|
Полковник Николай БОНДАРЕВ — о жаркой весне 1986-го, героизме людей в погонах и утерянных хромовых сапогах |
|
— 27 апреля я был в командировке в Калинковичах. Часов в 12 звонит мне на городской телефон приятель из МВД и шепчет в трубку: «Коля, что там у вас происходит? Американцы передали, что рванул реактор», — тут мой собеседник делает паузу, и я понимаю: примерно такое же «недоумение» на линии возникло и тогда, 27 лет назад. — А ведь точно, думаю, все утро над городом кружили вертолеты… И тут этот звонок. Ну и что, в шутку ответил коллеге, если даже там пожар — потушим, американцы за нас это не сделают... Увы, в тот день мало кто даже из опытных офицеров центрального аппарата МВД понимал масштабы и последствия случившегося на АЭС. Знак беды Через сутки старший инженер управления пожарной охраны МВД БССР Николай Бондарев вернулся в Минск. А 1 мая тысячи горожан вышли на демонстрацию, Николай стоял в оцеплении — жена с 9-летней дочерью была в праздничной колонне. Казалось, поводов для опасений нет. |
 |
|
— Назавтра утром нашего министра срочно вызвали в ЦК. Как только он вернулся, созвали закрытое совещание, на котором ошарашили: «Ребята, ситуация нештатная. Радиоактивное облако идет прямо на нас. Украина хочет отселять Припять и 30-километровую зону». Тут же поставили задачу: сформировать оперативную группу под руководством первого замминистра внутренних дел Владимира Савичева. От каждого управления — по одному офицеру. На сборы — два часа, — вспоминает Николай Владимирович, ныне полковник запаса. — Приехал домой, бросил в сумку противогаз, несколько бутербродов и средства гигиены. В 19.00 мы вместе с опергруппой из Гомельского УВД уже сидели на совещании в Хойникском райисполкоме. Главная вводная на вечер 2 мая: Совет Министров Белоруссии принял решение эвакуировать население из деревень, попавших в 30-километровую зону. Нам всем порекомендовали хорошенько выспаться. Рано утром 3 мая на въезде в Хойники начал работать пункт дезактивации людей и техники. Этим сложным участком поручили руководить майору Бондареву: в его распоряжении на тот момент находились 400 человек личного состава и 56 единиц техники. |
 |
|
— К 8.00 за моей спиной выстроилась колонна пассажирских автобусов длиной в несколько километров. Большинство из них сняли с городских линий Гомеля, часть — из Светлогорска, Калинковичей и Мозыря. На этих «Икарусах» и ЛАЗах нам предстояло эвакуировать около 3 тысяч человек более чем из 20 загрязненных радиацией деревень, — показывает точки на карте Николай Бондарев. — В первую очередь из зоны вывозили беременных женщин, мам с детьми, стариков. Эвакуация проходила без паники, но все эмоции, неизвестность и испуг были написаны на лицах. Дети плакали навзрыд и никак не хотели понять, зачем им нужно мыть с порошком руки и лицо, зачем автобусы обливают водой из пожарных машин, зачем мама диктует их имена чужим людям… Я несколько раз ловил себя на мысли, что все происходящее напоминает войну, только врага никто не видит. Картошка в мундире К вечеру 2 мая эвакуация людей полностью завершилась. Утром 3-го начали вывозить животных. Дезактивацию проводили очень основательно: лошадей, коров, бычков, свиней и овец мыли на хоздворах водой с пенообразователем. Потом сушили, загружали в автомобили и вывозили за пределы района. Тогда считалось, что этого достаточно, чтобы победить радионуклиды. |
 |
|
— С живностью мы закончили к 5 мая. И тут же переключились на личные подворья сельчан. Приказ был такой: тщательно вымыть водой крыши, стекла и фасады домов, а также палисадники. Мыли, еще как мыли, стараясь по максимуму сбить из стволов пожарных ЗИЛов невидимого врага, — рассказывает Николай Бондарев. — Третьего мая с вертолета мы отмечали очаги возгораний в лесах, на торфяниках, в брошенных деревнях. Май был очень жаркий, горело все, как в аду! Мы попросили пилота сделать несколько кругов над 4-м энергоблоком АЭС. Он еще дымился. Вертолеты сбрасывали сверху мешки с доломитовой мукой, а я невольно сравнивал обрушившуюся стену реактора с последствиями жуткого взрыва на радиозаводе в Минске. Там картинка в 1972-м была пострашнее. Подумал невольно: да все будет нормально, и не такое тушили. Как же я жестоко ошибался… К тому времени Хойники стали практически военным городом с ярко выраженным мужским «населением». При этом работали все магазины и госучреждения, баня перешла на круглосуточный график, столовые научились выполнять «объемные» заказы МВД и Минобороны, когда за раз нужно было накормить 300—400 человек. Военные склады вскоре начали выдавать обмундирование гражданским, которые остались в городе и участвовали в тушении пожаров. |
 |
|
— Жара была невыносимая: горели и брошенные дома в зоне отселения, и леса, и торфяники. Приезжаем, тушим, а в борозде лежит печеная картошка, — вспоминает Николай Владимирович. — Вечером мы добирались до общежития чумазые, как папуасы, мокрые (хоть выкручивай), с неприятным металлическим привкусом во рту. Так давала о себе знать радиация. «Командировочные посчитали по двойному тарифу» Майор Бондарев вернулся из чернобыльской командировки 12 мая и уже на следующий день показывал в министерстве снимки реактора, дезактивацию, горящие деревни… Первым делом его и остальных участников спецгруппы отправили на обследование. — В поликлинике МВД нам проверили щитовидку, прописали йодсодержащие таблетки и провели общий осмотр «всех узлов и агрегатов». В итоге врачи констатировали: организм в норме, жить будем. Но вот с обувью… Дозиметр показал на моих хромовых офицерских сапогах превышение допустимого уровня в 25 раз. Пришлось стиснуть зубы и выбросить, — смеется Бондарев. |
 |
|
— Это сейчас смешно, а тогда чуть не плакал: найти хорошую пару было не так просто. Единственным утешением были командировочные — их посчитали по двойному тарифу. Итого в сутки вышло 5 рублей 20 копеек, — продолжает он. После мая 1986-го Николай Бондарев еще трижды бывал в зоне. «Робинзоны» не смотрят телевизор — С годами менялась и сама зона, и правила пребывания в ней. В августе 1986-го, скажем, начался официальный учет полученных специалистами доз, появились посты химнаблюдения в контрольных точках и знаменитая красная командировочная печать. Негласно она называлась «копытом» и автоматически означала двойной тариф, — вспоминает мой собеседник. — К сентябрю 1986-го, например, зону уже огородили по периметру шестирядной колючей проволокой, поставили круглосуточные посты на всех дорогах. Тем не менее, приезжая на тушение, мы видели, что некоторые жители вернулись в свои дома. Они так и не нашли себя в больших городах. Но был и другой процесс. В отселенные деревни потянулись бомжи, уголовники и им подобные субъекты. В одной из деревень, где полыхнул пожар, мы видели такую картину. В доме на кровати лежит заросший одичавший человек. Возле постели — пустые банки из-под закатки, кострище, обглоданные кости какого-то лесного копытного и бутылки от выпитого спиртного. В зубах дымится сигарета. На стене мелком нарисован прямоугольник, внутри которого красуется надпись «Телевизор». Единственное, чего не хватало таким «робинзонам» для полного счастья, — отключенное электричество. Николай Владимирович разворачивает оперативную карту тех лет и показывает карандашом населенные пункты: Савичи, Жиличи, Крюки, Масаны, Молочки… В каждой из этих деревень опергруппа не по разу тушила пожары. Они до сих пор живо встают в памяти: потрясающая природа, крепкие, как кремень, боровики в дубовой роще, наливные яблоки, под тяжестью которых ломались ветки… И резкий писк дозиметров. Вся эта неземная красота насквозь отравлена невидимым ядом. Осязать его невозможно. Обезвредить его может только время. — Далеко не все соглашались ездить в такие командировки. Кто-то накануне резко «заболевал» или ложился в стационар на обследование, — говорит Николай Бондарев. — Были и совсем другие люди. Отважные до безрассудства, отчаянные. Как, например, начальник отдела госпожнадзора Евгений Царев, сменивший меня после первой командировки. Он все хотел видеть сам, он везде был на передовой. Дважды сам на уазике ездил к реактору! Потом вдруг заболел, попал в госпиталь и через полгода умер. Согласился бы я поехать в Чернобыль сегодня? Конечно. И даже задержался бы там на пару лишних дней. Может, мне удалось бы отговорить Женю от его последней, беспрецедентно дорогой поездки. |
«Все как на войне, только врага никто не видит»
Николай Бондарев — о весне 1986-го, героизме и «убитых» сапогах
