Путешествие вместе с литераторами по местам, где прошло детство каждого, по нашей родной Беларуси...
Справка «СБ»
Раиса Боровикова — поэтесса, прозаик, драматург, переводчик. Родилась в 1947 г. в д. Пешки Березовского р–на Брестской обл. Окончила Литературный ин–т им. Горького в Москве. Автор многочисленных сборников поэзии и прозы. Лауреат Государственной премии Республики Беларусь, премии им. А.Кулешова и других. Работает главным редактором журнала «Маладосць».
Ну совсем не поэтическое название... Пешки и Пешки... В Пешках, что в Березовском районе на Брестчине, я родилась. Помню, мама говорила, что название деревни пошло от того, что люди испокон веку ходили там пешком. А как же было им еще ходить среди болот да гребелек, и в соседние — Борки да Лесковичи, и гораздо дальше, за двадцать верст, — в Березу–Картузскую... Это потом она для меня стала Береза, когда наша семья переехала в этот красивейший городок, а в раннем детстве была — Бэрэза, на местном диалекте, на польский лад. Бэрэзай она значится и на польской карте, которую мне подарил историк Лев Козлов, а вот Пешки остаются Пешками с квадратиками хат на той карте... Нахожу второй от края в сторону Борок — это хата моего деда Ладымера и бабушки Галены Шиманских, за этой хатой ютилась ну такая уж малюпасенькая хатка, построенная для моих родителей. Помню стол, детскую люльку, подвешенную к потолку, широкую лавку у окна, мама зовет меня к себе, и я, держась за эту лавку, делаю свои первые шаги, не удерживаюсь, — и падаю... Это в памяти до сих пор да еще чуть заметный знак на губе, рассеченной о край той лавы.
В памяти живет солнечный Спас, соседняя деревня Черняково, небольшая деревянная церковь, и везде, куда ни глянь, — телеги, телеги, телеги, доверху груженные яблоками, и такой жаркий, медовый дух над всем этим... Я — маленькая — барахтаюсь в дедовой телеге, и со всех сторон мне суют яблоки — красные, желтые, зеленые крепкие каштэли... Возможно, одно из тех яблок и было моим золотым яблочком судьбы... Где–то глубоко во мне осел тот пьянящий запах, на белорусском — «водар», который так часто тревожил мою память, но нигде ничего подобного я не вдыхала... Только однажды в сентябре 1969–го, когда студенткой поехала на курсы полонистов при Варшавском университете, в центре польской столицы от одного из лотков дохнуло тем медовым запахом...
Все мои предки были крестьянами, любили землю, а в душе были большие романтики, с каким–то очень чистым и непосредственным восприятием мира. Сколько таинственных, не поддающихся никаким разгадкам историй рассказывала мне бабушка! И про заговоренные знахарями камни, которые бросались в воду, естественно, с определенным умыслом, и про Смерть, которую можно было уговорить здравым рассуждением, и она отступала, и просто про загадочные места, где всегда что–то случалось. Одно из таких мест в Пешках я описала в рассказе «Долинка». Там, на этой долинке, в сумерках можно было увидеть и свинью, которая копытцем чесала у себя за ухом, и теленка, который вдруг начинал говорить человеческим голосом! А дед! Перед войной поехал на ярмарку в Березу то да се продать. Продал! И за вырученные деньги купил красивое большое зеркало в раме, украшенной узором из слоновой кости, дескать, пусть красавица жена да теща, и подрастающая дочь любуются, глядя в него. А в крестьянском хозяйстве какой толк от зеркала — произведения искусства! Правда, когда горела подожженная немцами хата, моя прабабушка, которая не стала убегать, прятаться на хутора, мол, пусть себе и убьют, но зато возле родной хаты, из огня выхватила только это зеркало. Икона была закопана в сундуке вместе с остальным добром. Мама рассказывала, что, когда вернулись на пепелище, еще красными были уголья и вся задымленная печь, и на этом страшном фоне стояла прабабушка с зеркалом в руках, в котором тоже отражались тлеющие угли... Сейчас это зеркало по наследству досталось мне, и в нем я вижу не только молодых и красивых женщин моего рода, но и трагическую историю времен войны моих Пешек.
Среди мужчин моего рода были люди и рискованные. В двадцатые годы прошлого столетия из Пешек в Америку уехал мой прадед Федор, но после войны след его затерялся. Тогда же, в 1929 году, с мужем и сыном в Чикаго, ну прямо навстречу великой американской депрессии, уехала и сестра моего деда — тетка Меланья. Правда, о депрессии никогда и не вспоминали, много работали, строили себе дома, а в годы войны помогали нашему фронту: женщины шили теплую одежду. Где бы кто ни оказывался, а этот островок среди лесов и тогда еще не осушенного болота всегда был в памяти. И когда случается уже в третьем колене то ли в Минске, то ли в Чикаго встречаться мне с кузинами–американками, как легко почувствовать это одно начало, один корень, как они говорят «мы — одна фамилия», в смысле — один род...
Не знаю почему, но как–то удивительно мало писалось о тяжелом и героическом рейде во время войны 345–го партизанского отряда, которым командовал Семен Адамович Яроцкий. Отряд был организован в Березинских лесах, в него вошли и окруженцы после сражений под Могилевом, и жители Белыничского, Круглянского, Березинского районов, и был направлен этот отряд в Брестскую область, чтобы там, в Западной Белоруссии, уже вместе с местным населением продолжать борьбу. Мой отец был участником этого рейда, и в моей памяти — связанный из рассказов отца весь этот путь с боями, с переправами... Про этот рейд написал книгу сын Семена Адамовича — Лев Яроцкий, который живет в Москве. А еще в Березовском краеведческом музее сохранились рисунки, сделанные политруком отряда Сергеем Бельским: во время тяжелейшей блокады на партизанский пост волк принес овечку и бросил к ногам постовых. Всё и все боролись на нашей земле в те годы, вот такая земля... А потом, в конце войны, случилась любовь у отца и матери, и дед заупрямился, дескать, неместный, а «восточник», издалека, из Белыничского района, какое может быть замужество! Помогло то, что деда призвали на японскую войну. Правда, когда эшелон дошел до Японии, война уже закончилась, дед вернулся... А в хате уже папа, и не совсем чтобы гость... Правда, пришлось отцу сделать одну уступку маме: пойти в церковь под венец. И в 1947 родилась я...
Всплыл в памяти один из дней большой стирки в бабушкином доме. Огромные бадьи, чугуны, которые доставались и доставались из печи, в одном из них луг — разведенный в воде пепел... Этим лугом и стирали — прабабушка, бабушка, мама, ее младшая сестра... Все белье было домотканое, мокрое, очень тяжелое... Пар, запах луга... Красивые оголенные женские руки и плечи в каплях пота... Нелегкая была та большая стирка, и те же женщины какое искусство могли творить! Какое тонкое плели кружево, целые картины вышивали, а какие узоры вплетали в свое ткачество! И мастерили «макатки» — незатейливую, но со вкусом аппликацию. Чувство красоты жило в них от природы!
Когда внимательно изучила карту Льва Козлова, поняла, что есть один нюанс — недалеко от Пешек значилось урочище Шляхецкая Пуща, это же название доносит и карта тех мест 1893 года, а вот потом название изменилось, урочище стало Шлях–Пущей, так называется и одно мое стихотворение, а ведь смысл названия изменился! Шлях–Пуща — путь через пущу, а Шляхецкая Пуща указывает на шляхетность, люди — шляхетные, и подмечено очень верно, люди в моих Пешках, да и вообще в тех местах с каким–то внутренним шармом, с очень деликатной душой. Там все — глубокое, что сохранялось и сохранялось... Столетиями. Думаю, не просто так рисовал свои усадьбы, фольварки Наполеон Орда. Это — то, что переходило от рода к роду... Хранительницей родового начала у нас была Баба, до сих пор сохранилось — Бабина дорога, Бабина гора... Баба у новорожденного перевязывала пуповину и, возможно, в глубокой древности была служительницей богини Пряхи, которая каждому пряла полотно судьбы. Та самая пуповина может быть одной из нитей богини Пряхи и как уж у кого завяжется, на какой узелок да, наверное, и какими руками, и с каким настроением! Я это все к тому, что в Пешках, кроме бабушки Галены, у меня еще была и та самая Баба, ее почему–то звали не Христина, а ласкательно — Христинка. Когда уже из Березы приезжала в Пешки на каникулы, меня всегда посылали проведать эту мою Бабу, на столе у которой всегда было вкусное угощение, и принимала она меня, подростка, как дорогого гостя. Теперь никто не знает этих своих Баб, кто и как перевязывает пуповинку в роддоме и какая потом кого судьба ждет?! А может быть, это все мой собственный миф, хотя... Помню, в том самом моем пешковском малолетстве, повезла меня мама в Лесковичи к пожилой ведунье лечить от испуга... Делались хлебные шарики, и испуг выкачивался теми шариками возле пупка. Все–таки с пуповиной в человеке что–то важное связано...
А что связывает меня с Пешками сейчас? Там живет мамина младшая сестра — Анна Владимировна Юдчиц, при большом хозяйстве живет и с хорошим мужем, живет и жена моего дядьки Володи, который рано ушел из жизни, — тетка Надя, и, наверное, живут розовые мечты моего детства. Судьбу человек забирает с собой. Думаю, эта судьба у меня состоялась, за что — низкий поклон и тем людям, и тем местам, которые в мыслях называю солнечным ранним утром всей своей жизни.
Заметка краеведа
Пешки — деревня в Березовском р–не Брестской обл., Борковский сельсовет. В 1864–м — в Черняховской вол. Пружанского уезда Гродненской губ. По переписи 1897 г. — 45 дворов, 288 жителей, питейный дом. В 1905 г. — 303 жителя. С 1939–го — в составе БССР, 96 дворов, 404 жителя. 14 мирных жителей деревни расстреляны фашистами в 1944 г. в г. Береза, 9 воинов–земляков погибли на фронте. На 2005 г. — 80 дворов, 157 жителей.
Раиса БОРОВИКОВА.
