Накануне 80–летия известной российской писательницы Виктории Токаревой в телеэфире появился четырехчасовой фильм, посвященный ей. В ходе интервью автору десятков заметных книг, киносценариев задавались многие вопросы о ее творчестве, отношениях с Г.Данелия и А.Володиным, о русской литературе вообще и злобе дня в частности. В конце долгого разговора интервьюер решился на такой вопрос: «А вам никогда не приходило в голову, зачем все это? В смысле, вообще все: книги, сценарии, этот замечательный дом, который вы построили, раз все неминуемо заканчивается и все проходит?» «Дурацкий вопрос, — рассмеялась Токарева. — Во–первых, мы не знаем, что за чертой, возможно, там много лучше, чем здесь. И, во–вторых, остаются дети, внуки, которые наследуют не только форму тела, цвет кожи и разрез глаз, но и строй наших мыслей, нашу духовную генетику».
Распространенная точка зрения относительно вечных вопросов, оценивающая жизнь и ее пределы без излишнего трагизма. В этом смысле вспоминаются беседы выдающегося физика Жолио–Кюри с И.Эренбургом. Ученый говорил, демонстрируя писателю старый, зеленоватого цвета фамильный подсвечник: «Вот это — символ вечности для меня». И пояснял: этому подсвечнику несколько столетий. Он собирал вокруг себя несколько поколений нашей большой семьи. Его тепло согревало всех нас — как старых и немощных, так и молодых и энергичных. «Вечен подсвечник — вечен и я», — делал вывод Жолио–Кюри.Развивая эту тему, известный современный проповедник протоиерей Д.Смирнов замечал, что оптимизм вообще «замешан» на вере, причем на вере в широком смысле этого слова. В этом аспекте и атеисты являются верующими людьми. Если бы было не так, говорил он в одном из своих интервью, мы были бы свидетелями массового самоубийства людей, ни во что не верующих — понятно почему: жизнь ведь в этом случае бессмысленна. Но если этого прискорбного явления мы не замечаем, следовательно, все верят. Смысл жизни вообще возможен только в сочетании с понятием и принципом веры.
Но это — с одной стороны. Со стороны другой, присутствует подлинный трагизм, связанный с пониманием пределов твоей собственной жизни. Э.Рязанов перед уходом писал пронзительные стихи, читать которые без боли невозможно («Хочется легкого, светлого, нежного...»). Многие, пряча страх и недоумение, ерничают, как это делал, например, Василий Розанов. «Когда понесут, — писал он в одной из своих работ, — обязательно подниму колено и попрошу закурить у идущих за гробом. Да еще спрошу, — добавлял он, — вы какие папиросы предпочитаете?» А что получилось на деле? После революции выброшенный из жизни автор «Уединенного» обращался к своим читателям: «Мне бы хлеба. Милого творожку». Голодный, живущий в холоде, обобранный бандитами на улице, долго и тяжело умирая, он думал не о «Стамболи» (сорт папирос), а о жизни, о молоке и хлебе.
Дело не в том, что человек смертен, а в том, что он внезапно смертен, — это уже классик советской эпохи. Но, видимо, ограничиться и этой констатацией было бы слишком малым делом при обращении к данной теме. Да и смеяться в ответ на вопрос о том, «зачем все это?», имея в виду действительно «все», было бы неправильным. Вопрос ведь вовсе не дурацкий. И потому, что действительно никто не знает, что там, за чертой, и никто никогда этого не узнает. А думают, пожалуй, все. И потому, что атеисты и верующие находятся здесь в одинаковом положении: и у тех и у других свой отрезок времени, который суждено прожить. Что же касается проблемы самоубийств, то суждение протоиерея Д.Смирнова можно оспорить: факт неверия вовсе не предопределяет предрасположенность к суициду. Есть у людей и иные «якоря» в этой жизни. Да и многие самоубийцы были глубоко верующими людьми. Здесь достаточно вспомнить неатеистические времена, когда количество людей, сводящих счеты с жизнью, было столь же велико.
Но следует согласиться в том, что «дурацкий вопрос» о смысле жизни не транслируется нами публично по очень простой причине: комедия всегда выше трагедии. Жизнь должна побеждать даже тогда, когда горе неизлечимо и неизбывно, а личная трагедия представляется универсальной. У Г.К.Честертона есть замечательное эссе по этому поводу. Кладбищенские рабочие копают очередную могилу, а потом пьют и закусывают, сидя на ее краю, — жизнь продолжается. Вообще, вино надо пить не от горя, а от радости, утверждает автор книг об отце Брауне и жизнеописания Франциска Ассизского.
Конечно, наедине с собой немногие могут сохранить спокойствие и мужество духа тогда, когда приходят испытания и надо встретить их достойно. Тот же Г.К.Честертон был большим жизнелюбом, а из жизни ушел трагически рано. И не задавался «дурацкими вопросами» о том, зачем это «все». Наверное, права Виктория Токарева, наверное, прав Жолио–Кюри, наверное, прав Честертон, но вот от этого грусти и трагизма в нашей жизни вовсе не становится меньше.
boris_lepieszko@tut.by
Советская Белоруссия № 10 (24892). Среда, 20 января 2016
