Этот снимок фоторепортер «СОЮЗа» сделал в Александровском саду в Москве. Фото: Роман Щербенков
***
Родился я в 1923 году в Чечерском, ныне Буда–Кошелевском, районе БССР, в деревне Башица. Перед самой войной работал на Украине, на руднике в Сумской области. Потом уехал к дяде в отпуск в Карело–Финскую ССР. Здесь меня и застала Великая Отечественная война. На родину мне не пришлось возвращаться, так как Белоруссия была уже оккупирована немцами. Уйти на фронт не позволял возраст, так как мне было 17, а нужно было иметь 20 лет. Другие старались увильнуть от войны, строили разные умудрения, но я этих ребят не понимал. Я обратился 22 июля 1941 года в райвоенкомат, чтобы уйти на фронт. Так меня зачислили добровольцем–комсомольцем в Красную Армию. Направили в артиллерийский полк военного лагеря под Ленинградом. Здесь окончил полковую школу, присвоили звание сержанта.
Сначала был наводчиком 76–миллиметровой пушки, потом командиром орудия. Участвовал в боях за реку Неву, города Пушкин, Гатчину, Петергоф, Красное Село, Ораниенбаум.
***
От немцев бежало много гражданского населения. Стадами угоняли от фашистов колхозный скот. На дорогах и по обочинам валялись убитые коровы, лошади с разбитыми животами, овцы, а среди них — трупы убитых людей. Было ни пройти, ни проехать...
***
Несколько раз смотрел смерти в лицо. Был под бомбежками фашистских самолетов, на бреющем полете завывающий «мессершмитт» строчил в меня из пулеметов. Неоднократно находился под артиллерийским обстрелом.
***
Как мы воевали в 1941 году? Орудия тащат лошади, расчет устраивается где попало, солдаты в обмотках, зимой нет валенок, фуфаек, ватных брюк, не было теплого белья. В бане мылись от случая к случаю.
***
В тяжелых условиях Ленинградского фронта пришлось воевать и голодать. Целыми днями ничего не кушали. Сбросят сухарей с самолета, разделят по одному сухарю на день и целая кухня кипятку — вот и вся еда. Норма хлеба была 200 граммов на день, пополам с опилками и другими отходами. Ели дохлых лошадей, собирали на поле под пулями гнилой картофель, летом — щавель, крапиву, ягоды и грибы.
***
Когда нашу батарею разбили фашисты, мы спасались, как кто сумеет. Я мог остаться в плену и там подохнуть, сгореть в крематории или остаться живым и здоровым. Но я пополз по–пластунски 2–3 километра к своим. И снова стал участвовать в боях, тоже в артиллерии.
***
В боях у стен осажденного Ленинграда дважды был ранен. 11 сентября 1942 года в бою на ораниенбаумском пятачке, сражаясь за гору Колокольню у деревни Гостилицы, потерял правую ногу, была пробита осколком печень. Несколько часов не приходил в себя. Потом случилось заражение раны. Образовалась гангрена. Отняли ногу... На военном корабле, раненного, везли ночью по Финскому заливу в блокадный Ленинград, а фашистские бомбы рвались у борта корабля, только фонтаны вздымались на полкилометра. Лежал в эвакогоспитале голодного холодного Ленинграда. Затем меня, тяжело раненного, на военном корабле через Ладожское озеро, потом поездом переправили на окончательное излечение в госпиталь на Урал, в город Молотов (Пермь), где находился до февраля 1943–го.
***
Тяжелые раны дали осложнение на сердце. Да какое там может быть сердце и нервы, если фашистский танк надо подпустить на 200–300 метров, чтобы прямой наводкой уничтожить или подбить его. С дальнего расстояния не подобьешь! И вот настоящая дуэль: я бронебойными снарядами бью из орудия, чтобы попасть и уничтожить фашистский танк. А если он на ходу и движется на твое орудие, не так просто попасть в него. Фашистский танк ведет огонь прямо по моему орудию. Я, командир 76–миллиметрового орудия, уничтожил прямой наводкой два танка немецкого фашизма, много другой техники и живой силы противника шрапнельными снарядами. Летели в воздух с «тигров» с черными крестами гусеницы, башни, орудийные стволы!
***
В 1943–м я, как один из грамотных и способных, был послан на курсы полковых разведчиков. Много раз ходил потом за языком немецким, чтобы доставить живого врага для допроса в свой штаб.
***
Мой отец Филипп Ефимович в 1918 году участвовал в боях за Петроград. В 1941–м ушел на Великую Отечественную, участвовал в освобождении Гомеля, Жлобина, Рогачева, во взятии Кенигсберга, дошел до Берлина. Потом ушел бить японских самураев на Дальний Восток и лишь в сентябре 1945–го был демобилизован.
***
От меня мать узнала, что я жив, в 1944–м. Сначала получила мое первое письмо: «Я жив. Защищал родной Ленинград. Голова и руки целы. А ногу пришьют или дадут новую, железную». Потом и сам вернулся домой — в родную деревню Башица — без правой ноги и с ранением в живот. Этому никто не удивился. Односельчане даже позавидовали. Стал я работать бухгалтером колхоза, председателем был старик Демьян — пьяница, один на всю деревню мужчина (а второй я — инвалид). Была в селе всего одна лошадь, оставленная советским солдатом при наступлении на Запад. Остальной скот и птицу угнали немецкие фашисты. Председатель колхоза и я с чердаков настягивали плугов, борон, хомутов, правда, с боем и скандалом, но настягивали. Весеннюю посевную начали рано, пахали огороды. Женщины впрягались в плуг, борону, плугом управлял сам председатель колхоза. А как началась косовица, старик клепал косы, а бабы косили.
***
Каким был для меня День Победы 9 мая 1945 года? Все плакали от радости. А кто не плакал, ходил хмурый и убитый. Сколько горя в каждом доме! Убит сын, муж...
***
«Вся цветущая молодость моя уничтожена войной. Я страшно худой и бледный как стенка. Лично я только одному–единственному человеку завидую — погибшему солдату: больше он не мучается» — такие горькие строки записал в дневнике в октябре 1965 года Александр Андрейчиков. Как будто в назидание тем, кто войну видит как пафосный спектакль. Увы, фронтовые раны не дали возможности Александру Филипповичу дожить до наших дней. Умер Александр Андрейчиков в 1974 году. А в 1975–м — 9 Мая! — родился его первый внук, которого назвали в честь деда. В этом году он с двумя младшими братьями решил 9 Мая поехать в Санкт–Петербург, посетить места, где их дед воевал. Возможно, это станет крепкой семейной традицией.
