Беларусь покорила великого писателя Ивана Бунина

В большом и многокрасочном мире великого русского писателя Ивана Алексеевича Бунина, полтора века со дня рождения которого исполняется 22 октября, неповторимо различимы и белорусские мотивы. И почти все они, так уж сложилось, географически локализованы на пространстве бывшей Витебской губернии и нынешней Витебской области.

Годы бунинского знакомства с Беларусью — с 1889‑го по 1918‑й. Все точки соприкосновения напрямую увязаны со станциями железной дороги. Самой печальной 26 мая 1918 года стала Орша, бывшая после Брестского мира большевиков с Германией пограничным городом. Это был, как выяснилось уже потом, день прощания 47‑летнего Бунина с той частью родины, где властью стали приверженцы Ленина. В октябре 1919‑го, когда исход Гражданской войны еще неясен, он провидчески пишет, что плакал тогда, «оставив за собой и всю свою прежнюю жизнь и развалины России, перешагнув в изгнание из нее новую ее границу в Орше, имя которой стало отныне для нас символическим».

А впервые побывал Иван Алексеевич на белорусской земле 19‑летним, в первой половине декабря 1889 года. Юный сотрудник газеты «Орловский вестник» отправился по Орловско‑Витебской и прочим железным дорогам в путешествие экономкласса: по словам его супруги Веры Николаевны, в Москву он приехал из Витебска, «не имея денег даже на ночевку». Но поездка осталась в памяти писателя надолго и ярко отложилась в написанной в эмиграции в Приморских Альпах «Жизни Арсеньева», в которой реальные события бунинских молодых лет переплетены с художественным вымыслом. Вполне подлинна, например, мотивация ­уехать в эти места: «Очень нравятся слова: Смоленск, Витебск, Полоцк...»

Это был новый мир для будущего нобелевского лауреата. Вот картина морозного витебского вечера: «Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, как мне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня». Новизна чудна потому, что привычная для него среда обитания, как признавался Бунин в июне 1926 года, сводилась к «той сравнительно небольшой местности, самые дальние окружные точки которой суть Курск, Орел, Тула, Рязань и Воронеж», откуда корнями «чуть ли не все крупнейшие русские писатели». В Витебске и Полоцке все по‑другому, и юный литератор, чьи стихи уже напечатал журнал «Родина», в ту пору еженедельный, расстается с романтическим образом старинных городов, которые он давно хотел увидеть.

Увидел же после снежного Витебска зимний полоцкий дождь. «Когда я наконец попал в действительный Полоцк, я, разумеется, не нашел в нем ни малейшего подобия выдуманному. И все‑таки во мне и до сих пор два Полоцка — тот, выдуманный, и действительный. И этот действительный я тоже вижу теперь уже поэтически: в городе скучно, мокро, холодно, сумрачно, а на вокзале теплый большой зал с огромными полукруглыми окнами, уже горят люстры, хотя на дворе еще только смеркается, в зале множество народу, и штатского, и военного, поспешно наедающегося перед приходом поезда на Петербург, всюду говор, стук ножей по тарелкам, запах соусов, щей, которым дуют туда и сюда летающие лакеи...»

Этот фрагмент «Жизни Арсеньева» пронзительно реалистичен, за вычетом одной детали: в 1889 году поезда из Полоцка в Петербург еще не ходили. А вот дождливым летом 1912‑го, когда Иван Алексеевич с женой проведет целый месяц на севере Витебской губернии в имении Клеевка у вдовы Марии Павловны Миловидовой, такое сообщение по железной дороге уже было запущено. Видный исследователь жизни и творчества Бунина Александр Бабореко (1913–1999 гг.) писал о том, что в Клеевке «типично белорусский пейзаж», и о том, что писатель изучал там через говоры местных крестьян белорусский язык. Полоцк от этих мест недалече — именно там, в Николаевском соборе, венчалась хозяйка имения Миловидова, и разговоров о древнем городе в Клеевке было не избежать.

Именно тогда вновь возникнет в бунинском воображении выдуманный в юности Полоцк, а в январе 1916 года из‑под его пера выйдет известное стихотворение «Князь Всеслав»:

Что ж теперь, дорогами глухими,
Воровскими в Полоцк убежав,
Что теперь, вдали от мира, в схиме,
Вспоминает темный князь Всеслав?
Только звон твой утренний, София,
Только голос Киева! — Долга
Ночь зимою в Полоцке... Другие
Избы в нем и церкви и снега...

Бунинский Всеслав далек от прославленного «Словом о полку Игореве» реального полоцкого князя, в сентябре 1068 года на семь месяцев получившего власть в Киеве, после чего правившего в родном городе долго и счастливо. Но упрекать большого художника в вольной интерпретации истории грешно, куда важнее яркость психологического портрета. В мае 1926-го Иван Алексеевич еще раз вернется к теме в маленьком тексте «Софийский звон», заострит ее на ностальгический эмигрантский мотив. Всеслав по этой версии «вынужден был бежать в Полоцк и доживать там свои дни в глухой обители, в схиме. Но никогда не мог князь‑схимник забыть Киева, говорит предание: каждый раз, как слышал он на рассвете, сквозь тонкий предутренний сон, колокола полоцких церквей, просыпался он с радостными слезами на глазах, ибо мнилось ему, что он на родине, в Киеве и что это звон киевского Софийского собора». И мнится это отнюдь не князю XI века, а теряющим надежду дотронуться до родины рукой изгнанникам ХХ столетия: «Теперь часто кажется мне, что многие из нас уподобляются порою князю Всеславу. Да будет, да будет так».

Юрий БОРИСЁНОК.

rodina2001@mail.ru