Фронтовые «треугольники» во время войны были самым желанным подарком в каждом домеНаписанные огрызком карандаша и месяцами искавшие своих адресатов, они обладали поистине магической силой и заставляли верить, надеяться и жить! О чем бы ни говорилось в этих простых посланиях, каждое непременно начиналось так: «В первых строках своего письма сообщаю, что я пока жив и здоров, чего и вам желаю...» Такого важного смысла небольшое обстоятельство времени «пока» не имело больше никогда.
«Дорогая Мамаша... Я живу в лесу около города Кирова и являюсь курсантом в артиллерийской школе», — писал в июле 1944–го в своем первом после призыва в армию послании домой Дмитрий Федотович Карась. Спустя 60 лет мы с ним перечитали неровные строчки на смятых пожелтевших листках. Следующее письмо он написал уже с фронта.
«Здравствуйте, дорогая Мамаша. Нахожусь я теперь в Восточной Пруссии. Пишу вам маленькое письмецо лишь для того, чтобы сообщить о своей жизни. Дорогая Мамаша, прошу вас, напишите мне и сообщите о своей жизни...»
5.12.1944 года.
— Воевать я начал в Литве. Перед первым боем командиры еще раз провели учения, но нас не предупредили. Когда вокруг все стало греметь и взрываться, мы бросились на землю, начали отстреливаться, со всем рвением ползали в грязи в поисках противника и пытались увернуться от учебных пуль. А вечером нам сообщили, что утром будем освобождать хутор, но уже не понарошку. Мы, артиллеристы, шли сразу за пехотой. Я был наводчиком и должен был определить огневые точки врага. Так и не знаю, уничтожил я тогда кого–нибудь или нет. Впервые в то утро увидел немцев в бою. Совершенно озверевшие и орущие, они дрались за каждый клочок земли. Те, которые попадали в плен, были под приличным хмельком. Во время передышки после своего первого боя мы все попросили у старшины батареи по листку бумаги и одним карандашом по очереди написали письма. Уверен, что в каждом из них слово «жив» повторялось неоднократно, потому что в тот момент мы по–особому оценили жизнь.
«Дорогая Мамаша, я вам сообщаю, что я немножко ранен, но все хорошо, ибо мое ранение малое...»
23.01.1945 года.
— Что бы ни случилось, мы никогда не огорчали родных, если оставались в живых. Во время одного из тяжелых боев в Восточной Пруссии немцы прорвали нашу оборону. Я тогда подбил свой первый танк, но и он выстрелил. Снаряд разорвался недалеко от меня. Помню, в голове резко зашумело, засвистело, потом все стихло... Оказалось, ранение плеча и контузия. В госпитале все время просился на фронт. А мой сосед по палате, такого же возраста, как отец, говорил: «Парень, одумайся, лежи, пока можешь». В тот момент этот совет мне казался чуть ли не призывом к измене Родине. В конце концов на фронт меня отпустили.
Под Инсенбургом по заданию командира батареи пошел ночью за водой к колонке. Только начал катать, вдруг кто–то хватается за мой автомат. Я опешил, но успел ухватиться за оружие своего соперника. Так мы с ним несколько минут и простояли, сцепившись, онемевшие. Потом немец на плохом русском медленно произносит: «Нас 120 пилотов. Мы хотим сдаться в плен. Утром придем на это место». Я вернулся, доложил — решили, что это провокация, выставили боевые дозоры, усилили посты. Утром действительно появляется целая колонна немецких офицеров. Меня как первого наладившего с ними связь поставили рядом с командованием. Пленные бросили оружие и стали снимать свои часы и протягивать нам. Мне часы подарил немец, с которым я встретился у колонки.
«Дорогая Мамаша, вы сообщаете, что у вас хотят отнять корову... Крепитесь, надо переживать все трудности, ибо война».
23.01.1945 года.
— Из–за коровы, которую, как узнал потом, забирали в колхоз, я очень разозлился. Думал, как же так — я, брат и отец воюем и не заслужили, чтобы матери жилось хоть чуточку легче! Корову все–таки отняли.
«Привет из Москвы!
Поздравляю вас с праздником 1 Мая».
Май 1945 года.
— Эту открытку я действительно послал из Москвы, чем сильно удивил всю деревню. Когда в Пруссии закончились бои, нас отправили на Дальний Восток. В Москве поезд остановился на два часа. И мы, простые сельские хлопцы, оказались в столице, главном городе страны... А когда всем разрешили еще и по открытке домой отправить, радости вообще не было предела. Мы были очень горды собой и эту остановку считали самым большим подарком.
Потом ехали несколько недель. После взрывов снарядов стук колес казался музыкой. Двери в «теплушках» всегда были открыты, с утра мы занимали лучшие места, чтобы любоваться просторами родной земли. Следующая остановка была в Новосибирске 9 мая. Политрук прошел по вагонам и поздравил нас с Победой. Тут же развернулась полевая кухня, нам выдали по 100 грамм, двойную порцию тушенки. Эшелон стоял 8 часов, и мы отмечали праздник. Отправились дальше, но никто по–прежнему не говорил, куда едем. Вдруг заметил, что некоторые солдаты мрачные. Оказывается, они узнали, что с одной войны мы направляемся на другую. 27 мая прибыли на станцию Черниговка в Приморском крае. В ночь на 7 августа границы Маньчжурии пересекла наша эскадрилья, а на рассвете туда направились мы. Первый бой произошел через три дня, до этого мы встречали лишь снайперов–одиночек. Японцы не кидались в атаку, как немцы, а сидели в укрытиях до последнего. Жара была страшная! Пить очень хотелось, но вокруг такая грязь и вонь, что у местного населения воду мы брать не решались, клали соль под язык, потом искали сочную траву и выжимали ее. Когда проходили по взятым городам, повсюду лежали самураи со вспоротыми животами. Многие японцы предпочитали плену харакири.
В Харбине произошла у меня очень интересная встреча, предыстория которой началась еще в 1942 году в Белоруссии. Немцы сгоняли нас тогда в трудовые лагеря, а тех, кто сбегал, сажали в тюрьму. Если узнавали о связи с партизанами, сразу расстреливали. В соседней камере сидели дед и молодой паренек, мой ровесник. Однажды утром их повели на расстрел. Помню, парень этот сильно плакал и успел мне крикнуть: «Если попадешь в Селютичи под Петриковом, скажи, что Николая Барана расстреляли». В этом, увы, мы не сомневались, потому что ни старика, ни мальчишки больше не видели. В Харбине старшина, как обычно, стал зачитывать адресатов писем, вдруг среди фамилий слышу: «Баран Николай! Белоруссия». Мы очень обрадовались встрече и даже выпили японской водки. А Николай, оказалось, действительно вернулся с того света. Расстреливать его и деда вели полицай с немцем, и последний всю дорогу повторял: «Жалько хлепчик». Поставили их перед ямой, раздался выстрел — и Николай почувствовал, как кто–то силой столкнул его вниз. Очнулся: рядом дед с простреленной головой, сверху — хворост. Это немец его пожалел... А через два года парня призвали в армию.
«Дорогая Мамаша! Желаю вам хорошей жизни, ибо уже настал период мирной жизни. Мне очень жалко погибших моих товарищей, но они будут славиться во веки веков. В настоящее время мы победители! Мы должны вспоминать, вспоминать, вспоминать и благодарить наших воинов. Посылаю вам карточку, где я со своим другом Василем Швецом. С ним мы били немцев в Восточной Пруссии, а потом японцев — в Маньчжурии».
Вторая половина 1945 года.
— После Маньчжурии я служил в Приморском дальневосточном округе. Домой вернулся только в декабре 1950 года.
За бои в Восточной Пруссии старший сержант Карась был награжден орденом Красной Звезды и двумя самыми высокими солдатскими наградами — медалями «За отвагу». Но ни в одном письме он об этом не сообщил. Вот такими скромными были наши Победители.
