Что у немцев с исторической памятью?

Проблема в том, что Гитлер живет в голове не только итальянского скульптора. В феврале во время Мюнхенской конференции по безопасности я разговаривала с коллегой из Германии. Он признался: «Гитлер — часть нашего сознания». И под этим заявлением могут подписаться практически все немцы (даже если и не очень этого хотят), независимо от возраста. 

Как свидетельствуют опросы общественного мнения, в 1950-х почти половина жителей Западной Германии считали, что Гитлер был бы «одним из величайших государственных деятелей Германии», не начни он войну. В 1960-х, после того как израильтяне судили другого Адольфа — Эйхмана, мнение немцев (не всех, но многих) стало меняться: большинство впервые узнали о Холокосте (нам трудно поверить, но это правда). После 1963-го, когда во Франкфурте за преступления, совершенные в Освенциме, осудили 22 бывших эсэсовца, на немецких кухнях стали обсуждать тему «как справиться с прошлым», и эти дискуссии — зачастую горячие и яростные — раскалывали семьи. В прошлом году мне рассказывал об этом немецкий историк Петер Ян, родители которого были «убежденными нацистами», а он сейчас активно продвигает идею создания в Берлине памятника мирным жертвам гитлеровской агрессии на территории бывшего СССР и Польши. Мама его «увлечение СССР» никогда не понимала и не поддерживала. 

В 1979-м немецкое телевидение показало фильм о Холокосте, и он шокировал народ настолько, что в 1985 году тогдашний канцлер ФРГ Рихард фон Вайцзекер, выступая с речью по случаю 40-летия капитуляции Германии, назвал 8 мая 1945 года «днем освобождения». Казалось бы, все: точка в дискуссиях поставлена, все ясно. Но не тут-то было. В 1990-х годах журнал «Шпигель» 16 (!) раз выносил портрет Гитлера на свою обложку. На выставку, рассказывающую о зверствах немецких солдат во время войны, очередь растянулась на целый квартал (до того немцы верили в миф о «честном вермахте» и «ужасных эсэсовцах»). Но после того прозрения в германском общественном сознании многое изменилось: Гитлер стал китчем и почти модой. Я смотрю немецкое телевидение и не перестаю удивляться тому, что каждый день хотя бы один канал показывает что-нибудь о Гитлере: фильмы (чаще всего документальные) о его женщинах и соратниках (вот смеющийся Гитлер, вот он пританцовывает, вот треплет по щеке милую белокурую девочку), о последних днях в бункере (видимо, чтобы вызвать сочувствие), о его любви к композитору Вагнеру и немецкой овчарке Блонди. Когда я это вижу, у меня возникает ощущение, что Гитлер больше не воплощение зла, как утверждает скульптор Каттелана, а, скорее, двигатель торговли. Удачный рекламный трюк. И немцам он чертовски интересен. 

Совсем недавно бестселлером стала книга Тимура Вермеша «Смотрите, кто пришел», по ней сняли фильм «Он вернулся», мгновенно ставший популярным. Сюжет прост: Гитлер просыпается в сегодняшнем Берлине и выходит на улицу. Сначала растерянный и потрясенный, он забавляет каждого встречного, а потом делает карьеру комедийного актера. Многие кадры в фильме документальные: загримированный под Гитлера актер подходил к обычным людям на улицах и заговаривал от имени фюрера. Мало кто удивлялся, многие жаловались на жизнь, были те, кто ностальгировал по «сильной руке» и уж, конечно, никто не проклинал. «Гитлер крепко сидит у нас в голове», — говорит мне немецкий журналист, рассказывая об этом фильме. И я понимаю, что ничего не понимаю, но очень хочу разобраться. А когда находишься в Мюнхене — духовной родине Адольфа Гитлера, желание это становится настолько нестерпимым, что идешь к историкам и задаешь им не самые удобные вопросы. Это тот случай, когда слова «журналист из Беларуси» открывают все двери. Многие немецкие историки считают Беларусь самой пострадавшей страной Второй мировой (по жертвам на душу населения).

Мой первый визит — в Документационный центр истории национал-социализма, открытый в прошлом году (да, вы все правильно поняли: лишь через 70 лет после окончания войны). Вы непременно обратите на него внимание: белый рубленый куб среди коричневых зданий имперского размаха. Место выбрано не случайно, и внешняя эта, так бросающаяся в глаза, разница в цвете и форме тоже не случайна. На эту площадь водят популярные в Мюнхене экскурсии об истории Третьего рейха. «Вот в этом здании в 1938 году было подписано знаменитое Мюнхенское соглашение, — показывает директор-основатель Документационного центра Винфрид Нердингер. — Здесь была штаб-квартира НСДАП, — еще один взмах рукой. — Ну а здесь, прямо под нашими окнами, проходили факельные шествия». Эта площадь была символическим (и мистическим, конечно, тоже. Нацисты увлекались мистицизмом всерьез) сердцем не только Мюнхена, но и всего Третьего рейха. Сегодня здесь рассказывают о его взлете и падении. Мы стоим с Винфридом Нердингером у огромных, от потолка до пола, окон. Он говорит, что это «лучший в городе вид на историю». История здесь действительно оживает: на установленных между окнами экранах показывают те самые факельные шествия, и рождается странное ощущение, что вся эта история не умерла. «Что бы ни касалось истории нацизма, если это попадает в СМИ, кино, то очень скоро становится привлекательным, — вздыхает герр Нердингер. — Как с этим фильмом «Он вернулся». Я думаю, что это абсолютно ужасно, но в Берлине он стал бестселлером: это весело, симпатично и интересно. Но на самом деле ужасно показывать массового убийцу таким образом. Это абсолютно неправильный подход — делать это интересным, продавать, зарабатывать на этом деньги и не давать никакого правильного объяснения. Это противоположно просвещению. Проблема в том, что в Германии, когда представляется что-то, имеющее отношение к истории нацизма, особенно по телевидению, это в значительной мере делает эту историю привлекательной, потому что авторам хочется привлечь больше слушателей или зрителей. Это неправильный путь. Поэтому мы здесь не хотим сделать историю нацизма привлекательной или интересной. Как только вы начинаете говорить «мы хотим привлечь молодое поколение», «мы хотим представить это интересным способом» или «мы хотим использовать современные технологии», вы попадаете в ловушку. Вы пытаетесь сделать историю интересной, а это неправильный путь». 

В Документационном центре, над созданием которого доктор Нердингер работал не одно десятилетие, развлечений нет. Здесь нет никаких артефактов, связанных с историей нацизма. Ни тебе формы (которую, кстати, придумала компания знаменитого и сейчас дизайнера Хьюго Босса, если кто не в курсе), ни кортиков, ни знамен, ни регалий. Только фотографии и тексты. Здесь надо много читать, сопоставлять и думать. По мнению Винфрида Нердингера, это лучший способ совладать с нацистской историей и ее следом в германском сознании — строго научный метод. И этот метод работает. В воскресенье, когда я была в центре, он был полон людьми, которые увлеченно читали. Причем люди были самых разных возрастов — от совсем молодых до настолько пожилых, что возникает ощущение, что рассказанная здесь история — их личная. За девять месяцев Документационный центр в Мюнхене посетили 200 тысяч человек — отличный показатель. Аналогичный центр «Топография террора» в Берлине ежегодно посещают больше миллиона, центр в Нюрнберге — около 200 тысяч. 

Но один вопрос не дает мне покоя: почему Мюнхену понадобилось 70 лет, чтобы открыть этот центр (например, в Берлине он был открыт намного раньше)? 

Винфрид Нердингер к моему вопросу как будто готов. Вероятно, я не первая, кто его задает: 

— У немцев ушло два поколения, прежде чем мы смогли посмотреть в лицо истории. Первое — те, кто возвращался с войны, — полностью подавлялось. Второе поколение, которое мы называем «поколением-1968», это сыновья и дочери, они пришли на сцену в 1980-х, и тогда началось вглядывание в историю. А вот Мюнхену понадобилось еще одно поколение. Мое объяснение — то, что Мюнхен был связан с нацистской историей больше, чем какой-либо другой город, здесь все началось, все нацисты выросли в этом городе и здесь получили поддержку. Поэтому очевидно, что здесь встреча с историей была более проблематичной. Мое второе объяснение: Мюнхен создал себе новый образ. Очень быстро после войны он стал популярным: Октоберфест, Олимпийские игры... Поэтому здесь «коричневая история» подавлялась больше, чем в любом другом месте. У меня есть только такое объяснение, но, конечно, это трудно понять. 

— Общее чувство — подавление, нежелание иметь дело с этой историей, потому что все бренды по-прежнему здесь. Если вы посмотрите на Мюнхен и его институты, такие как «Сименс», БМВ и остальные, они ведь все были связаны с Гитлером (как и Хьюго Босс, о котором мы говорили чуть выше. — И.П.). Сегодня они представлены на Уолл-стрит, важны в финансовом плане. 

— Мы называем себя местом памяти и познания. Мы хотим оказывать политическое воздействие. Существует огромный интерес, особенно со стороны молодых людей. Они хотят знать эту историю, о своих отцах и дедах, что они сделали. Конечно, есть педагогическое влияние, которое мы хотим оказать, но не так, как в школе, это не сработает. Если вы будете стоять здесь и указывать пальцем: вы должны выучить это и это, это не сработает. Если вы пройдете по экспозиции, то увидите, что прежде всего это презентация фактов, аналитика, которая помогает взглянуть в лицо истории. 

— Во-первых, мы — Мюнхенский Документационный центр, поэтому сфокусированы на том, что произошло в этом городе, почему все началось именно здесь. Но один этаж (из четырех. — И.П.) посвящен военному времени. И, конечно, вы не можете объяснить войну, глядя только на Мюнхен. 

— Да, вы видите Беларусь, Аушвиц, Польшу, Россию. Мы выходим наружу, потому что вы не можете объяснить машину нацизма и войну с точки зрения Мюнхена. Вы не можете объяснить рост нацистской партии после 1925 года, глядя только на Мюнхен. Потому что в Мюнхене в 1923 году они провалились, а к власти пришли через Берлин. Мы меняем перспективу, где это необходимо. 

— Да, конечно. Я — второе поколение, родился в 1944-м. Мы выросли с этим чувством вины, когда пытались определить, что наделали наши отцы и деды. Это нечто ужасное — понимать, что случилось, например, в Аушвице и осознавать, что это связано с немцами, с твоей страной. Сейчас мы в третьем поколении, и я смотрю на своих детей — это меняется. Они спрашивают часто: какая вина? «Я не виноват в том, что произошло в Аушвице». А следующее поколение будет еще дальше от этого. Я думаю, что это не вопрос личной вины, это вопрос ответственности — что ничто подобное никогда не должно повториться в этой или любой другой стране. Я бы сказал, что вопрос вины поднимается в основном правыми экстремистами. Наш Документационный центр атаковали правые группы, которые писали, что мы увековечиваем чувство вины. Частично это правда, частично нет. Потому что мы хотим объяснить вещи, и мы хотим объяснить их так, чтобы каждый в конце сказал: это имеет значение и сегодня, это волнует меня.

sbchina@mail.ru