенский дом, бабушкина икона да несколько фотографий. С годами начинаешь понимать их ценность. Все чаще и чаще тянет в родные места. Устаешь от городской суеты. Хочется побыть в тишине, покопаться в земле. Подержать в руках жирные черные рассыпающиеся комья. Бросить семя и дождаться робких всходов. Посадить сад, накормить детей и жену первыми крупными ароматными яблоками. Откуда это во мне? Родился и вырос я в большом городе. Наверное, это и есть зов земли, предков.
Зов предков
Сколько раз я мысленно возвращался сюда — в мое ласково-молочное и беззаботное детство. Возвращался и бродил по знакомым и таким родным местам. Деревня в Логойском районе с забавным названием Бобры — родина моего отца.
