О детстве
— Каким был Пинск вашего детства?
— Такой благополучный речной порт. Зелень, набережная, оркестры. По парку гуляли офицеры, у них были кортики, и я очень хотел себе такой же. Пинск в отличие от Минска очень солнечный город. На две недели раньше зацветают сады, растут абрикосы и виноград. Того Пинска уже нет, он преобразился. Не в худшую сторону — в другую. Я бываю там у родителей.
— У вас же медицинская семья?
— Папа не врач, зато остальные все по отцовской линии — медики.
— Обычно это предопределяет выбор профессии. Как вам удалось извернуться?
— В буквальном смысле извернулся. До 9–го класса все были уверены, что я пойду в медуниверситет. Но все получилось наоборот: решил, что интереснее заниматься гуманитарными науками, и в 11–м классе быстренько выучил немецкий язык, которым до этого не занимался. И пошел на «международное право».
— Серебряная медаль в школе, в университете лекции на иностранном, английский за год по необходимости, потом работа юристом, позволяющая себя содержать, — тяжело все это было однажды отбросить, ради музыки?
— Как сказать... я же все равно параллельно музицировал. И хобби занимало в жизни все больше и больше места — и эмоций много забирало. Наступил момент, когда я перестал иметь возможность совмещать, — и выбрал. Продал юридическую фирму и стал заниматься только музыкой.
— Гастроли вмешались?
— И они тоже. И вообще, это как–то странно, когда ты юридически консультируешь серьезные конторы, встречаешься с ними днем в галстуке, а вечером они видят тебя по телевизору с гитарой.
— На заре J:Морс лидеров там было два — вы и Артем Ледовский, вокалистов тоже два, прямо Леннон и Маккартни.
— С Артемом Ледовским мы четверть века лучшие друзья. Просто у него фрагмент, когда было интересно заниматься музыкой, был коротким. Может, потому, что он чуть–чуть «недобыл» до нашего появления в телевизоре. Сейчас он в Австралии, дружим «по скайпу».
— В те годы вы думали, что хорошая одежда — это чистая одежда, хорошая прическа — вымытые волосы?
— Да. Интересовался содержанием, агрессивно презирая форму.
— А во сколько лет выяснилось, что правда в гармонии?
— Чем ты моложе, тем больше в тебе интеллектуального снобизма и радикализма.
— Так уж и интеллектуального.
— Спешу согласиться. Но это теперь понимаешь. А тогда... Женщина — вот что очень полезно, чтобы ощутить гармонию жизни.
О музыке
— Для песни что важнее — слова или мелодия?
— От жанра зависит. В джазе — мелодия, в русском роке — слова, наверное. У Боба Дилана, могу себе представить, тоже, скорее, слова. Все зависит от жанра, в котором ты работаешь. Набор выразительных средств, которые используешь, комбинируя и выбирая, что на переднем плане, что на заднем, — нет правил или алгоритма. Музыка, которую играем мы, предполагает мощную звуковую кулису. При этом я совершенно спокойно беру гитару и один играю в актовом зале деревенской школы. Словом, пульсирую, как все тела во Вселенной.
— И в каком жанре работаете?
— Музыкальные произведения с текстом, я это так называю. Окончательно запутался, что такое рок, что не рок. Все разделения, которые были лет 20 — 30 назад, сейчас потеряли свою актуальность. Я играю музыку, пою песни с аккомпанементом. А рок это или не рок — пусть разбираются те, кому это интересно. Информации в мире становится больше, как и музыки — огромное количество вкусов можно удовлетворить. Так развивается все.
— Надо ли удовлетворять все большее количество вкусов?
— Не знаю, надо ли, но это факт. Культура становится нишевой.
— Но если музыка — и культура — становится нишевой, то мы теряем абсолютные критерии, так?
— Абсолютные — это довольно условная позиция и, на мой взгляд, шаткая.
— Ну, вот «Давид» Микеланджело...
— Это классика. А классика — то, что проверяется временем. Когда лет через 400 мы сможем прочитать учебник по истории культуры Беларуси, вот то, что там будет написано, — и есть классика.
— В Беларуси существует то, что называют словом «шоу–бизнес»?
— Я бы это назвал «отрасль хозяйства по производству музыки и киноматериалов». Все очень зарегулировано. Достаточно людей, которые хотят и такой фестиваль сделать, и вот такой, и в большом городе, и в деревне... Но нет публики, которые привыкли на них ходить.
— Не боитесь, что административные заботы о группе, гастролях, съемках, альбомах забьют, заглушат, как лебеда цветы...
— Боюсь. Это болезнь моя. Иногда у меня от этого мозг разрывается. Это неправильно, ведь есть коллектив, на который я всегда могу полагаться. Но в голове сидит, что надо во все залезть детально, все процессы проконтролировать. И это напрягает людей вокруг, есть у меня такая черта. Неприятная.
— Лечитесь?
— Иногда плюю на все, сваливаю куда–нибудь и сижу две недели. Или вот: у меня была «цифровая детоксикация», как я называю: полтора года ходил с телефоном–звонилкой, без интернета. Притом что телевизора в доме тоже нет.
Читайте также
— В жизни каждого человека много искушений. Например, тщеславие, которое есть у любого нормального артиста. Или зависть, которая ест тебя, точит изнутри, — они одной природы. Каждый с ними борется по–своему. Я — резко поворачиваю в сторону.
О забавном и веселом
— Не устаете от частых гастролей?
— На концертах происходит энергообмен, такой круговорот, он начинает интенсифицироваться — и вот этого не хватает, когда нет концертов.
— То есть это зависимость?
— Да! Это — зависимость.
— Чего нет, и никогда не будет в ваших песнях?
— Рифмы.
— А смысла?
— С точки зрения тех, кто считает, что в моих песнях нет смысла, — пожалуй, он и не появится. Это легко прогнозируется.
— Но вы–то растете, развиваетесь... А вдруг да пробьете эту стенку непонимания?
— Нет такой задачи. Как только я перестану получать удовольствие от процесса, я не смогу этим заниматься.
— Как вы боретесь с медными трубами?
— Это когда собрал все пуговицы и больше нечего собирать?
— И с этим тоже.
— Если занятие музыкой — это инструмент, социальный лифт, алгоритм достижения некоего социального статуса, тогда да, у тебя есть потолок. И ты в него упрешься своим индексом узнаваемости. Но если тебе нравится сам процесс, если сам перед собой ставишь задачи, которые тебе интересно решить: а смогу я вот такую музыку сделать или не смогу?.. У меня всегда есть к чему стремиться, потому что задача — не собрать еще больший зал. Задача — сделать то, чего ты никогда не делал, попробовать по–другому.
— Нравиться публике при этом — задача десятая?
— В какой–то момент это совпало. Если б я мог, наверное, занимался бы продюсированием: создавал продукт, который кто–то там купит. Но у меня так не получается, я пробовал, честно скажу.
— Бывает, что накатывает опустошенность, потому что непонятно, что дальше?
— Опустошенность эмоциональная у меня бывает от большого количества нахождения на публике. Это может быть как вынужденный шопинг, так и какие–то тусовки. Я люблю спокойствие, небольшую компанию, желательно в лесу.
— А чего никогда не будет на ваших концертах?
— Я думаю, пустого зала.
Фото: Андрей Давыдчик
mukovoz@sb.by
