Двадцатый уходит. Магический механизм чисел приведен в действие, и пора перевести стрелки. Но люди не марионетки и прежде, чем сделать шаг вперед, могут оглянуться и задуматься о том, что было.Юрий ШЕВЧУК - глобальный поэт, и те, кто побывал на его недавнем концерте, наверняка не раз смогли заглянуть в себя поглубже и вспомнить о том времени, когда рок-н-ролл аккумулировал энергетику наших сердец. В новом цикле Концертный сезон с Джей-Пи знаменитая ДДТ играла песни, написанные на протяжении 20 лет. Но даже после трехчасового концерта Шевчук не скупился на поэтические ассоциации. Впрочем, иногда казалось, что он лишь небесный транслятор и, полузакрыв глаза, повторяет вслед за кем-то невидимым.
- Наверное, очень многие песни, которые мы сегодня пели, останутся в уходящем веке. Мы будем петь что-то новое. Наверное, мы еще не обросли жиром, таким метафизическим жирком, нас еще многое волнует, и группа сейчас хороша, мы научились играть и выражать то, что нам хочется.
А сегодня мы спели не все, что хотели. Эту программу в Питере мы играли четыре часа, поэтому спели гораздо больше. Многословие тоже не есть хорошо. Но разговор, мне кажется, получился.
- Не многие певцы могут сказать, что разговор с залом вообще входит в их планы.
- Мы всегда пытаемся какой-то диалог установить, чтобы он вспыхнул, разгорелся, чтобы был не монолог какой-то там дурацкой рок-звезды, а именно диалог, разговор о жизни. Сегодня мы пытались говорить о XX веке, потому что последние 20 лет мы писали песни, находясь в этом веке. Эти песни и о войне, и о мире, и о любви, и о ненависти, и про то, и про это. Все-таки мы какие-то баяны, летописцы этого времени в своих песнях. Сегодня мы постарались об этом спеть. По-моему, зал это принял и ответил нам. Значит, мы не так уж и плохо размышляем о времени и о себе. Это очень хорошо, это важно. Помогает жить дальше.
- На концерте я замечала девчонок 5 - 6 лет, которые сидели на плечах своих пап и были в полном восторге от всего, что происходило. Мне кажется, что ваша музыка как раз то, что объединяет людей всех поколений, и проблема отцов и детей решается сама собой.
- Мы не поем для тел и нам абсолютно не важно, какого возраста тело, какого оно цвета, какие на теле волосы. Мы поем для душ. Важна душа в теле. Поэтому к нам приходит публика разного возраста: и молодежь, и люди повзрослее. Конечно, концерты наши достаточно жесткие, особенно на больших стадионах. Ведь это - рок. В небольших залах мы играем более камерную, нюансированную музыку.
- Для каждого зала у вас есть своя определенная программа?
- Не то чтобы программа. Это, скорее, даже какой-то определенный цвет. Тысячный зал - это пастель, акварель, где можно пошептать, а в многотысячном зале, где много народу, пошептать очень сложно, потому что кто-то кричит, кто-то поет, кто-то пляшет. Но, с другой стороны, такая крупная форма тоже интересна, как фрески Сикейроса на стенах.
- У меня ваша поэзия ассоциируется с поэзией начала XX века, с поэзией Блока, Мандельштама, Пастернака. Откуда эта, в хорошем смысле, академичность в стройности слога и в то же время печаль?
- Это все Питер, конечно. Питер - вертикальный город.
Поэтическая Москва сейчас тоже очень интересна: это Лев Рубинштейн, Кибиров, Пригов, это такое рассмеялись смехачи, такое стебалово, юмор, какие-то карточки с разномастными словами, много формального, очень много игры, которая мне очень нравится; кстати, и очень много попыток новаторского, свежего. Иногда на грани пошлости, иногда интересно и смешно.
А вот питерская школа в лице наших замечательных стариков Иннокентия Анненского, Бродского и, конечно, Пастернака, Мандельштама, Ахматовой остается академичной. Питер - город строгий, суровый, более классичный. Даже архитектура города такая.
Но это хорошо, что Москва такая разгуляйная, такая в тельняшке, в шубе на голые замечательно красивые женские плечи. А Питер - он в шинели, на скамейке, в Царскосельском лицее. Он немножко блоковский такой, идущий по Троицкому мосту, стучащий рукой по бронзе парапета.
Это два абсолютно разных поэтических мира, я и живу в Питере, потому что мне ближе питерское понимание слова. Поэтому, когда мне было необходимо эмигрировать из города Уфы, я переехал не в Москву, а в Питер.
Он, как дымящаяся Нева в январе, - глубокий, графичный. Это совсем другой город, поэтому и поэзия такая: звенела музыка в саду таким невыразимым горем.
Про Москву такого не скажешь. В Москве невыразимого горя нет. Там есть невыразимая радость бытия, дымящийся снег, ямщики, Хитров рынок. Сейчас это - Манежная площадь, залитая огнем. Там светлее, чем в нашу белую ночь. Но это просто два разных города, они воюют друг с другом, и это очень интересно.
- Что вы хотели сказать в этом концерте на пороге нового века?
- Я пытался очень легко сказать о каких-то своих чувствах по уходящему. Я хотел очень легко пройтись по времени. Хотя время - это такая вещь, как мыло в бане, его голыми руками не поймать, всегда ускользает. И вот хотелось поговорить о XX веке.
Это ведь такой грандиозный поворот в истории. Можно цитировать Хосе Ортегу, испанского философа, который сказал, что XX веком правил обыватель и серый человек, который никогда не правил XIX и не правил XVIII. В XX веке обывателю не надо думать, как устроен велосипед или самолет, ему надо было летать на нем. В обществе произошло расслоение на интеллектуальную часть и часть, которая потребляет все это. Ужасное разделение, одно из самых значительных социальных расслоений, которое произошло в истории. Сейчас мы дошли до того, что обыватель просто диктует, какие фильмы снимать, какую музыку крутить по радио, какие спектакли ставить, какие песни петь. В результате уровень бытия в искусстве понижается, и все меньше и меньше люди ходят в оперу и, честно говоря, все меньше слушают настоящий рок-н-ролл.
И еще XX век - это поиск нового языка, что тоже очень интересно. Я сегодня немножко спел о том, что слово, к сожалению, отходит и наши дети уже мыслят виртуальной движущейся картинкой. Может быть, в XXI веке родится какой-то новый язык, который будет состоять из движущихся картинок.
Это все интересно, что сейчас происходит. И, с одной стороны, грустно, и, со второй стороны, печально, но эти вещи мне интересны. Вот об этом мы пели: Прощай, старый век, я убрал со стола место свято, где люди поедали людей. Ну, а сколько в XX веке было съедено людей, ведь это поминальные свечи сгорели дотла, кто-то строит ковчег, а дожди все сильней. И коль уж он заканчивается, этот символ цифр, то об этом не грех и подумать.
- Где вы будете встречать этот новый век? И можно ли при таком темпе работы думать о домашнем уюте?
- Можно, конечно. Я очень домашний человек и Новый год буду встречать у себя на даче в деревне. Я недавно ездил в Америку, давал несколько концертов и был на семинаре по авангардному искусству XX века. Купил там такие маленькие новогодние лампочки. Их много-много. Я у себя на даче хочу березку свою любимую и елку ими украсить, чтоб вся деревня была в шоке. И буду праздновать Новый год с сыном, с мамулей своей, с сестрой, с племянницей. Будет весело. Я очень люблю утку в Новый год, утку с яблоками и черносливом. Выпьем за город Минск, за Беларусь обязательно, за ее счастье, свободу и удачу.
Предлагаю всем без пяти минут двенадцать выйти на улицу, стать по пояс в снег, посмотреть на звезды и так подумать о том тысячелетии, в котором мы жили. Подумать и о себе в нем. Это дорогого стоит на самом деле. Потом вернуться в теплую квартиру, налить стопарь и выпить за Беларусь.
