У меня сложилось мнение, что настоящий ученый — человек без возраста. Ему некогда думать о таких материях: он увлечен поиском истины, раскрытием тайн природы. Михаил Никифоров (на снимке) — ученый-зоолог, эколог, доктор биологических наук, профессор, академик, основатель такого инновационного направления в зоологической науке, как молекулярная зоология, почти сорок лет отдавший науке и не так давно отметивший 60-летний юбилей, — из их числа. Когда он говорит на профессиональные темы, в его глазах зажигается особый огонек. Кажется, наука давно стала не только смыслом, но и образом его жизни.— Молекулярная зоология — новое направление в зоологической науке, которое дает очень большие возможности для изучения эволюции. Оно вызвало целую революцию, пересмотр сделанных ранее исследований родственных связей между видами. Расшифровка ДНК показала нам степень этого родства. Конечно, некоторые прежние выводы подтверждались, но иногда нас ждали неожиданные сюрпризы. Например, в 2003 году выяснилось, что впервые описанная более столетия назад и обитающая на западе Китая земляная сойка — близкая родственница нашей всем известной большой синицы. И таких примеров очень много. То есть молекулярная зоология представляет качественно новый уровень оценки эволюционных процессов и вообще развития жизни на Земле.
Если до 1980-х годов, пока компьютерная техника, приборная база и методическая основа не могли обеспечить быструю и надежную расшифровку ДНК-молекул, молекулярные исследования были в основном полем деятельности только генетиков, то сегодня эти методы широко внедряются во многих областях биологической науки. Расшифровкой кода ДНК занимаются умные машины, задача специалиста — правильно подобрать биологический материал и генетические маркеры в соответствии с идеей поиска, адекватно «прочесть» и интерпретировать данные компьютерного анализа. Изначально молекулярно-генетические методы в Беларуси стали использовать в прикладных направлениях науки — в области здравоохранения, а также сельского, лесного хозяйства, для улучшения селекционной работы. Ведь теперь ученые действовали, как говорится, не методом проб и ошибок, а целенаправленно подбирали необходимые ценные качества на основании генов-маркеров. Дальше очередь дошла до дикой природы.
— Много ли пришлось внести поправок в ее систематизацию?
— Немало. Даже на таких огромных систематических группах, как царства. Например, царство прокариоты, или бактерии, в 1985 году было разделено на два надцарства: настоящие бактерии, или эубактерии, и археи. Новый метод показал, что внешне сходные организмы могут оказаться даже более дальними родственниками, чем те, которые непохожи визуально. Есть такое понятие, как конвергенция, когда животные, не состоящие в непосредственном родстве, эволюционируют так, что становятся похожи друг на друга. Взять хотя бы группу морских млекопитающих. Нам с вами кажется, что все они более или менее близкие родственники, но на самом деле это далеко не так: у моржей — общие предки с медведями, настоящие тюлени произошли от куньих, дельфины — от парнокопытных, а весьма на них похожие сирены, или морские коровы, — от хоботных.
— Наверное, не все ученые восприняли такие поправки с радостью, поскольку молекулярный подход поломал целые теории?
— Споры, и весьма эмоциональные, продолжаются и сейчас. Но надо понимать, что новые молекулярные методы пришли не вместо классических, а в помощь им. Это нормальный процесс. Дело каждого ученого — поиск истины. Конечно, есть примеры, когда ученый продолжает отстаивать свою версию даже тогда, когда всем уже очевидно его заблуждение. Или, будучи в плену своей идеи, искренне верит, что он прав. Но я убежден, что настоящий ученый должен уметь признавать свои ошибки. Я не страшусь этого и, как и все, конечно же, их совершал. Но докопаться до истины, пусть даже по ходу исправляя свои же более ранние ошибки, — для меня это вообще высший пилотаж! Нельзя никогда забывать, что даже мелкая ошибка может повлечь за собой целую череду других. Впрочем, наука сегодня сама уже выработала механизмы, чтобы эффективно противостоять заблуждениям. Практически любые результаты исследований выносятся на коллегиальные обсуждения — это страховка от неверного мнения или толкования фактов. Статьи рейтинговых журналов, дорожащих своим имиджем, в обязательном порядке посылаются на экспертизу другим независимым ученым-экспертам. И этот алгоритм помогает избежать ошибки. Ведь если наука закладывает ложный теоретический посыл, страдает и практика.
— Помимо умения признавать свои ошибки, какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать ученый?
— В науку приходят те, у кого интерес к познанию несколько выше, чем у всех остальных. Плюс стремление к лидерству, целеустремленность. И, как это было в моем случае, тяга к коллекционированию. Ведь для того, чтобы анализировать те или иные факты, их нужно изначально собрать, систематизировать, выстроить в ряды по внешним признакам и так далее. С детства я собирал марки, значки, монеты, позже — гербарии, птичьи яйца, насекомых, минералы, кактусы. Потом круг живых растений расширился, появились коллекции декоративных хвойных, альпийских растений, но в итоге победил уже чисто эстетический интерес к хостам. Сейчас у меня в коллекции более 220 сортов этих изумительных растений. Мне всегда хотелось собирать разности, чтобы, глядя на них, подмечать какие-то общие закономерности или то, что их отличает. Мне кажется, все такие задатки и приводят людей в науку. Кроме того, меня к себе всегда тянул живой мир. Это отмечал я сам, это отмечали мои родители, которые подшучивали: вон уже пошел лягушек своих ловить! Так и был определен мой курс на биофак. Хотя в какой-то момент была идея пойти по военной стезе. Впрочем, это тоже можно понять, ведь для мужчины желание быть защитником вполне естественное. Но в итоге наука победила.
Да и сложно было не увлечься природой, живя в лесу. Мои родители, когда мне было 10 лет, переехали в Ждановичи, где работали в санатории «Криница». И было мне раздолье — я лазил по деревьям, изучал яйца в гнездах. А они были такие интересные: одни в черную крапинку, другие в красную, третьи голубые или оливковые, как морские камушки, — полное разнообразие. Когда я окончил университет и пришел работать в Институт зоологии Национальной академии наук, я очень хотел изучать эти закономерности. Но руководство было непреклонно: эти исследования подождут, а заниматься нужно тем, что родине надо. Так и поручило мне исследования серой куропатки. Написал и защитил по этой теме кандидатскую диссертацию.
— Выходит, вы человек увлекающийся? Не всякий в такой ситуации вложил бы в тему душу.
— Увлекающийся, да. У меня может быть параллельно много интересов, и это не значит, что я от какого-то из них отказываюсь. Тем не менее я не тот человек, который распыляется. Когда тебя поглощает какая-то идея, она все равно доминирует над остальными интересами. Так, когда я завершил тему по куропатке, меня увлекла эволюция фауны. Почему у нас за последние полвека появилось 30 новых видов птиц? Сейчас не ледниковый период! А вообще фауна — очень подвижный элемент. Если взять ситуацию в разрезе ста лет, мы увидим, что какие-то виды появляются и исчезают. Наша задача — определить тенденцию, чтобы предвидеть, как это будет в будущем. И чтобы понять, как эти процессы можно затормозить. Зачем? Тогда организм животного может успеть адаптироваться к новым условиям. Так было с беркутом, орланом-белохвостом, другими крупными хищными птицами, даже с бобром. Были прогнозы, что мы их потеряем. Но человек убрал раздражающие факторы, поскольку располагал этими знаниями, и животных сохранили.
В целом же в Беларуси, если взять среднестатистическую ситуацию, она достаточно благоприятная. Наибольшей угрозе, как правило, подвержены виды с узким ареалом обитания. Эндемичные виды, проживающие, например, на каком-то острове. Если что-то случается, вся популяция может погибнуть. А если это виды, занимающие территории от Камчатки до Атлантики, запас их прочности будет куда больше. У нас нет сдерживающих животных границ, чтобы те, если сложится неблагоприятная ситуация, не расселялись на соседних территориях. Хотя есть и исключения из этого правила. Взять, скажем, широко разрекламированную вертлявую камышовку, которой в Европе практически не осталось. Только мы и наши ближайшие соседи ответственны за сохранение этого вида во всем мире.
— В каких сферах еще используете расшифровку ДНК?
— Мы исследуем историю расселения животных на территории Беларуси, поскольку она в свое время была накрыта ледяным щитом, а значит, наши виды жили изначально на других территориях: Средиземноморье, Африка и так далее. Когда ледник ушел, из теплых краев они переселились к нам. До ухода ледника у нас жили северные виды животных. Важно сейчас восстановить ход событий. И анализ ДНК поможет дать ответ на очень важный вопрос, откуда, скажем, пришел определенный вид птиц, из каких убежищ ледникового периода, куда и как давно расселился. С Пиренейского или Апеннинского полуострова, а может, с Южного Урала, из Сибири или Понто-Каспийского региона?
Например, не так давно мы проводили исследования на Полесье в рыбхозе «Белое», где гнездится луток. Основная популяция этой птицы в таежной зоне на российском севере. Откуда и с каких пор он у нас? Может, со времени ледника? Отличается ли генетически наша группировка от основной популяции? И выяснили, что отличий нет. Значит, поскольку этот вид перелетный, ему просто приглянулись эти места, и он здесь остался. Такая же причина, как выяснилось, задержала у нас на Полесье кулика-мородунку. На очереди — исследования белой куропатки, вида, исчезающего в Беларуси и едва задержавшегося на верховых болотах Витебской области. Зачем нам такие знания? Чтобы выявить действительно редких животных, нуждающихся в нашей охране и заботе.
Исследовали мы ситуацию с большим и малым под-орликом, которые изначально произошли от одного предка, но, поскольку прошло очень много времени, превратились в два разных вида. Малый подорлик обитал в заболоченных лесах, а его большой брат — на безлесных низинных болотах, то есть они практически не встречались. А когда болота осушили, условия гнездования изменились, виды встретились и стали гибридизировать. В итоге сложилась угроза поглощения одного вида другим, более массовым. Владея информацией, мы можем целенаправленно повлиять на ситуацию. Это первое. А второй вывод: мы — свидетели уникальной эволюционной ситуации, которая, тем не менее, наверняка уже на Земле происходила с другими видами.
— Вы делаете и сделали много для сохранения диких животных. А домашние у вас есть?
— У меня живут африканские улитки, рыбки, две собаки, планирую завести игуану. А вообще, в разное время у меня жили самые различные птицы, зверьки, ужи, насекомые. Я всегда в контакте с живой природой. Причем даже дома экспериментирую. Например, я заселил рыбок в небольшой водоем на улице. Если раньше это были только традиционные белорусские виды, сейчас там зимуют аквариумные золотые рыбки. И вполне успешно. Кстати, мы сейчас изучаем вопрос происхождения другой золотой рыбки, которую поймали недавно в одном из природных водоемов. Она отличается от аквариумных собратьев, но такого вида в нашей природе не было. Сейчас мы выясняем: это итог природной мутации либо в этом вопросе не обошлось без человека. И это не простое любопытство. Проблема в том, что иногда новички, заселенные в наши водоемы, могут вытеснять исконные виды, как это было с серебряным карасем и нашим аборигенным золотым карасем, а сейчас наблюдается и с дальневосточным ротаном-головешкой. Допустить этого нельзя.
veraart14@mail.ru
