В 1983 году сибирский писатель–краевед Евгений Петряев писал в Минск Алесю Адамовичу: «В Уржуме умер белорусский поэт Владимир Жилка. Прошло уже полвека. Никто ничего не знает о нем». Несколько ранее историк Микола Улащик заметил: «Сярод адкiнутых i забытых Жылка быў, напэўна, самым адкiнутым i забытым».
В 1925 году Владимир Жилка записал в своем дневнике: «Смерць саўсiм не страшыць, нават больш: яна жаданая госця. Пужае жах жыцця — жорсткi i няўломны, няўмольны. Я баюся пустаты i хаосу, а яны паўнаўладны... Ах! Як цяжка жыццё, якi велiзарны цяжар. Б’ешся ў iм, як муха ў павучэннi, i, мiтусячыся, толькi больш заблытваешся...»
Очень типичное рассуждение для романтического поэта. Жилка словно сконцентрировал в себе все черты этого образа. Бедный талантливый юноша, революционер, смертельно больной чахоткой, преданный своей возлюбленной, несправедливо осужденный и замученный...
Родился Жилка в неимущей крестьянской семье. Но при этом из своего поэтического поколения он выделялся «еўрапейскай адукацыяй», тем, что, прежде чем попасть в объятия соцреализма, пожил в Латвии, Чехии, Литве, Польше... Да и детские впечатления — не только голод. По воспоминаниям брата поэта Бориса Жилки, «Колькi я помню, то Уладзiк вельмi любiў чытаць. Матка часта адбiрала ў яго кнiжкi i выпраўляла гуляць, але нiчога не памагала, ён збiраўся iсцi гуляць, але браў другую кнiжку за пазуху i зашываўся туды, дзе б яго не турбавалi. Бацькi не шкадавалi грошай на набыццё кнiжак, i iх у нас назбiралася шмат. Падчас пераезду адна падвода была цалкам загружана кнiжкамi — Пушкiн, Лермантаў, Гогаль, Цютчаў, Фет, Надсан, усе прылажэннi да журналаў. Былi ў нас i ўсе кнiжкi беларускiя, якiя толькi выйшлi да 1914 года...»
В 14 лет Жилка окончил Мирское училище. Жил возле древних замковых стен, впитывал атмосферу старинного местечка... В том же году семья переехала в Минск, где отец получил место продавца в церковном магазине.
Началась Первая мировая война. Миллионы белорусов отправились в беженство. Среди них и семья Жилки. Будущий поэт оказывается в России. А когда возвращается в Белоруссию, там уже — революция... Шестнадцатилетний юноша захвачен ее романтикой, становится членом эсеровской партии, присутствует на Первом Всебелорусском конгрессе... Начинающий поэт подружился со многими известными писателями — Ядвигиным Ш., Змитроком Бядулей, Игнатом Дворчаниным, Янкой Купалой. Купала не раз бывал у него в гостях, они гуляли по минским улицам. По воспоминаниям Бориса Жилки, «Уладзiк расказваў, што зайшлi на скверык, што процi губернатарскага дома на Саборнай плошчы. Там стаяў сляпы жабрак з лерай. Вось яны з iм пагутарылi, далi яму грошай, а пасля сталi прасiць, каб ён зайграў «Лявонiху». Лернiк доўга аднекваўся, але пасля таго, як Купала раскашэлiўся, сыграў «Лявонiху», а пасля i польку. Засталiся ўсе вельмi задаволеныя — i жабрак, i Купала з братам». На какое–то время Жилка становится агрономом в конфискованном имении под Минском, причем ездит туда на пару с уполномоченным — поэтом Михасем Чаротом.
Но в феврале 1919 года Жилка узнал, что смертельно болен. Доктора не могли помочь, шла горлом кровь... Поехал на свежий воздух, к родственникам в деревню. А потом — «пасеклi наш край папалам...». И Жилка оказался на территории Западной Белоруссии, отрезанный от семьи. Поселяется в Вильно... Он называет этот город «Крывiцкая Мекка». Никто из белорусских поэтов, наверное, не любил так этот город, где «малiцвенна ўзносiць готыка да неба тонкiя шпiлi». Жилка начинает публиковаться, приходит первая слава. Но для польских властей белорусский поэт — персона подозрительная. Жилка уезжает из Вильно в Ковно, затем пытается окончить белорусскую гимназию в Двинске. Он живет там на квартире у директора гимназии И.Красковского — знакомство с этой семьей перерастет в долгую дружбу.
В 1923 году Жилку посылают на учебу в Карлов университет в Праге. В то время там образовалась целая диаспора белорусских студентов — чехи давали стипендию талантливым бедным юношам, представителям «паняволеных народаў». В Праге Жилка редактирует газету «Перавясла», затем журнал «Прамень», организовывает литературные вечера... Его почитают, как «абраннiка Апалона». Поэт продолжает романтическую линию Максима Богдановича, восхищается Блоком: «Але аб Блоку лепш маўчаць: такi ён вялiкi, такi вялiкi, што каля яго чуеш сябе нiякавата». Жилка утверждает, что спасение — в красоте... «Душа чалавечая, што прыходзiць у свет падзiвiцца з яго хараства... павiнна чуць сваё права жыць i тварыць, як кажа яе сумленне...». Стихи полны то мучительного философского размышления о тайнах жизни и смерти, то просто чистой красы.
Каханню нiчога не трэба,
Каханне нiчога не просе, —
Так радуе сiняе неба,
Так цешыць валошка ў калоссi...
Но болезнь периодически обостряется. Один раз Жилка даже переживает клиническую смерть — доктора с удивлением обнаружили, что один из покойников еще жив. Поэт записывает в дневнике: «Такiм чынам, я зноў саджуся пiсаць. Балiць i гарыць галава, баляць грудзi. Дактары кажуць, што ў мяне вельмi сур’ёзна ў лёгкiх, трэба лячыцца... Няможна ж так жыць: заўсёды хворы, заўсёды павышаная тэмпература, безна-дзейнасць, бяссiлле. Душыць i самотнасць — нi родных, нi блiзкiх сяброў i прыяцеляў».
В 1926 году Жилку пригласили в советскую Белоруссию на академическую конференцию по реформе белорусской орфографии и азбуки. Поэт знал, что останется там. На родине, с семьей.
Конечно, о власти большевиков ходили страшные слухи... Кое–кто отговаривал Владимира уезжать. Но тот отвечал, что едет, чтобы умереть на родной земле. Жилка не был ни контрреволюционером, ни представителем «бывшего» сословия. Брат прислал ему вырезку из газеты «Савецкая Беларусь», где Жилку называли одним из лучших молодых белорусских поэтов. Радужных надежд не имелось, но и особой боязни тоже. Что могут сделать с человеком, который едет умирать?
Для начала он не мог не почувствовать, какой экзотикой оказался для земляков даже его внешний вид: шляпа, каких давно в советском Минске не носили, заграничные костюмы... Еще хуже было с его взглядами и творчеством.
То, что он пишет, называют идейно чуждым, архаичным, эстетским... Жилка вступает в «Маладняк», затем переходит в «Узвышша». В письме к Людмиле Красковской, дочери директора Двинской гимназии, также переехавшего в Минск, поэт пишет: «Я поўны роспачы, што мне не ўдаюцца грамадскiя матывы: столькi ёсць у галаве такога, што мусiла б вылiцца ў песнi».
Душа мая тужлiвая —
Лiлея мiж балот.
Яна ўзрасла, маўклiвая,
Мiж багны сонных вод.
Но случилось то, на что смертельно больной Жилка, наверное, и не надеялся... Поэт преподавал литературу в музыкальном техникуме. Там он встретился с преподавательницей музыки Риммой Маневич, и вскоре они поженились. Через год родилась дочь Беата. Жилка счастлив. Он пишет Людмиле Красковской: «Ведаеш — я закахаўся ўжо месяцаў са тры, i, здаецца, па самюськiя вушы. Яна маленькая, рыжая i злюшчая, язычлiвая. Мяне кахае».
И добавляет: «Здароўе маё паганае. Мо ўжо к канцу iдзе, а мо... чорт яго знае, але настрой псуе хвароба... Высылаю табе свае «стишки» — iх лаюць».
Ругают не только Жилку... В «Звязде» про «Узвышша» пишут: «Звiхнулiся яны ў бок iдэалiстычнасцi (чыстае хараство як антытэза казённай радасцi)».
Владимир едет подальше от нападок, в «рай чахоточных» — Ялту, где от той же болезни умер почитаемый им Максим Богданович. Переносит пневмоторакс — сложную операцию, во время которой пробивают пораженное легкое. По возвращении он — инвалид...
Но арестовать его это не помешало.
Жилку взяли 18 июля 1930 года одним из первых. По делу вымышленного Союза освобождения Белоруссии. Однако вскоре палачи вынуждены были выпустить больного заключенного под домашний арест. Но как только поэт немного окреп, его осудили на пять лет ссылки в Уржуме Кировской области.
С собой в ссылку Владимир Жилка взял погремушку и перевязанную ленточкой прядь волос дочери.
Харкающему кровью поэту разрешили добираться до Уржума самостоятельно, с еще несколькими ссыльными писателями. Ехали иногда на телегах, иногда на лодках... Пока товарищи гребли, изнеможенный Жилка лежал в лодке и читал вслух стихи, в том числе поэму «Тастамент» — свое стихотворное завещание, написанное в заключении. Он мечтал о Вильно, о родной земле, в которой ему не дали упокоиться.
1 марта 1933 года в Уржуме Владимир Жилка умер. За неделю до его смерти к нему приходили энкавэдисты, предлагали поехать в санаторий — возможно, сказались хлопоты друзей...
А вот что касается его собственной семьи... К сожалению, из Риммы Маневич декабристки не вышло. Она приезжала к сосланному мужу летом 1932 года только для того, чтобы объявить, что расстаются навсегда. Дочь она тоже оставила и встретилась с ней только спустя 35 лет. Сохранился черновик письма поэта Феликса Купцевича к Янке Купале с просьбой посодействовать, чтобы Жилке разрешили перебраться в другой город, ближе к друзьям: «У дадатак да хваробы, якая, вiдаць зусiм дабiвае яго, ён застаецца абсалютна адзiн. Няма каму нават падаць шклянку вады. Жонка яшчэ летам уцякла, адмовiлася ад яго, кiнуўшы на волю лёсу хворага i непрыдатнага да работы».
А вот воспитанная бабушкой Татьяной дочь поэта Беата или, как она себя называла, Наталья, и ее дядя, Борис Жилка, всю жизнь пытались восстановить справедливость в отношении погибшего отца и брата, сохранить о нем память.
Владимир Жилка похоронен на городском кладбище в Уржуме. Его полностью реабилитировали в 1960 году.
В 1977 году вышла книга о нем «Ветразi Адысея» В.Колесника.
На зломе дзвюх эпох злавесных,
У неспрыяльным ветры злым
Сваё жыццё прайшоў я чэсна:
Пясняр, змагар, бядняк праз век —
Быў перш за ўсё я чалавек!
