Постараюсь описать ее как можно подробнее, потому что, как мне думается, от этого зависит, завяжется или нет интрига повествования. Итак: бывшее некогда красивым, а сейчас прорезанное по горизонтали и диагонали собранной в гармошку кожей интеллигентное лицо. Съехавшие на нос дымчатые очки образца 1970-х, потертая шляпка на голове. Да, глаза, глаза это главное: голубые, но такие бледные, про которые обычно говорят “выцветшие”. Потертое шерстяное пальто, из-под которого выглядывает серенькая трикотажная юбка-плиссе, какой-то нелепый полосатый расхристанный шарф... В руках трость, есть такие с острым концом, чтобы цепляться за землю, и потрепанный пакет-майка... На остановке в автобус ее, согнутую почти вопросительным знаком, с трудом подсадила какая-то женщина. Старушка плюхнулась на сиденье напротив, и ее поразившие некой потусторонностью глаза стали смотреть как бы на меня и одновременно куда-то мимо...
“Вам же выходить!” — завопила вдруг подсаживавшая бабулю женщина и стала толкать и тянуть к двери вскочившую довольно резво, но из-за согнутого позвоночника тормозящую собственное движение старушку. Потом женщина, несмотря на солидный вес, сама ловко спрыгнула со ступенек, почти на руки приняла старую, поставила ее на заснеженный тротуар и едва успела заскочить в уже захлопывающий двери автобус. Через мутное окно было видно, что старушка, передвигаясь мелкими шажками и нащупывая тростью дорогу, направилась в сторону магазина.
И только тут я почти кожей почувствовала, какая в этой части автобуса установилась тишина. Замолчала трещавшая по мобильнику девчушка, перестали активно общаться дамы-подружки, даже капризничавший всю дорогу малыш притих на руках у мамы. Я вздохнула: “Ей, бедняжке, и хлеба, наверное, некому принести, в такой гололед выбралась...” Добрая женщина, теперь уже она сидела на месте бабули, скрестив руки на животе, охотно откликнулась на мою реплику и как-то очень буднично поведала: “Ей уже далеко за 90, бывшая учительница, в нашем доме живет вместе с сыном. Пьет он. А бабуля сама и в магазин, и в аптеку, и в поликлинику...” В нашем углу опять стало тихо, будто все, кто наблюдал сцену со старушкой, сосредоточенно о чем-то думали.
На следующей остановке ввалилась шумная ватага школьников, причем мальчишек было больше и они как-то неуклюже пытались ухаживать за своими одноклассницами, поправляя им ранцы и уступая место у окна. И я, наблюдая теперь уже радостную картину торжествующей молодой жизни, размышляла, надеюсь, о том же, о чем могли думать мои притихшие попутчики, — о любви, вернее, о нелюбви, выгнавшей старого человека в такую непогодь на улицу. О том, сколько таких нелюбовей вокруг. А еще о том, что в погоне за кажущимися благами земными мы очерствели душою по отношению и к ближним своим, и к дальним...
Наша духовная и нравственная жизнь должна возродиться в первую очередь, о ней надо говорить, а не об экономике и политике. Эти слова я услышала на выставке, куда привез меня тот автобус. Давно знакомая мне группа талантливых художников “Артель” открыла в музее Михаила Савицкого выставку “Время любви”. На вернисаже, едва вместившем сотни две поклонников современных отечественных мастеров, не только показывали живописные и графические работы, повествующие обо всех проявлениях любви. Здесь говорили о главном и неглавном в жизни, об умении это главное отыскать и необходимости любить человека.
“Жизнь как треснувшая пластинка: кто-то слышит только скрежет, а кто-то через скрип пытается услышать музыку”, — это сказал недавно ушедший из жизни писатель и философ Григорий Померанц. А еще он считал, что, заботясь о других, станешь лучше сам, “вытянешься”.
А что диктует вам ваше время?
Встречаемся по субботам. Поговорим!
E-mail: Lidiya.peresypkina@mail.ru
