“Нужно жить своей волею и своим умом”
— Валентин Григорьевич, как вы считаете, почему такое яростное сопротивление Запада встречает идея интеграции России и Беларуси?
— Почему Запад против интеграции России и Беларуси? Да потому что Западу на постсоветском пространстве нужны вассалы, которые бы разрозненными частицами, подобными сегодняшней Грузии и прибалтам, притягивались к нему, как к магниту. И Западу совсем ни к чему соединение их в одну величину. Для него это провал, казалось бы, уже свершившейся политики, приговорившей сначала СССР, а потом и Россию к расчленению. Тайны из этого Запад и не делает; не делает из этого тайны и российская либеральная камарилья, вновь и вновь публично вычерчивающая границы вожделенного распада. А тут вдруг появляется на обломках империи Лукашенко и доказывает, что можно и нужно жить не под кнутом мирового надсмотрщика, а своею волею и своим умом. Разумеется, последовало: ату его! Разумеется, затопали ногами и заклацали зубами, посыпались миллионы и миллиарды долларов на его компрометацию и запугивание. А неустрашимый Лукашенко как ни в чем не бывало и в третий раз побеждает на президентских выборах в Беларуси с огромным отрывом от своих прикупленных соперников. Что и говорить! Фигура богатырская, былинная, какой в славянском мире давно не бывало.
И все же я с сомнением отношусь к практической возможности собрать воедино “союз нерушимый” в границах советской империи, даже и без прибалтов. Нам бы удержать теперешние границы и собрать под одним флагом славянские народы да Казахстан с русскими землями — как трезво “обустраивал” Россию А.Солженицын еще пятнадцать лет назад. Но и это дело, судя по всему, не ближайшего будущего. А вот дружественный, добрососедский союз из расположенных к нам стран вернуть можно. Что сейчас после тяжелого похмелья от праздника раздрая, похоже, постепенно и происходит.
— А какая Россия, по-вашему, ценнее для Запада — старая или “обновленная”?
— Для Запада ценнее всего “своя” Россия, принявшая его ценности и пляшущая под его дуду. Помните, в 80-х годах в самиздате появилась программа развращения России, приписываемая американскому ведомству Даллеса еще в первые послевоенные годы. Даже если Даллес и его ведомство здесь ни при чем, выдумкой эту программу назвать нельзя, ибо она с предельной точностью, буква в букву, совпадает с практикой, постигшей “свободную” Россию с первого же ее дня и по сегодняшний.
Небольшой отрывок из этого “предначертания” я процитирую: “Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непослушного на Земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства мы постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театр, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства... В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху... Будем вырывать духовные корни, оглумлять и уничтожать основы нравственности народа. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением. Будем браться за людей с детских, юношеских лет... станем разлагать, развращать, растлевать молодежь. Мы сделаем из нее циников, пошляков, людей без отечества...”
Разве это все не реалии, не картина настоящей России, не альфа и омега воспитания молодежи? Разве, живя в ней, в такой России, испытывая подобное ежедневно и ежечасно, не теряем мы отечество? Остановить это зло, воспрепятствовать ему, конечно, могли бы власть, государство, да это и отцовская его обязанность.
— Утверждают, что у русских с белорусами много общего — и во внешности, и в языке, и в самом национальном характере. Вы об этом думали когда-нибудь?
— Конечно. С белорусами мы не просто братья, а братья-близнецы, родившиеся под одними звездами и имеющие действительно много общего во внешности, характере и душевном звучании. Только белорус, мне кажется, мягче, доброжелательней, он сохранил свои природные заклады и свою душу в тяжелой исторической судьбе без заметных потерь. Как это ему удалось посреди Европы — трудно сказать. Притом никогда себя не жалел, не прятался за спины других, не ловчил. В Отечественную каждый четвертый, как известно, погиб, вся Беларусь в оккупации превратилась в партизанский край. И то, что Беларусь и сегодня не пошла под либеральную и рыночную оккупацию, говорит и о трезвости ума, и о неповрежденности инстинкта. Нам есть чему учиться у белорусов. Не забудем еще, что мы “произвели” Ельцина, а Беларусь выдвинула Лукашенко.
“Люди все еще люди, а не фортепианные клавиши”
— Лично вы о чем думаете, когда в центре Москвы или рядом со школой, не в центре, видите сияние “пальм” казино? Стариков, роющихся на помойках? Бомжующих детей и подростков? Отряды девиц на шоссе? Способна ли что-то противопоставить этому героиня вашей повести “Дочь Ивана, мать Ивана”? Можно ли воспринимать этот образ как ваше согласие с утверждением, что грядет матриархат?
— О матриархате я не думал, когда писал свою повесть. Матриархат — это особый разговор. Столь же глобальный, как планетарное потепление или набирающий обороты терроризм. Я думал прежде всего о российских “нравственных” приобретениях последнего времени, о том, с чем я никогда не смогу примириться. И с чем не могла примириться моя героиня. Вокруг понастроили целые грады глумливых развлекательных учреждений.
В Иркутске, родном моем городе, в самом его центре, одно такое учреждение, занявшее стены кинотеатра, завлекает своих жертв объявлением: “Девушкам, принявшим при входе 100 гр. водки, вход бесплатный”. И граждане интеллигентного еще недавно города Иркутска принимают подобные услуги, которые имеют чрезвычайно широкий ассортимент, как должное. Вот это и страшно: как должное. Дурное, гадкое, но как бы “погодное”, появившееся с переменой нравственного климата, что нравится не нравится, а приходится терпеть. А героиня моя не захотела терпеть.
— В последнее время в качестве рецепта борьбы со злом мне часто вспоминается мысль Льва Толстого о том, что если люди плохие, собравшись вместе, составляют большую силу, то почему бы людям хорошим не сделать то же самое? Но почему-то рецепт не действует, хотя людей хороших однозначно больше, чем плохих. Жизнь идет дальше, лучше не становится, и впечатление такое, что в мире уже веет Апокалипсисом.
— Правило Толстого годится для жизни деятельной, там злу можно противопоставлять добро. Но у нас большая часть населения вообще исключена из всякой деятельности: семейные узы держат плохо, детей рожают мало, старики нередко остаются в одиночестве, рабочие места отдаются чужакам. В народе не стало внутреннего сцепления, родство ослабло, жизнь превращается в тяжкое физическое и нравственное влачение по камням и терниям в соседстве с наглым и бесстыдным телеящиком. И какое же может быть воодушевление в народе, если все вокруг, в жизни внешней и внутренней, исчужается, опошляется, продается и покупается? Все продается и покупается, буквально все, и выносить этот позор, когда ты и сам, как товар, как раб, выставлен на продажу, не легче, чем, предположим, оказаться в зоне действия отравляющих газов. Подобное действие не для нашего, так сказать, менталитета.
Конечно, люди стараются объединиться и противостоять этой гнетущей атмосфере. Объединяются верующие в церковных общинах, родители в школах, остатки рабочего класса, когда их выбрасывают на улицу, обманутые вкладчики, пенсионеры, когда плата за квартиру поднимается выше потолка этой квартиры, начинают приходить в сознание защитники природы... Но этого мало, все это носит частный и однособытийный характер, все это латанье дыр на своем кафтане, а надо бы с другого конца зайти и потребовать здоровой и чистой жизни для России, тогда и своя судьба станет полегче.
— Недавно в МХТ им. Чехова инсценировали вашу повесть “Живи и помни”. Вы узнали своих героев? И как вы думаете, современный зритель, особенно молодой, понимает суть и глубину терзаний молодой пары, причину гибели Настёны? С нравственными посылами современной драматургии ваша повесть находится в таком диссонансе...
— Мне спектакль понравился, он поставлен, я думаю, в традициях старого МХАТа, но с современной экспрессией. Актеры играют не себя, как это повелось теперь почти везде и всюду, а героев в их сценическом назначении. И Настёну в исполнении Дарьи Мороз я принял безоговорочно: да, это моя Настёна, со всем тем, что я вложил в ее душу и сердце, в жертвенную ее судьбу. И зритель принял ее не просто сочувственно, но как-то родственно, как сестру, протягивающую нам свою милосердную душу для нашего спасения. Знаете, зритель пока еще не потерял себя, не все заросло в нем травой забвения, духовная генетика жива. Срам иметь в театре — дело ныне нехитрое, но даже самый примитивный, ищущий острых впечатлений зритель не может не понимать, что театр не место для срама, этого “добра” достает на площадях и в увеселительных заведениях, а театр, как и все искусство, дается ...ну, хотя бы для нашего внутреннего украшения.
— Заметили ли вы всплеск интереса к драматургии Вампилова, чаще всего ставят “Прошлым летом в Чулимске”? Как вы думаете, почему?
— Потому что устали уже от вертепа — не в старинном, а в современном понятии. Как это у Достоевского в “Записках из подполья”: осыпьте вы человека всеми благами, утопите в счастье (в данном случае — в том же сраме), все равно человек свою полнейшую глупость (т.е. благоразумие для нашего случая) пожелает показать единственно для того, чтобы доказать, что люди все еще люди, а не фортепианные клавиши.
Возвращение к Вампилову с первыми признаками исправления “блудного” театра было неизбежно. Этот драматург талантливый, тонкий и целомудренный, его должно быть отрадно ставить и приятно играть. Как неизбежно возвращение по тем же резонам и к Розову. Розовские “Ее друзья” и “В день свадьбы”, с “дремучим”, казалось бы, содержанием, с “допотопными” чувствами уже многие годы на афишах МХАТа Т.Дорониной — и всегда с переполненными залами. А сейчас Вампилов там тоже поставлен.
“Жертвенный реализм” — это призыв к отстаиванию своей позиции”
— В одном из интервью вы говорили о том, что современная литература должна использовать метод “жертвенного реализма”, могли бы вы развить эту мысль на современном материале?
— “Жертвенный реализм” — это призыв к действию, сопротивлению, отстаиванию своей позиции. Наша позиция — Россия, за нее идет жестокая, хоть и не всегда на поверхности заметная борьба. Предки наши эту позицию удержали, чего бы им это не стоило. К этой же судьбе должны быть готовы и мы. Без России нам спасения нет. Без России в ее полноте, заветах, песнях и слове, в молитвах и братстве, в нравственных и духовных закромах, в теплой улыбке ее вечно скорбного материнского лица нам и дыхания не будет. Вот это и должны мы внушить и своим героям, и нашим читателям. Этим и надо вооружить их сердца.
— Жива ли учительница, которую вы описали в “Уроках французского”? Как сложилась ее жизнь? Есть ли у вас впечатления о том, что происходит с современным учительством? Оправдываете ли вы ситуацию, когда в поисках хлеба насущного педагог идет подрабатывать в ночное казино?..
— Моя Лидия Михайловна жива-здорова, живет подле дочери в Нижнем Новгороде. Конечно, давно на пенсии. Жалуется, с некоторой гордостью, что в последние годы стали ей докучать делегации школьников, добирающиеся даже из Сибири, чтобы поговорить с учительницей французского. Относится к своей славе иронично... но что же делать — надо терпеть. Мою Тамару Ивановну, дочь Ивана, Мать Ивана, приняла, кажется, не сразу, оценки ее поначалу были сдержанными, но потом все-таки согласилась и с нею, и с ее правдой.
Но в чем я уверен: ни она, ни все старшее поколение русских учителей понять и оправдать “движение” своих младших коллег в ночное казино, как вы говорите, в поисках хлеба насущного ни при каких обстоятельствах не смогут. Это уж что-то настолько непотребное, что и обсуждать не хочется. И происходит это, надо полагать, не от бедности, не от безвыходности, а от любви отнюдь не к учительской профессии. Едва ли где-нибудь еще, кроме наших сиятельных столиц — Москвы и Петербурга, как говорят ныне, “продвинутых” нравственно, такое возможно.
Насколько я могу судить, учитель наш держится. Держится не против таких соблазнов, как ночное казино, об этом нет разговора, а школу держит вопреки всем разломам и духу времени. Особенно учитель старшего и среднего поколений и по таким душеобразующим предметам, как отечественная литература, история и русский язык. Спасибо ему за этот подвиг стояния. Такое случалось и в годы немецкой оккупации на занятых врагом территориях, а уж нынче-то как-нибудь...
— О чем вы сейчас пишете? Что больше всего вас волнует сегодня как литератора?
— Хвалиться свеженаписанным не могу: все больше очерки и публицистика. Но и это не расходится с моим пониманием “жертвенного” реализма.
