Вверх по Бобру

«Электрический стул» над Березиной. Электричка тронулась из Минска. Перед Борисовом похоло-дало. По крыше вагона пробежал дождишко. О том, что не только электрички носятся через Березину, но и вода движется по руслу, стало известно через пять минут нагруженного пешего хода. Мы ступили на поросший кустарником и травой пляж. Прорезиненная оболочка недолго ждала, когда в ее корму и нос войдут две части каркаса, чтобы стать стройной. Березина оказалась ленивой, будто где-то на дне лежал якорь со времен Наполеона и наматывал течение на «лапы». Ладони крепко обжали весло, и я почувствовал, как свежий ветер загудел во мне. Вокруг еще царила цивилизация, но я ощутил себя энергией, которая вливалась в живой мир. Город отступил. От горы опилок к реке тянулся транспортер. Рыкнула моторка. Понесся бензиновый чад. У нас — экологичный мотор: четыре руки да сало к ним с хлебом и крупой. У воды стояла палатка. На перекладине висел котелок. Клубился пар. Рыбаки, отец и сын, смотрели на байдарку. Потянуло уютом вечернего берега, когда вода уже не манит, а хочется твердыни под ногами. Вода вихрилась за лопастями весла, но байдарка шла медленно. Мы не разогнались в изгибах Березины. Нужно время, чтобы стать для реки своими. Тогда вода перестанет клеиться к днищу. Вот-вот должна была показаться деревня Гливин. За ней начинались леса. Там подыщем местечко. А в природе происходило что-то неясное, значительное. Холодок шевельнулся в груди. Зря не захватили экипировку от дождя. Теплый луч осветил спины и нежил минуту, а я всматривался вперед, где углем лежал кусок неба. Непонятно: гора что ли? «Гора»,– подтвердил Виталий. Это обрадовало лишь отчасти: за ней разбухал «клубок змей». Наконец, деревня Гливин. Что ж ты, родная, упряталась за столько поворотов? Вечернее время – лошадь без поводьев: не остановить, не замедлить. За Полярным кругом проще: двигайся в белой июльской ночи. Если гнус позволит, иди сколько хочешь, а днем отдыхай. Светлая ночная пора – продолжение пути. Как резко потемнело: будто дверцу печурки затворили. Наперерез шмыгнула деревянная лодка к другому берегу, «дадому». И было отчего. Ветер бухнул и встряхнул небо крупным калибром молнии. Старая парашютная анарака вздулась. Порыв поднял чуб. Ливень кохнул холодом по голове и плечам. Река стала рябой. Струи гвоздили плотно. Мы навалились на весла. «Гвозди» молотили округу. Нос байдарки таранил их и ломал. Я мигом озяб и продолжал леденеть. Молния развалила небо, вода в байдарке прибывала. «Виталий, отчерпывайся», – закричал я сквозь шум и яростней взбурлил. Ливень трещал, как рвется от рывка крепкая материя, но Виталий услышал. Черпалка – разрезанная поперек пластмассовая бутылка – засновала за борт. Мое весло летало, как черт, но плечи и ладони окутывал холод, который вскоре перекинулся на все тело. С тревогой мы высматривали лес. Деревня Гливин осталась позади в стене ливня. Надо было сразу забежать в хату, переждать. Я досадовал на опрометчивое решение двигаться дальше, но другой мой голос говорил: «Чем хуже, тем лучше. Признайся, ты ведь этого хотел». — «Да, хотел!» Живя в городском муравейнике, вдруг кидаешься в природу — спасительную колючку, которая очистит тебя от каменного безмолвия. Что там справа? Какой-то лесок. Выскочили на берег. Цепенея от холода, понеслись босиком по лугу, залитому водой. Рассыпая веерами брызги, добежали. Сосенка торчала на бугре, а дальше — лес в залитой низине. Меня колотило. Скулы свело. Зубы лязгали. Виталий выглядел не лучше. Холод не тетка. Мир под ливнем был слишком свеж. Каждая клеточка жаждала тепла. Мы бросились назад, снова рассыпая брызги. Пока бегали в разведку, байдарку залило на треть. Вычерпали воду в основном: все не выльешь, когда небо и земля соединились дождем. Мы похватали весла и столкнули байдарку в реку. Окоченелые пальцы влипли в средник. Разогнуть будет непросто. Байдарка рванулась дальше. Огненные копья зачастили, а впереди, через Березину, – ЛЭП. Молнии полыхали над ней. «Они бьют через две минуты», — прокричал Виталий. Откуда он взял?! Молнии не электрички. Расписания нет. А до ЛЭП – рукой подать. Чувствуя, дело дрянь, стали вырывать куски воды лопастями. В сумерках ливня три черных провода, потрескивая, зависли над спинами. Я втянул голову. Каждый гребок помалу отдалял от нависающего «электрического стула», но, казалось, незримый провод связывал его и байдарку. Расстояние увеличилось до 30—40 метров. Вдруг ядрено ахнуло, оглушило. На повороте открылся обрыв. Над ним — сосновая гора, которую до шквала я принял за край неба. Притерлись к берегу. Под днищем зашуршал песок. Я взобрался с рюкзаком и седловым мешком на обрыв. Кругом — вода. Местами она доходила до колена. Мы перевернули суденышко. Оттуда вылился дождевой балласт. В холоде сердце работало легко, как вечный двигатель. На берегу под водой лежало много шишек. Босые ноги-ледышки побежали не разбирая. Небо унялось. С горы скатилась ночь. Костер трещал и поглощал полузасохшую ветку сосны. Пламя рвало тьму. Поверху рассыпались звезды. С сосен тут и там глухо падали набрякшие сучья. По холодному песку обрыва я спустился к реке. Наполнил водой котелки. Она была теплая. Куда девалась леденящая ливневая? Невдалеке молчала ЛЭП. Монолит темноты лежал в русле и, казалось, покоился сотню-другую лет. Не случись ливня, мы были бы в неплохой форме. Я осязаемо представил, как нос байдарки порет непрозрачный воздух ночи. Суденышко летит призраком, не так, как днем. Повороты бегут темными контурами. Позади и впереди — тьма. Ночная птица, которую вспугнуло неясное движение в реке, перелетит с берега на берег. И снова глазам не за что зацепиться. Поднимаясь вверх на обрыв, я почувствовал, что холод ливня отнял много сил. Эта ночь не для плавания. К тому же нужно быть совсем одному в походе, чтобы, поддавшись импульсу, столкнуть байдарку в ночь. Байдарка среди речного сенокоса Утро. 10.15. Байдарка плыла от берега, в лучах покатилась по глади. Лес с обеих сторон «щебетал». Оказывается, оводы – обязательный атрибут Березины: нигде так бойко не жужжат. Середина реки им нипочем. Прихлопнешь гада, бросишь на воду, проплывет три-четыре метра, и вдруг раз — нет его. Утянула глубина. Она живая, в ней много «ртов». Плывем и подкармливаем реку. Не это ли плата ей за «проезд»? Навстречу вынырнул буксир. Он быстро толкал баржу с горой бревен. Так вот каким путем плавают будущие борисовские спички. Скоро байдарке тоже вверх бурлить. Далеко ли еще до Бобра? Я засек 10 минут отдыха и откинулся назад, чтобы посмотреть ввысь. Дорога нужна хотя бы для того, чтобы всмотреться в небесный лик. В городах мы сидим в зданиях или бегаем между ними. О существовании неба забываем. Для кого живет его неповторимая красота? Она требует внимания. Небо не всегда будет безучастно наблюдать. Десять минут истекли, а я вглядывался в небесный лик и пытался в нем отгадать нечто большее, чем мог. Березина удивила кручами. А еще рукавов и заток в ней множество. Нахватала она этими руками лугов, раздолья. Одно плохо — мутная вода. Холодная, колодезная, со вкусом березового сока, набранная в Новоселках, она плескалась в двухлитровых бутылках на дне байдарки. Встречный Бобр задал жесткий темп. Мы замахали веслами, отбиваясь от течения и невеселых мыслей. Я вглядывался в новый поворот. Хватит ли пороху подняться до железной дороги? Нос байдарки поднимал буруны. Мы понемногу привыкали к встречному течению. Я вспомнил подъем против течения по реке Иксе в Архангельской области... Река извивалась в высоких берегах и тучах комаров, затемняющих вечер. Колыхались высокие травы. Порой их сменяли выкошенные лужки. На обрыве стоял мужчина весь в белом. Там, где была голова, чернел накомарник. Незнакомец опирался на древко косы. «Мертвые с косами стоят и – тишина…» Подъем длиной в 115 км на хребет Ветреный Пояс давался легче в той тишине. 21.00. Возле обрыва нашли вкопанные стол и две скамейки. Подумали, ночлега лучше не найдем. Это неопытные энтузиасты ищут идеальные места, а другим важно пристать, пока видно. Берег до заката – девица, после заката — мачеха. Ноги и руки гудели. Наконец-то можно было отдохнуть от борьбы с течением, а вода и сейчас неслась мимо с глухим донным бульканьем. Ночь в природе – праздник, а в городе она, скорее, сундук фонарей с напластованными людскими энергиями. Мы сидели у костра. Сердце с силой пульсировало, подталкивало к движению, и все же от света и тепла углей нахлынула умиротворенность. Дым клубился к обрыву реки. Казалось, он понемногу вытягивал усталость из тела и отдавал ее воде. Утро, 10.45. Сладок был второй сон в природе. Безмятежный и свободный. Воздух давно пах разогретым лугом и лесом. Солнечное отражение слепило. Весла сдвинули воду. Еще вчера на Бобре мы вошли в азарт. Грести к истоку было интересней, чем привычно двигаться по течению. Ведь и в гору карабкаться радостней. Спуск – сдаваться в плен. 12.05. Приток Нача охладил купанием. Лес от берега до половины реки навесил прохладу. Завидев что-то непонятное, аист забеспокоился и наконец нехотя слетел с кривого ствола. Перед деревней Малое Городно разошлись берега, зачиркали мели. Время в каждой местности имеет свое настроение, окраску. На Страче, текущей севернее Нарочи, я слышал ритмичный, глубокий голос болота. А дальше вода скользила среди островков, через бобровую плотину, по валунам и перекатам. Здесь было другое: населенная округа. Веселая детвора наблюдала, как среди купальщиков пробирается байдарка. Мужчина выкашивал водоросли в реке. Жара чистого воздуха пьянила. Тело стало разморенным, но руки знали свое: вращали весло. Новая Жизнь начинается под мостом 6.07. Вот и настало утро. Выбираться из спальника не хотелось. Тело – набрякшая колода. Я с усилием приподнялся и сел. Виталий тоже. С минуту мы сидели с закрытыми глазами, и каждый слегка раскачивался из стороны в сторону, прогоняя цепкую дрему. Птицы весело щебетали, а я вздохнул и подумал: «Сегодня — заключительный день. Надо дойти до станции Новая Жизнь». Виталий спрыгнул с обрыва и бултыхнулся в воду. Блики с потревоженной воды радужно играли на кустах. 7.45. Течение окрепло и выгибалось в берегах жесткой лозиной. Лопасть тыкалась в воду со звучным “блум”. Чувствовалось, что река взбодрилась. Но вот вяло примкнул приток Можа. Середина укутана в листья кувшинок. Нос байдарки будто случайно зацепил неподвижную воду, чтобы увязнуть в глуши. Солнце поднялось над Бобром. Зной дрожал, не давая надежды на послабление. Я часто дышал. Пот заливал глаза. Вода бежала под уклоном, который на глаз не был ощутим, но чувствовался через весло. Боковым гребком я энергично подтягивал корму к веслу, чтобы нос круче мог завернуть в новый поворот. Иначе байдарку выбрасывало на середину и сносило назад. Четкий график движения в берегах Бобра, где не везде-то и пристанешь, стал сбиваться. Совсем не безобидно шныряла байдарка зигзагами. Смесь ветра с тишиной и солнечные блики дурманили голову. Сколько не мотай туда-сюда, она не освобождалась от карусели Бобра. Мной завладело непривычное состояние. Все вокруг было настоящим, но течение шумело звонче, блики слепили ярче. Луговая пойма законопатила нас в глубинке, где реальными были только берег, шелестящая вода и небо. Я позабыл, когда мы начали очередной переход, но по лишней тяжести в руках понял: пришло время перекура. Пальцы ухватились за траву, чтобы не понесло обратно. Не сговариваясь, мы вытянули ноги поверх байдарки. Каждый пытался устроиться на своем гребном месте как мог. Байдарка в качестве лежака была хуже любой горбатой раскладушки, но мне удалось расслабиться. Почувствовав блаженство, тело стало нематериальным. Горячая воздушная масса двигалась сквозь меня вольно и непринужденно. Вода с журчанием катилась у самого лица. Я невольно вгляделся. Это было гибкое, подрагивающее прядями существо. Оно дышало, шумело, ласкалось. Оно увлекало с собой. Байдарка накатом ткнулась в кочку под обрывом. Мы выбрались на луг и упали в траву. Аромат ее лишил воли к движению. Я перевернулся на спину и тогда понял: как же она натрудилась! Солнце жарило, будто сжигало зараз все запасы из космической кладовой. Дикий, пустынный луг повторял изломы леса. Ветер колыхал верхушки, а оводы шально носились по обрыву. Островки мелких цветов качались на лугу вне времени и понятия о чем-либо постороннем. Зачем люди всегда спешат? Хотелось растянуть блаженство отдыха, но мы съехали с обрыва в байдарку. Ближайшим ориентиром на карте значился предпоследний мост. На секунду закралась глупая надежда: а вдруг он вообще не появится? Все же мост возник. Мы встрепенулись и уставились в него, как дикие люди. Ворох поворотов за спиной почти убедил в том, что ничего, кроме них, не бывает. Бобр вышел из низинных берегов. На поляне воскресный люд тянул застольную. Теперь байдарка не спешила, а медленно скользила в коридоре леса. Следующая сосновая опушка с отдыхающими была похожа на спящий плацкартный вагон. Здесь лежал другой пласт времени, не тот, что гудел оводами на лугу. Мы посмотрели друг на друга, и нам отчетливо захотелось позавчерашнего шального ливня. Сквозь лес свистнула электричка. Во мне начали захлопываться форточки, будто сам стал вагоном электропоезда, вбегающего в душный предгрозовой фронт. Налетевшая рябь скрыла отражение неба. Под веслом стукнула коряга. Бобр легко не отпускал, и все же наше время заканчивалось. В 13.20 железнодорожный мост навис тенью над головами. Станция Новая Жизнь. «Куда снова пойдем?» — гулко спросил Виталий под мостом, положив весло поперек байдарки. Вопрос застал врасплох. «А ты уже готов?» Виталий пожал загоревшими плечами и сказал, что у нас осталось от похода полпачки чая. Это был подходящий аргумент для нового пути.