Электричка мчалась сквозь облетевший осенний лес.
В дороге под перестук колес хорошо думается, ведь никуда не надо спешить. Константин Дроздов поглубже засунул руки в карманы куртки, поежился, втянул голову в плечи. Он ехал в гости к своему бывшему начальнику Алексею Михайловичу Романцеву, пятнадцать лет назад ставшему священником.
Подумать только – он ехал в гости к Романцеву, которого когда-то шибко недолюбливал за излишнюю, как тогда казалось, строгость. А вот теперь в тяжелую минуту он ехал к нему за советом как к священнику.
Вообще-то, Романцев, особо не конспирируясь, ходил в церковь еще тогда, когда это было не только немодно, но и всерьез мешало карьере.
Блестящий специалист и хороший организатор, Алексей Михайлович вполне мог стать генеральным директором НИИ тонких технологий. Но как же доверить такую должность верующему человеку? Вот и стал Романцев начальником исследовательского сектора. Того самого, в котором работал Дроздов.
Редко в какую семью не приходит беда. Постучалась она и в семью Романцева. Жена и дочь Алексея Михайловича возвращались на машине с дачи. Вечер, сильный туман, лобовое столкновение…
В той страшной аварии погибла жена Романцева, а его семнадцатилетняя дочь Софья в тяжелейшем состоянии попала в больницу.
Никто из врачей не верил в то, что девушка выживет. Алексей Михайлович взял отпуск и три месяца не отходил от постели дочери. Веры своей Романцев никогда не скрывал, хоть и посмеивались втихаря за спиной подчиненные, но когда Софья, к удивлению всех врачей, на своих ногах вышла из больницы, начальник исследовательского сектора, далеко не последний человек в институте, оставил работу.
Из отдела в отдел летела невероятная новость: Романцев в попы ушел!
Алексея Михайловича рукоположили в сан и назначили приходским священником в один из полуразрушенных сельских храмов.
Так пути Романцева и Дроздова разошлись, а встретились они лишь спустя двенадцать лет на православной выставке, куда Константин Аркадьевич зашел чисто случайно – медку купить. Именно тогда Алексей Михайлович дал Дроздову свой адрес и телефон и сказал на прощанье: «Захочешь – приезжай».
Боковым зрением Дроздов уловил за стеклом какое-то движение и, оторвавшись от воспоминаний, прильнул к окну. От железнодорожного полотна в сторону леса со всех ног бежал небольшой заяц. Достигнув кромки леса, зайчишка остановился и, повернувшись к проносящейся мимо электричке, застыл любопытным серым столбиком.
«Ну натерпелся серый страху!» — подумал Константин Аркадьевич и усмехнулся. Однако вот и станция. Пора выходить.
Белоснежную, недавно выкрашенную церковь Константин Аркадьевич заметил сразу. Подле нее темнел небольшой домик священника. Все три окна ярко светились: было видно, что гостя здесь ждут.
Алексей Михайлович встретил Дроздова на пороге. За эти годы Романцев слегка похудел и осунулся, но его рукопожатие было по-прежнему твердым и уверенным.
— Пошли чай пить, — хлопая гостя по плечу, предложил хозяин. – Вижу, продрог.
Дроздов выложил на стол нехитрые столичные гостинцы – большую коробку шоколадных конфет, палку колбасы и печенье и окинул взглядом небольшую, но светлую кухоньку.
В правом углу в оправе вышитого рушника — небольшая икона Богородицы. Рядом с ней – маленькая полочка с фотографиями. На столе – льняная скатерть…
Сели чаевничать.
— Как вы тут в глуши живете? Скучно, небось? – мелкими глотками прихлебывая ароматный зеленый чай, спросил Константин Аркадьевич.
Романцев не успел ответить – в дверь позвонили.
Алексей Михайлович извинился и вышел в прихожую, наполовину прикрыв за собой дверь.
— Я к вам на минутку, — услышал Дроздов молодой женский голос. – Варенья вот принесла. Вашего любимого – вишневого. У вас же все вишни в прошлом году засохли, а у нас их полон сад.
Сквозь приоткрытую дверь Дроздов разглядел молодую светловолосую женщину в темном плаще. Рядом с ней стояла такая же белокурая девочка лет трех.
Как Романцев не отнекивался, а тяжелая двухлитровая банка перешла к нему в руки.
Хозяин пригласил гостью к столу, но женщина отказалась: «Да нет, у вас же гости», — и вместе с девочкой исчезла за дверью.
Алексей Михайлович вернулся на кухню с банкой варенья в руках:
— Сейчас мы его и откроем! – усмехнулся хозяин. – Спрашиваешь, как я живу? Не скучно ли? – подсаживаясь к столу, продолжил он. – Не скучно. Первых пять лет церковь отстраивал и с пьянством боролся. С переменным успехом. Борюсь и сейчас. Не скажу, что все в ажуре, но успехи есть.
Алексей Михайлович отхлебнул из чашки и продолжал:
— Та женщина, что принесла варенье, пришла ко мне около четырех лет назад, по сути, за благословением на аборт. Забеременела в девятнадцать лет по глупости. Отца в семье нет, не замужем, специальности тоже нет. Мать прикладывается к бутылке. Ну и что мне было ей сказать?
Я ей говорю: «Инночка, одну ошибку ты уже совершила. Сделаешь другую, возможно, никогда себе не простишь».
«Да кто ж меня с ребенком замуж возьмет? – отвечает сквозь слезы. – Чужие дети никому не нужны».
«Инночка, — говорю я ей. – Бог даст, возьмут и с ребенком. Для нормального человека ребенок не помеха. А шалопаю и собственный ребенок не нужен. Только зачем тебе такой?»
Поплакала она у меня. Напоил я ее чаем, и она ушла. Честно скажу, думал, сделает аборт. Ан нет – Инна ребенка оставила. И знаешь, что самое интересное – мать Инны после рождения внучки бросила пить: смысл в жизни появился. Не скажу, что живут они без проблем, но живут.
Романцев замолчал. Молчал и гость.
Они медленно потягивали остывающий чай и смаковали варенье, которое оказалось на редкость вкусным и ароматным.
— Ну, выкладывай. Что там у тебя? – отодвигая чашку, наконец сказал Алексей Михайлович. – Вижу же, не просто так приехал.
— Пятилетнему внуку предстоит тяжелая операция на почке. Врачи не дают никаких гарантий, — тяжело вздохнув, тихо ответил гость.
— Врачи редко дают гарантии, – помолчав, ответил священник. – Вон когда моя Соня после аварии вышла из больницы, все врачи, как один, говорили, что она не сможет родить. А сейчас у меня трое внуков. Старшему, Никите, уже одиннадцать, Виктору – восемь, а младшей, Арине, — четыре. Балуют ее все безбожно, — с этими словами Романцев встал, снял с полки фотографию в темной деревянной рамке и протянул ее Дроздову.
Между двух парней, сидя верхом на огромном плюшевом тигре, лучезарно улыбалась красивая рыжеволосая девочка.
Константин Аркадьевич зачем-то провел пальцами по фотографии, словно проверяя ее на ощупь, усмехнулся и протянул фото Романцеву.
— Я знаю одну хорошую клинику в Германии, — ставя фотографию на полку, добавил священник. – Даст Бог, все хорошо будет. Нужно надеяться на лучшее.
За разговорами засиделись до двух часов ночи, но, несмотря на это, Константин Аркадьевич на удивление хорошо выспался: то ли вечерний разговор на него так подействовал, то ли обилие икон в спальне, то ли сама успокаивающая и умиротворяющая атмосфера этого дома.
Наутро после завтрака стали прощаться.
— На вот, возьми для внука, — Алексей Михайлович протянул Дроздову небольшой медальон с образом Богоматери на мелкой серебряной цепочке.
Константин Аркадьевич никогда не отличался особой набожностью, но теперь, прежде чем положить образок в карман куртки, прижал его к губам.
— Я вот все спросить хотел, — остановившись на пороге, сказал вдруг гость, — а почему вы тогда в священники ушли?
Романцев перехватил взгляд Дроздова и ответил:
— Я пообещал Богу, что если Софья выживет, оставлю все и пойду нести Его Слово. Всякое бывало, бывали и тяжкие дни, но ни разу о своем решении я не пожалел.
Константин Аркадьевич кивнул, пожал хозяину руку и вышел.
А через несколько часов он надел подаренный священником образок на шею спящего внука, повторяя про себя: «Даст Бог, все хорошо будет. Нужно надеяться на лучшее».
Прикосновение холодного металла разбудило ребенка, он открыл осоловелые ото сна глаза:
— Деда, ты?
— Я, — шепотом ответил Дроздов. – Я медальончик тебе на шею повесил. Ты смотри, его не снимай. Он будет тебя оберегать. И спи, спи.
Малыш глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок и вновь безмятежно уснул.
