Я родилась в августе 1934 года в Минске в семье рабочих. Мои родители — Иван Николаевич Антонов и мать Геня Моисеевна Шофман — работали на кожгалантерейной фабрике. Отец умер, когда мне было два года. Мы с мамой занимали комнатушку в коммуналке на улице Ленина. С нами жила бабушка Берта Исааковна Шофман.
Когда немцы пришли в Минск, мама уничтожила все наши документы, официально заявив, что документы утеряны, но это не помогло. Кто–то из соседей выдал нас, и мы попали в гетто.
В скором времени после начала оккупации на столбах и перекрестках появились приказы, где всем минским евреям приказывалось сдать все имеющиеся драгоценности, носить желтые латы, категорически запрещалось выходить за проволоку, которой вскоре было обнесено гетто. За малейшее непослушание и нарушение приказа — расстрел. Так была расстреляна вся соседская семья: немецкий патруль заметил входившего в их дом мужчину без желтой звезды на одежде. Но не это стало причиной расстрела, а наша национальность. Очень часто немцы и полицаи расстреливали просто из потребности к убийству в любой день и час, безо всякой на то причины.
С ноября 1941 года начались массовые погромы. Большие колонны узников уводили за территорию гетто на ликвидацию. Уничтожение проводилось по районам. Люди искали малейшую возможность укрыться от насилия: создавали в подвалах скрытые погреба — схроны, «малины», где можно было на время погрома спрятаться от зверствующих фашистов и их помощников.
В ноябре 1941 года, во время очередного погрома, меня схватили на улице и поместили в колонну смертников, которую отправляли на казнь. В процессе передвижения колонны уже в «русском» районе мне удалось ускользнуть, и я возвратилась в гетто к бабушке.
Наш сосед тоже соорудил схрон, в котором мы неоднократно прятались во время погромов. Позже мы вынуждены были оставить это место, поскольку после очередного погрома оно осталось в «русском» районе. Так, по мере сокращения гетто мы проживали на улицах Ратомской, Замковой, на Мебельном и Транспортном переулках.
Мама работала на территории гетто, где она разбирала руины и пожарища, убирала и грузила тела после очередного массового убийства. Приходила домой очень уставшей, с опухшими от слез глазами. За несколько месяцев она постарела и стала совершенно седой. Зимой к постоянному чувству голода, привыкнуть к которому было невозможно, добавлялись холод и болезни, особенно мучил фурункулез.
2 марта 1942 года мама, как всегда, ушла на каторжную работу. В этот день фашисты устроили один из самых больших погромов на территории гетто. Тогда же погибла и моя мама. Нам с бабушкой удалось укрыться в схроне. Людей расстреливали прямо на Юбилейной площади. В этом погроме были зверски заколоты все дети из еврейского детского дома и больные из госпиталя. Погром продолжался целый день, до темноты. Всех убитых свозили и сбрасывали в огромную яму. Уборка трупов продолжалась и на следующий день. Теперь на этом месте каждый год устраиваются встречи в память о безвинных жертвах фашизма и установлен известный всем памятник.
Погромы продолжались. В гетто оставалось все меньше людей, и площадь его быстро сокращалась. Мы жили в ожидании страшного момента, когда фашисты уничтожат всех оставшихся.
Многие еврейские семьи при малейшей возможности старались переправить детей в «русский» район. Детей при удобном случае отдавали даже малознакомым людям, надеясь на их порядочность и благополучный исход.
В марте 1943 года бабушка решила найти семью, которая смогла бы меня приютить. Она повторяла мне: «Лена, ты не похожа на еврейку, тебе надо выбираться из этого ада, из этого проклятого места! Беги, Лена, спасайся, иначе мы все здесь погибнем». Однажды при очередной попытке выхода из гетто бабушка была убита. Об этом рассказали мне соседи, которые видели, как погибла бабушка. Я осталась одна. Меня приютили соседи, с которыми я прожила некоторое время. Люди, несмотря на ежедневную смертельную угрозу, не потеряли человечности и помогали друг другу чем только могли.
Я постоянно помнила совет бабушки о необходимости побега из гетто. И однажды к вечеру, когда стало смеркаться, я убежала. Незаметно подойдя к проволоке и перебравшись через нее, я оказалась в «русском» районе.
Гибель мамы, бабушки, ужас пережитого сделали меня пугливой и замкнутой. Некоторое время я ночевала в подъездах, разрушенных домах, на пожарищах. Несмотря на страх, голод заставлял меня стучаться в чужие двери и просить подаяния у незнакомых людей.
Боже! Мне казалось, весь мир знает, что я — еврейка, и за это меня убьют немцы либо злые полицаи. Страх сковывал меня. Особенно страшно было по ночам, когда я оставалась наедине со своими мыслями. Страшила неизвестность, но мир оказался не без добрых людей. Однажды сердобольная женщина, увидев меня (я была очень маленькой и худенькой), привела к себе домой, покормила и отвела в детский дом.
В этом детдоме я впервые увидела того человека, который в черные дни оккупации был рядом с нами и заботился о нас все это время. Это была Вера Леонардовна Спарнинг, заведующая детским домом. Принимая меня, она стала записывать мою фамилию и спросила: «Ты из гетто?» Я не могла обманывать, но и правду сказать тоже не могла. Я расплакалась. Вера Леонардовна, как могла, успокоила меня, а когда я запнулась на отчестве мамы, она сама записала имя и отчество — Елена Николаевна. И вот тогда я поняла, что детский дом — это мое спасение. Вера Леонардовна прекрасно все понимала и больше никогда и ни о чем меня не спрашивала.
Была война, оккупация и, конечно, мы в чем–то были ущемлены. Конечно, хотелось лучше есть, но с голоду никто не умирал. Каждый из нас имел свою постель, спали мы на простынях и укрывались одеялами, заправленными в пододеяльники. Зимой в помещениях было тепло. Детям хотелось почаще выходить за пределы нашего дома, но Вера Леонардовна во имя нашего спасения запрещала это делать.
В нашем детском доме было много еврейских детей. В других детских домах тоже были еврейские дети, выдача которых немцам была не редкость. Всего в детском доме было спасено более 30 еврейских и более 40 русских детей. И никто из них в течение этого страшного времени не погиб.
3 июля немцы приказали всем собраться на площади возле оперного театра. По городу сновали немцы и полицаи, сгоняя всех на площадь. В эту тревожную минуту Вера Леонардовна была вместе с нами. И не спешила выполнить приказ немцев.
К счастью, 3 июля нас освободили. Страшная ночь закончилась.
Вместе с Верой Леонардовной мы радовались нашему освобождению от этих проклятых фашистов. Мы целовали ее, смеялись и плакали. Наши чувства невозможно описать словами.
Сегодня все мы уже пожилые люди и жизнь нас разбросала по разным странам. Но, собираясь вместе при каждом удобном случае, мы всегда вспоминаем нашу любимую и дорогую Веру Леонардовну и помним, что своей жизнью мы обязаны ей.
Елена Ивановна АНТОНОВА, Минск.
