Дима Харатьян тогда еще не был знаменитым, узнаваемым. Он, как и все, носил гимнастерку, пилотку и сапоги. Помню первое его выступление. Он вышел из кулисы на середину сцены к микрофону. Как–то медленно, скованно, словно сапоги ему жали. На плечах — старая рыжая плащ–палатка, на голове — каска со звездой, в руках — автомат ППШ (не знаю, откуда он его взял в 1984–м). Вышел, остановился, музыка тихо заиграла, а он молчит, в зал на солдат смотрит. Музыка смолкла. Стало тихо–тихо, как ночью в казарме. И тут он начал говорить:
Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей...
И в большом зале, на 980 мест, полном солдат и офицеров, стало совсем тихо и очень странно. У кого–то упал на пол ремень, громыхнув железной пряжкой... И снова тишина.
Понимаю, что большинство солдат этот стих Твардовского слышали впервые и, может, даже не совсем понимали, что происходит. Все смотрели на сцену, где в луче прожектора стоял солдатик, такой же точно, как они, и говорил, а вернее, читал:
Я — где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я — где с облачком пыли
Ходит рожь на холме;
Я — где крик петушиный
На заре по росе;
Я — где ваши машины
Воздух рвут на шоссе;
Где травинку к травинке
Речка травы прядет, —
Там, куда на поминки
Даже мать не придет...
Когда он дочитал длинный стих, минуты две стояла тишина. Потом все как–то разом, как будто что–то обрушилось, принялись хлопать, стулья загремели — многие вскочили со своих мест. Рядовой Харатьян вытер рукавом лоб, смешно сдвинув на затылок каску, поклонился и ушел со сцены. Его еще дважды заставили появиться на сцене, но к микрофону он уже не подходил.
Потом пели песни, танцевали хлопцы в украинских шароварах и вышиванках, кажется, гопак, солдаты из той же роты, где служил Харатьян. Что–то очень здорово сыграл на виолончели рядовой — выпускник «Гнесинки» и лауреат международных конкурсов. В заключение праздничного концерта выступил приглашенный танцевальный ансамбль девушек в коротких юбках. Тут солдаты и офицеры хлопали как шальные. Ну, оно и понятно! Весна скоро, на плацу лед тает, за бетонным забором коты ночами орут...
В тот вечер я затащил Харатьяна к себе в мастерскую, там же, в клубе, заварил в литровой банке чай, усадил к столу. Он был еще молодым солдатом, а я уже год прослужил. Мы грызли конфеты, пили чай, смеялись. Димка сказал, что весной у него съемки фильма, да вот только он не знает, отпустят ли со службы... На съемки фильма «Зеленый фургон» отпустили, но это уже другая история.
23 февраля, как и многие, я вспоминаю себя в гимнастерке, пилотке и тяжелых сапогах, друзей–товарищей и стих Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте, в пятой роте, на левом, при жестоком налете...» И слышу молодой голос рядового Дмитрия Харатьяна.
