Черно–белая фотография размером 9 на 12, напечатанная на плотной зернистой бумаге. Небольшая, можно в записной книжке носить. На ней четверо моих одноклассников и младший брат одного из них. На обратной стороне в столбик ученическим почерком фамилии, имена и дата — октябрь, 1970 год. Мне, как и одноклассникам, 12 лет. Меня на этом снимке нет, так как фотографировал. Кадр, скорее всего, последний на пленке. Сделал снимок возле школы, рядом со спортивной площадкой. Никого из пятерых, запечатленных на фото, уже нет в живых. Даже младший брат одноклассника — Вовка — помер... Почти уверен, что и я мог дожить до сегодняшнего дня лишь изображением на фото.
Но это присказка. У меня имелись все шансы стать настоящим бандитом. Именно бандитом, а не каким–то там банальным хулиганом, задирающим беззащитных и слабых. Также мог превратиться в вора. Замышлять всяческие преступления, а потом в одиночку или с лихими сотоварищами, возможно, с теми, что на фото, идти на дело. Возможно, что до поры до времени везло бы. Я ходил бы вразвалочку, руки в брюки, пренебрежительно хмыкал, щелкал пальцами, криво и нагло улыбался, глядя на окружающий мир, — и море было бы мне по колено.
Некоторых одноклассников милиция забирала из дому, выдергивая на рассвете из теплой постели. Задерживали поздним вечером в подъезде, прямо на лестничной площадке, у родной квартирной двери, за которой на плите остывшая еда. Помню, как в парке три милиционера гнались за восьмиклассником. Бежали, держа в руках серые фуражки с красными околышами, кричали, а подросток сигал, как олень, через кусты. Тогда соседа по подъезду не догнали, но уже через два дня его словили на вокзале в Жлобине... Таких случаев могу вспомнить несколько десятков, как и множество безжалостных драк около танцплощадки в парке Победы, на площади, у здания Дворца культуры.
Потом — наручники, суд, слезы родителей и их почерневшие лица, колония для несовершеннолетних, первый срок... Потом — руки–ноги в татуировках и все повадки и ухватки уголовника.
Честно, не шучу, почти сто шансов я имел! Такая тогда была жизнь, такая среда в моем «гэ пэ». У кого не было ножа в кармане, тот и за человека не считался. Ясное дело, самодельный нож с наборной ручкой, острый, как бритва, у меня был... Из тех, с кем я дружил, учился в одном классе, жил в одном доме, на одной улице, считаные единицы не оказались за решеткой, а многие побывали там не по одному разу. И не потому, что были такие плохие, а я хороший. Они — такие же, как и я. Некоторые даже лучше меня учились, быстрее бегали, умели играть на гитаре... Из 22 мальчишек–одноклассников в живых остались семеро.
Я не стал бандитом лишь потому, что встретил учителя и стал ходить в изостудию Дворца культуры. Бумага, карандаши, краски, но главное — учитель. Спокойный, сосредоточенный, даже внешне контрастирующий со средой. Элегантная шляпа, галстук, костюм, всегда начищенная обувь. Его уважали взрослые, любили дети. Он доверял нам, уличным хулиганам и драчунам. Разрешал приходить в изостудию в любое время, сидеть допоздна. Гардеробщицы давали нам большой самодельный ключ, и мы летели наверх, на третий этаж.
Удивительно, но из тех, кто ходил в изостудию к Владимиру Сильвестровичу Камовскому, ни один не оказался за решеткой. При этом наш учитель ничего такого не делал, нравоучительных бесед не вел, не стращал, не унижал. Рассказывал об искусстве, картинах, художниках, природе. Водил нас на этюды...
Помню, как мои уличные друзья–приятели смеялись, узнав, что я целыми днями пропадаю в изостудии. Вот именно в тот момент наши пути–дорожки стали расходиться. Вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее. Иногда я ходил с одноклассниками драться с чужаками на далекие улицы. Даже на велосипедах ездили в дальние деревни. Но вся та романтика и странный героизм становились неинтересными, не затягивали...
Как–то в изостудии после занятий я подрался с мальчишкой. Хоть был он старше меня и здоровее, я оказался злее и проворнее, побил его. На следующий день мне не дали ключ, а после учитель выгнал меня, не став разбираться, кто прав (а может, и разобрался?). Я оказался на улице, среди своих. Меня приняли с распростертыми объятиями, с крепкими рукопожатиями, но я уже был неизлечимо отравлен. Промучившись две недели, переступив пацанскую гордость, пошел проситься в изостудию. Слава богу, учитель простил, принял...
У меня есть лишь одна фотография учителя. Небольшая, 9 на 12.
ladzimir@tut.by
Советская Белоруссия № 157 (24787). Среда, 19 августа 2015
