Выходила на берег Катюша...

Война и чувства - понятия разве несовместимые? Возможно, для "бронированных" душ, озабоченных лишь собственным выживанием, это и так. (Но такие и в мирное время живут по законам Дарвина.) А как быть людям тонким, с ранимой душой, чутким и к чувствованиям расположенным? Как быть женщинам, натурам еще более нервно-эмоциональным, чем мужчины? Огрубеть, очерстветь, разбить до сорок пятого размера ногу Золушки и душу соответственно? Или продолжать - во имя сохранения красоты на земле - сопереживать, страдать, любить? Вот она сидит передо мной - хрупкая, как статуэтка, с голосом девчонки-травести, не прокуренным на войне, элегантная, в "ожерелье" из фронтовых наград. И я с трудом беру в толк, что в 16 лет она помогала хирургам спасать бойцов под Сталинградом, спала под залпы "катюши" на Курской дуге, бегала на политинформации в Дрездене. И имя у нее самое то для героини: Катя Морозова. Пусть по мужу Непомнящая - но на фронте, в медсанбате, командиры кричали ей: "Марш в палату, Морозова, раненые прибыли!"

И, знаете, о чем мы толкуем с ней?

О чувствах!

Как море образуется от слияния рек, так и красоту рождает слияние кровей. Фамильная легенда, которой гордится Екатерина Александровна, гласит: во время войны с Турцией 1872 года пастушок-еврей из-под Новочеркасска загнал хозяйских овец в укромную балку. А утром с изумлением обнаружил, что отара выросла вдвое. Рядом - смуглая пастушка, ни слова не понимавшая по-русски. С помощью жестов и знаков пара договорилась: пусть все решат... овцы. Пойдут в сторону Новочеркасска - быть пастушке женой пастуха и отаре общей. А направятся к Черному морю - двинется вслед послушный чабан. Овцы выбрали дорогу на Новочеркасск. Сердобольный хозяин, узнав, как дело сложилось, выделил молодым приличное стадо.

Вскоре у пастушьей четы родился сын, за которого впоследствии вышла замуж красивая цыганочка, бабушка нашей героини. Дальше в генеалогическую ветвь вплелись великорусы (так называл себя отец Кати) и даже калмыки. В конечном итоге из всего этого смешения получилась храбрая девчонка Катька Морозова.

Судьба Катюшу хранила: она могла умереть, как первенцы родителей - двойняшки, пропасть, как горькая сирота, оставшись на попечении мачех. Но она выжила: возможно, благодаря материнскому талисману. Угасающая от воспаления легких женщина вдела месячной дочке в уши сережки из дутого золота - на память о себе и счастье среди людей.

Грянувшая война застала пятнадцатилетнюю Катю в Сталинграде. Вместе с тетей Зиной они пробирались к затону, мечтая о заветном пароходе, который увезет их в тыловой Саратов. На пароход они не влезли: слишком много было желающих. Горько рыдая, провожали глазами уходящую вдаль надежду. И вдруг в отплывшее судно попал снаряд.

Екатерину Александровну до сих пор преследует в утренних пробуждениях страшная картина: люди кричат, лезут на мачты, прыгают в воду... Вот тогда она поняла, до чего же хрупка и прекрасна жизнь. И поблагодарила невидимые силы, оставившие ее на этом, а не на том берегу.

Чуть позже Провидение опять дало понять, что заботится о сироте: возвращаясь в город, беглянки попали под бомбежку. Второпях залезли в подвал дома, полный воды. Стоя в ней по колено, услышали шипение: фугасная бомба, "зажигалка" в просторечии, ушла в воду и только потому не разорвала их на куски.

В счастливом домике они с тетей остались жить. Вскоре туда пришла наша разведка, уговорив Зинаиду покашеварить. Когда бои вплотную приблизились к городу, командир засобирался к своим. Предложил и Кате идти в действующую армию. На фронт просилась вообще-то тетя, а взяли шестнадцатилетнюю племянницу.

Далее последовало вот что.

"Пару дней я на кухне была. А потом отправили в операционное отделение медсанбата. И надо пилить ногу. А мне держать ее. Николай Николаевич Гаврилов, главный хирург наш, пилит - а я держу. И делается мне плохо. Вывели на снег, оставили. Я очнулась. Опять привели. Опять плохо. Опять на снег... А к вечеру я уже набралась сил - и ампутированная нога осталась у меня в руках".

Пожалуй, не надо других слов, чтобы понять, что пережила в этот день будущая медсестричка.

Потом, правда, стало легче. И дело даже не в привыкании. А в осознании неизбежности того, что во имя жизни приходится делать. В заботе и понимании окружающих. Суровые мужики берегли девочку в белом одеянии: один даже прикрыл во время бомбежки своим телом. В него попали осколки, в нее - нет.

Сталинградская битва запомнилась Катюше еще и тем, что они с девчонками бегали смотреть на плененного Паулюса. Понурого фельдмаршала слякотно-сырым зимним днем вели по перекинутым через канавы дощечкам в деревянный дом. И это грозный немецкий командующий? Правда, потом, когда заглядывали на пленника через окна, по-женски определили: мужчина видный и даже ничего.

Неправ тот, кто считает, что на войне не бывает полутонов - всяко случается. Но то, что контраст между черным и белым, смелостью и трусостью, благородством и подлостью выпуклее и резче, - это точно.

...Сема Гуревич, уроженец Минска, до войны работавший на радиозаводе, был армейским связистом. При форсировании Днепра первым добрался на чужой берег, передав своим срочное сообщение. За свой подвиг был представлен к званию Героя Советского Союза, по поводу чего несказанно удивился: "А что я сделал? Я только сказал, что на берегу никого нет".

Но у парня была своя, золотая цена, что вскоре и подтвердилось. На Украине, когда он прокладывал провода для связи, в один из домов попала фугаска. Камышовая крыша мгновенно вспыхнула, из дверей выскочила женщина с криком, что внутри осталось дитя. Сбежавшиеся жители стояли как вкопанные, а находящийся при исполнении связист, уже получивший геройскую звездочку, прикрывшись плащ-палаткой, бросился в дом и вынес ребенка.

Весь обгоревший, он попал в отделение к Кате Морозовой. Страшно стесняясь по молодости лет того, что от него осталось, доверял свое тело только заботливой медсестричке. Не успеет она отойти после дежурства отдохнуть, уже кличут к Гуревичу. Зато выходили Героя, вылечили для новых подвигов.

А потом в ее жизни была Курская дуга.

"Мы ведь из Сталинграда привезли за собой сыпной и брюшной тиф. Повально люди болели и многие умирали. Была у нас красивая пара: Саша Чернобуров и Мария Пономарева, очень любили друг друга. Все на них заглядывались. И вдруг она умирает. И тогда Саша, фельдшер санроты, садится в машину - и на передовую. Полез в самое пекло: так и погиб".

Самой Кате пришлось выдержать другое испытание. Немцы пустили на поселок танки. Такое ощущение - прямо на то место, где остались медсестры с тремя тяжелоранеными. Медсестер забрали минеры, прибывшие противотанковые мины раскладывать. А увечных никто не забрал. Один из них, очень тяжелый, которому она письма домой помогала писать, спросил у Кати, проникая взглядом до самого сердца: "Вы кому нас бросаете? Немцам?"

Через три дня они вернулись на то место, но трое солдатиков уже были мертвы. А еще через 30 лет на встрече ветеранов-однополчан она скажет командиру: разве нельзя было их заранее вывезти? И отведет тот, молча, глаза.

Все-таки мудра наша психика: трагическое обязательно компенсирует забавным. Вот и Екатерина Александровна быстро переходит на более забавный эпизод. В тот же вечер, когда медсестер привезли в деревню, Катю пригласила знакомая хозяйка дома: пошли, мол, за стол - уже и картошечка сварена.

Морозова с подругой Галимовой уселись перекусить. Солдатики графинчик раздобыли, а барышни просто утоляли голод. За этим делом и застал их вошедший командир роты. Прямо с порога - разнос: "Пьянствуете тут, а уже раненых привезли, пора палатки разворачивать. Трое суток гауптвахты за недисциплинированность".

Пока солдаты рыли яму под блиндаж-гауптвахту, расстроенная Катя прилегла под деревом. И прямо на свежевскопанной земле заснула. А в сумерках отстрелявшаяся "катюша" прибыла на стоянку, что аккурат под деревом находилась. Прямо по Катиным ногам и проехала - хорошо, земля рыхлая, лодыжки ушли в свежий чернозем: только ссадины на коленях остались.

Дня три девушку продержали в медсанбате, а подлечив, отправили на гауптвахту. На фронте дисциплина строгая.

- Екатерина Александровна, - спрашиваю ее, - вам какую форму на фронте выдавали?

- Сапоги 40-го размера, юбочку, гимнастерку, белье женское. Ботинки - но мы их не брали. Обмотки - из них мы чулки делали.

- Чулки из обмоток - это как? - во мне тоже просыпается женщина.

- Очень просто: обмотки круглые и из тонкого трикотажа. Мы их натягивали и заворачивали на ногах. Тем более что нам пояса с резинками выдавали... За нами вообще-то всегда АХЧ (административно-хозяйственная часть. - Прим. авт.) и швейная мастерская двигались. Портной и подгонял одежду: длинный рукав в гимнастерке обрезали или перешивали. Мы тоже ему помогали. А хорошее белье мы себе уже в Германии нашли. Заходили в магазин или в дом и переодевались. Помню, когда торжественно освободили Дрезден, пригласили нас вечером в клуб. Нашли мы с девчонками в шкафу нечто вышитое, с длинным рукавом, с ажурным воротником - и надели. И тут заходит к нам в дом замкомандира дивизии по политчасти Мутовин. Увидел и руками всплеснул: "Во что вырядились - это ж ночные рубашки!" А нам-то откуда знать: все санитарки да медсестры, ни врача рядом, ни даже фельдшера.

- А сорочки красивые были? - уточняю.

- Очень. Под поясок. А внизу в шкафу разные туфельки стояли. Мы уж так перед зеркалом вертелись. Весна сорок пятого, не стреляют, хорошо...

Самое время для любви.

Со своим будущим мужем художником Непомнящим Катя познакомилась при забавных обстоятельствах. После Сталинградской битвы приехал к ним фотокорреспондент "Комсомольской правды". А у Кати как назло не оказалось при себе медали "За отвагу". Шустрый фотокор посоветовал: возьми у того офицера, что рядом околачивается.

Одолжила, после чего младший лейтенант примечательную барышню запомнил. И даже однажды заманил в клуб - портрет нарисовать. Одну половинку набросал на бумаге, а за вторую давай поцелуй требовать. Заартачилась тогда Катя - остался фронтовой портрет незаконченным. Правда, спустя время приняла Морозова его предложение руки и сердца - и 1 мая 1945 года уезжала из Германии в роли законной супруги художника. С будущей дочкой Висланой под сердцем. Надо ли объяснять, что имя для первенца придумалось неспроста. Перед форсированием Вислы зачали молодые ребенка - как талисман на жизнь.

А вот другой талисман - золотую сережку от матери она сама выбросила. Под Сталинградом Гаврилов, главный хирург, вытащил одну сережку из девичьего уха за нарушение устава и забросил в Волгу. Непарную Катя в Одер и бросила. Зря бросила: семейная жизнь, несмотря на восемь родившихся в мирное время детей, тоже в итоге полетела под откос...

Впрочем, это совсем другая история, а мы ведь про военные чувства толкуем. У красавца замполита Мутовина (того самого, который принимал участие в пленении Паулюса) был роман с медсестрой Лидочкой. Забеременевшую Лиду ровно в четыре месяца отправили в тыл.

Сколько она ему писем оттуда написала - знали только полевые почтальоны.

Таких историй на фронте - как штурмов новых высоток. Но в данном случае последовало замечательное продолжение. В один из очередных приездов однополчан на Курскую дугу заметила Екатерина местного жителя, внимательно разглядывавшего прибывших. Незнакомец объяснил: ищу женщину в черном платье, что ежегодно привозит из Семипалатинска мальчонку и рассказывает ему про погибшего отца.

Екатерина поделилась с ветеранами услышанным. "Вычислили" быстро: Лидин сынок. Хотели к самому замполиту идти, да мужики отговорили: мол, зачем тревожить командира, давно имеющего другую семью.

А в один из поздних вечеров в квартире Екатерины раздался звонок: на пороге стоял Мутовин с огромным тортом. За чаем он рассказал однополчанке, что приехал посмотреть на сына-военного, служившего в Березе-Картузской. Парень был вылитый отец. Пленитель же Паулюса вскоре после свидания с сыном умер.

...Хорошая рассказчица - Екатерина Александровна. Слушать ее можно часами. А можно - взять и прочитать ее рассказики. Такая вот идиллия: выросшие дети пишут картины, а поседевшая мама - рассказы. Воспоминания, из которых, возможно, получится книга - про войну и про любовь.