«Я не хочу согнуться знаком вопроса... И поэтому выпрямляюсь»,

или Послесловие к публикации, не позволяющее поставить точку

«Долги наши кровные...» — так назывался опубликованный 14 марта в нашей газете обзор читательских писем, где речь шла о пенсионерах, о их жизни — пока не самой богатой и безмятежной. Акцент в материале прежде всего делался на отношении к пожилым согражданам чиновников, призванных по долгу службы быть и внимательными, и заботливыми, и памятливыми. Надо отдать должное: в меру сил, возможностей, умения и совести чиновники стараются соответствовать и должностной инструкции, и нормам общественной морали. Но есть во всем этом еще одна тема — вечная, как мир. Борьба и единство противоположностей — молодости и старости. Как живется пожилым, что они думают и чувствуют? Интересует ли это молодых? Иной раз дети и внуки не торопятся возвращать долги старшему поколению. Долги кровные... Мы часто рассуждаем о «слезинке невинного ребенка», которую не окупит счастье целого мира. Но еще чаще не замечаем слезы стариков. А они сродни детским, такие же беспомощные. Только намного горше — потому что слишком часто бывают безнадежными. После выхода статьи именно эти слезы я услышала в телефонной трубке.

...Мой собеседник волновался, голос прерывался. В такие моменты раздавался звук разбрызгиваемого аэрозоля — мой визави пользовался лекарством, чтобы продолжить разговор. Раз, второй, третий... Я уже не на шутку встревожилась, как бы ему не стало совсем плохо — человек–то немолодой. Однако он продолжал отчаянно говорить, говорить, похоже, пугаясь собственной смелости: неужели наконец решился?.. Пыталась его успокоить. Но позвонивший торопился говорить, видимо, боялся, что не дослушаю, что мне не интересно:

— Знаете, шел я в поликлинику, споткнулся, упал. Мне 81 год, два инфаркта, инсульт, рука травмирована, вижу плохо — катаракта. Мимо пробегали молодые женщины, посмотрели и говорят: «Вот, старый, нажрался и валяется». Но другие люди, спасибо, помогли. Я ведь всегда стараюсь выглядеть прилично: рубашку раз–другой одел — и стираю, военная выправка у меня сохранилась — как–никак бывший военный моряк. В санатории никогда к врачу не заходил в спортивной одежде — только костюм, сорочка и галстук. Не пью, не курю, не ругаюсь. Стараюсь больше ходить: сажусь в автобус, еду несколько остановок, а потом назад пешком. Я — ветеран и инвалид Великой Отечественной войны, участник Парада Победы в Москве. Не один раз бывал за границей, встречался с очень известными людьми. А теперь повесил пиджак с наградами в шкаф, больше не надену — моя жизнь никому не нужна.

В трубке опять зашипел баллончик...

— У вас есть семья, дети?

— Жена умерла, сына тоже нет в живых. Сам себе стираю, кашу варю — мясо не ем лет тридцать. На кухню не захожу, когда там невестка и внучка, — не хочу, чтобы выставили, потому что я им мешаю. Знаете, я понял: чем больше мы даем детям, внукам, тем больше теряем их уважение...

— Думаю, с вами многие не согласятся...

— Я лежал на лечении в госпитале инвалидов войны в Боровлянах и не один раз наблюдал, как взрослые дети относятся к старым родителям. Идут по больничному коридору отец с сыном. Сын на несколько шагов впереди — отец с чемоданом за ним не поспевает. «Куда тут сдать?» — вопрошает во весь голос сынок. Имеется в виду «сдать» отца. Или дочь с матерью. Старуха канючит: «Хочу домой...» Дочка: «Сиди тут...» — «А как там Юлечка, как у нее учеба?» — «Все хорошо», — раздраженно обрывает доченька мать. В интернат ветеранов в Ждановичах дети приезжают к родителям на «Мерседесах», а мать им еще деньги в карман сует... Я почему звоню: хочу сказать — дети детьми, но в первую очередь государство должно побеспокоиться о благополучии стариков. Вы ведь тоже об этом писали в своей статье?

— Писала. Государство и беспокоится. Вот и вы, как я слышу, и в госпитале лечитесь, и в санатории бываете. Наверное, и льготу по оплате квартиры и коммунальных услуг имеете?

— Да, плачу 50 процентов от полагающейся мне доли. Но только доли. Соседка одна обитает в такой же квартире, сыну ее завещала, но получила льготу на оплату всей жилплощади.

— Она все–таки одна живет.

— Ну и что! Вы не понимаете: квартиру же для сына бережет...

И в самом деле не понимаю. Невестка с внучкой из кухни гонят, а он переживает, что они льготу по квартплате не отхватили.

— Скажите, может, вас все же обижают местные власти, внимания не уделяют?

— В войну мне было 17 лет. Когда праздновали 40–летие Победы, ко мне пришли и сделали ремонт. На 60–летие вручили 100 тысяч. Не жалуюсь. И не хочу кричать, кто я такой. Я забываю, что мне 81 год. Я не хочу согнуться знаком вопроса — и поэтому выпрямляюсь. Иногда мне дают на 20 лет меньше.

— Вы в войну кем были?

— Солдатом. Просто солдатом... Помню, под Мелитополем есть река Молочная. Там все разбомбили. То мы немцев утюжили, то немцы нас. Но в деревне умудрились уцелеть пара кур и петушок. Каждый день в четыре утра петух звонко кукарекал на всю округу. Поверите ли, этого момента ждали по обе стороны позиций — прекращали стрелять, только чтобы услышать голос петушка. Ну а потом, конечно, снова вперед... Когда–то, давно уже, приезжала к нам немецкая делегация. Я показал пять своих рентгеновских снимков военного времени: мол, вот он, ваш металл, но я к вам ничего плохого уже не имею. Одна немка, Эрика ее звали, заплакала... Болят эти раны... А кому скажешь?

— И все–таки нужна ли помощь редакции?

— Я никогда ничего не просил. А дожить надо... Мне кажется, выход для таких, как я, — небольшие, человек на 20, приюты. Добрые и теплые, настоящий дом. Но не те интернаты, где, сколько денег ни выдели, все равно уворуют. Может быть, такие обители могла бы взять под свою опеку церковь? Может, надо туда обратиться?

Снова послышалось надрывное дыхание:

— Морально тяжело. Как из жизни уйти? Не знаю. Проснусь и думаю...

Мы разговаривали долго. Мой собеседник еще вспоминал о боевой молодости, немного покритиковал коллег из ветеранских организаций, после чего разговор закончился. На прощание попросил не называть его фамилию. Он понимал, что при всем желании реально помочь ему газета не в силах. И я это понимала. Такая болезнь, как одиночество, лечится другими методами. Но вот его мысль о том, что надо совершенствовать систему пансионатов для пожилых, по–моему, бесспорна и очень актуальна. То, что мы имеем, к сожалению, далеко от идеала. Пришла пора задуматься об обеспечении большего удобства, комфорта, достатка и душевного покоя стариков. Ничьи слезы не должны оставаться безответными.