Брестчанин Алексей КРИВОШЕИН задумал написать книгу под интригующим названием "Чернобыль: записки военного контрразведчика". Успех творческого проекта должны обеспечить воспоминания автора, полковника КГБ в отставке - спустя несколько месяцев после катастрофы он возглавил в 30-километровой зоне военную контрразведку. О том, чем в зоне занимались чекисты, полковник никому не рассказывал полтора десятка лет. Но сегодня решил, что молчание становится уже противоестественным, не может быть обосновано никакими обязательствами перед своим ведомством о неразглашении тайны и прочими сложившимися тут обычаями.- Алексей Захарович, вас командировали в Чернобыль не сразу. Каким багажом сведений по чернобыльской тематике успел запастись за несколько месяцев офицер КГБ?
- В 1986-м я проходил службу в Тирасполе, руководил особым отделом КГБ СССР тогда еще малоизвестной широкой публике 14-й общевойсковой армии. Это позже, после кровопролитного приднестровского конфликта СМИ громко заговорили об этой армии и ее командующем генерале Александре Лебеде. Об аварии на ЧАЭС сотрудники особого отдела, как и все офицеры штаба 14-й армии, узнали не сразу и не из официальных советских источников. Даже когда центральное телевидение выдало информацию, пусть и крайне скупую и расплывчатую, к нам по линии Минобороны и КГБ еще долго никаких разъяснений не поступало. Офицеры сведения черпали из сообщений зарубежных радиостанций. То была информация самого низкого пошиба, потому как зарубежные СМИ не имели возможности на протяжении почти всего лета 1986 года направлять своих корреспондентов в 30-километровую зону по причине ее закрытости. Вместе с тем их информация всякий раз носила пропагандистский характер, и поскольку военная контрразведка при отсутствии оперативных данных никак не могла вмешаться в ситуацию, то вскоре в офицерской среде зародилась определенная тревога и замешательство.
14-я армия располагала единственными в Одесском военном округе подразделениями и частями химической разведки. Но никаких распоряжений по защите личного состава от возможного радиационного заражения не поступало. Самодеятельность исключалась: накануне майских праздников по обыкновению опечатывались и брались под усиленную охрану наиболее важные объекты, в том числе склады и лаборатории, где хранились приборы радиационного контроля и химической разведки.
- В первые дни командировки что вас больше всего поразило?
- За мной закрепили "Волгу". Водитель, воин запаса, призванный на сборы, при знакомстве рассказал, что у него в Уфе остались жена и трое маленьких детей. Как же так, говорю, с тремя детьми не положено в Чернобыль. Давай я откомандирую тебя отсюда. Водитель посоветовал не создавать прецедент. Мол, всех не откомандируешь, сюда сотни отставников попали не по правилам.
По опыту службы я знал, что отклонение от закона рано или поздно вылезет боком. Долго ждать не пришлось. Как раз заканчивала трехмесячные сборы очередная группа "партизан". Мужики уже сидели на чемоданах, когда им вдруг зачитали приказ о продлении сборов до полугода. Тут такое началось, не расскажешь в словах. Особенно бурно возмущались прибалты и таджики. В одном только 259-м полку химической защиты насчитывалось более 300 таджиков, тогда как среди командного состава не оказалось ни одного их земляка. Зато нашлись подстрекатели, призывавшие не выходить на работу, не подчиняться командирам. По рукам пошли газеты антисоветской направленности, нелегально издававшиеся в Эстонии и Москве. Из них узнавали, что нормативных актов, позволяющих продлить сборы до шести месяцев, нет. И это была правда.
В срочном порядке правительство приняло соответствующее постановление (но не закон), однако у тех же таджиков и теперь оставались козыри, которые командирам крыть было нечем. Выяснилось, что официально их отправляли на сборы в Молдавию на ликвидацию последствий землетрясения. То есть ребят попросту обманули в военкоматах.
Возвращаясь к вопросу о том, что меня удивило на первых порах, хочу вспомнить и такой факт. На самом высоком месте, на 130-метровой вентиляционной трубе атомной станции, не знаю, как теперь, а тогда развевался флаг. Его вывесили в честь очистки кровли третьего энергоблока площадью 580 квадратных метров. Егоров и Кантария, водружавшие красное знамя над рейхстагом, рисковали не больше тех чернобыльских офицеров, которых в приказном порядке погнали на 130-метровую трубу. По лестнице метр за метром поднимались несчастные на самый верх, где "фонило" так, что вмиг все хватанули смертельную дозу. Впрочем, их уже и не дожидались внизу. Как только знамя зареяло, утомленное начальство направилось в столовую. Там обмывали полученные по случаю завершения важных работ правительственные награды. Среди награжденных не было ни одного из тех, кто очищал кровлю с лопатой в руках.
А еще меня поразила на новом месте наглость, с которой занималась мародерством милиция. В городе Припять я первым делом посетил завод радиоаппаратуры "Юпитер". Увидел его разграбленным и разворованным. Во время эвакуации его забыли сдать под охрану, и завод с ценнейшим оборудованием стал бесхозным. Оперативным путем наш особый отдел вскоре установил, что хищение радиодеталей совершают милиционеры, приставленные охранять город от мародеров. Задерживаем милицейскую машину, набитую вещмешками с радиодеталями. Стражи закона заявили, что едут в Киев, на рынок...
- Сегодня уже не секрет, какими силами велись ликвидационные работы?
- Ежедневно в ликвидации аварии принимали участие до 20 тысяч человек, из них около 19 тысяч - призванные на сборы отставники. Условно 30-километровая зона была разделена на четыре части. В центре находилась "особая зона", охватывающая саму атомную станцию, города Припять и Чернобыль. Там размещался штаб. В направлении внешнего кольца исходили линии, разделявшие оставшуюся территорию на три сектора. Дислоцированные в этих трех секторах и "особой зоне" 79 воинских формирований и входили в состав 912-й оперативной группы гражданской обороны СССР, взвалившей на свои плечи ликвидационные работы. Группой командовал генерал-лейтенант Юрий Дук.
- Так в чем состояла там главная задача контрразведки?
- Наряду с выяснением истинных причин аварии центральное внимание в работе уделялось поиску возможных каналов проникновения агентуры западных спецслужб.
- И что это за каналы?
- Классические - это когда спецслужбы противника используют журналистский корпус, вербуя или внедряя в его среду свою агентуру. Как наше правительство ни оттягивало с разрешением, но пустить в зону иностранцев все-таки пришлось. За короткое время там побывали представители практически всех ведущих мировых информационных агентств, свыше 400 гостей из 46 стран мира. Понятно, они приезжали туда не радиации вдохнуть, а за информацией. Между тем практически все вопросы, связанные с работами по ликвидации аварии, были закрытыми. Значит, задачей контрразведчика становилась защита секретной информации от пишущей братии.
А вообще-то к нам постоянно поступали материалы, свидетельствующие о стремлении попасть в зону аварии профессиональных разведчиков. Несмотря на жесткий режим въезда и выезда в этот район, сомнительным лицам удавалось проникнуть в зону для сбора секретной информации. Особым отделом были выявлены попытки иностранных радиокорреспондентов установить связь с нашими военными радистами.
- Кого-то из наших поймали за руку?
- В поле зрения военной контрразведки попал достаточно широкий круг наших соотечественников. Хорошие результаты давала работа с письмами. К примеру, именно таким образом нам удалось выйти на жителя города Пярну, водившегося с профессиональным западным разведчиком. Нужные сведения житель Пярну добывал через переписку с другом, служившим в Чернобыле.
- А в чем ценность подобной информации?
- Она стоила очень дорого, поскольку речь в итоге идет о конкурентной борьбе за контракты на строительство АЭС в третьих странах. У Запада появилась уникальная возможность за наш счет набраться опыта устранения аварий. Нам же, коль уж случилось несчастье, было выгодно заполучить опыт в эксклюзивном порядке.
- Вы считаете, что Запад в результате стараний вашего отдела остался с носом?
- По крайней мере, они получили дозированную информацию. Хотя не все было в наших силах. Мы не могли помешать, к примеру, американскому спутнику-шпиону КН-11 сделать фотографии АЭС. Он специально изменил траекторию полета, чтобы пролететь непосредственно над реактором. Специфика контрразведывательных задач на территории с большим уровнем радиоактивного заражения создавала дополнительные сложности как в обеспечении конспирации в работе с оперативными силами и средствами, так и в своевременности получения необходимой информации от них. Осложнялась работа и динамизмом происходящих событий, частой сменяемостью как личного состава войск, так и самих оперативных сотрудников.
Плюс ко всему на нас навалилось очень много работы, скажем так, не по профилю. К примеру, мы следили за качеством и своевременностью выполнения военными поставленных задач. Мы там были, считай, практически единственным проверяющим органом. Не случайно наши представления обсуждались даже на Политбюро.
- После таких обсуждений что-то менялось в лучшую сторону?
- Далеко не все. Например, мы не смогли изменить практику занижения в статотчетах доз облучения, полученных личным составом. Солдат переоблучать запрещали инструкции, но как этого добиться, если темпы и объемы работ постоянно возрастали? При индивидуальном подсчете суммарной дозы облучения за все время нахождения в зоне исходили из установленных нормативов: для офицеров - 25 рентген, для остальных - 15. Именно с учетом этих цифр и шел в статотчет ежедневный уровень доз облучения. Объективно никто из участников ликвидации аварии не знал, какую дозу он получил в Чернобыле.
- И как у вас со здоровьем, Алексей Захарович?
- У меня пенсия полковника - на медикаменты хватает. Все мы привезли оттуда примерно одинаковые заболевания. Помню, где-то на четвертый день стала проявляться общая слабость, головная боль, вдруг начало давить сердце. К концу работы становилось трудно дышать, першило в горле. Постоянно слышался монотонный звон в ушах, лицо приобретало красноватый оттенок. Болели суставы ног. Ночью душил кашель. Постоянно хотелось пить, но аппетита не было.
Медики интересовались самочувствием офицеров, а вот здоровье солдат и сержантов их как будто не волновало. Я пытался вмешаться в ситуацию, на что сверху получил разъяснение: в сложившейся ситуации военные врачи просто физически не успевают уделить всем внимание. Пусть отставники излечиваются уже на гражданке. А на гражданке им постепенно урезали льготы, и если личных средств на качественное лечение нет, то вся надежда на Бога...
