Война за будущее?

После Первой мировой войны к читателю пришел Ремарк, и люди плакали и смеялись над "Тремя товарищами". Вторая мировая, по масштабам несоизмеримая с первой, дала целую когорту интеллектуалов, проклинающих войну и сделавших все возможное для того, чтобы она не повторилась. Они много писали, эти люди: от "Падения Парижа" Ильи Эренбурга до "Живых и мертвых" Константина Симонова. От романов Хемингуэя до повестей Быкова. От блестящих эссе Альбера Камю до исторических реминисценций Марка Блока, погибшего во время Сопротивления.

Но они не только писали: Пабло Пикассо и Жолио Кюри заседали на конференциях Всемирного совета мира, слушали во время долгих заседаний соленые шутки Пабло Неруды и скучные речи делегатов "от всех стран и народов". Но они были уверены, что делают главное в своей жизни дело: не допускают повторения войны. И они ее не допустили. Во всяком случае, в двадцатом веке.

Век двадцать первый поставил людей перед новым выбором, и вновь перед выбором войны и мира. Внешне выбор "новый", но возникает такое чувство, что каждое поколение должно решать одни и те же задачи: поднимать детей, растить сады, не допускать уничтожения себе подобных. Какая банальная констатация! Но что, разве ей нет альтернативы? Чтобы убедиться в этом, включите "новостные" передачи. Вы легко заметите, как милые мальчики и девочки, да и граждане возрастом постарше с профессиональным объективизмом констатируют число убитых и раненых, рассуждают об убойной силе ракет и бомб. Еще недавно точно таким же тоном дикторы Центрального телевидения докладывали о количестве зерна, засыпанного в амбары родины, и мощности нового трактора, пришедшего на нивы страны.

Поголовье убитых людей незаметно ассоциируется с поголовьем идущего на бойню скота, а демонстрации кадров, где несут покалеченных насмерть людей, напоминают сопровождающими эти кадры бойкими речитативами немецкий "Schweinfest", "праздник убитой свиньи". Мнимая отстраненность, судя по всему, должна свидетельствовать о возросшем профессионализме, а свидетельствует разве что о равнодушии, ангажированности и утрате моральных критериев. Не оставляет чувство, что люди "по ту" и "по эту" сторону экрана находятся как бы в разных мирах. Одни выполняют "профессиональный долг" именно так, как им объяснили, как им рассказали о сути происходящего. Другие корчатся на своих продавленных диванах, матерятся, пьют водку и выражаются словами, далекими от лексики университетских профессоров.

Да разве дело только в этих "носителях" информации? Бесстрастность, во всяком случае внешняя, стала нормой поведения политиков, дипломатов. Бесстрастен министр, говорящий о необходимости какого-то нового эпохального заседания. Ей-ей, иногда с ностальгией вспоминаешь Никиту Сергеевича Хрущева, не постеснявшегося постучать "скороходовским" башмачком по трибуне Организации Объединенных Наций.

Может, мы развращены последним десятилетием, приблизившим нас к достижениям западной цивилизации? Может, людская кровь незаметно превратилась в "голубую" ницшеанскую субстанцию, переливающуюся в жилах "сверхчеловеков"? Может, что-то случилось со всем человечеством, которое "мутирует", как грибы в чернобыльской зоне?

Война в Ираке, битва за Фалуджу со всей остротой поставили перед нами "новые старые" вопросы, на которые, хочется нам этого или нет, отвечать все же придется.

Стали ли мы другими? Видимо, нет, если брать "общечеловеческий масштаб", столь любимый последним генсеком КПСС. Мы так же боремся за хлеб насущный, как и миллионы наших предшественников. Похожим образом болеем и проклинаем судьбу. Озабочены "квартирным вопросом" и презренным металлом. И вместе с тем, если "приземлиться" в наши дни, что-то неуловимо изменилось. Мы постепенно распадаемся на социальные атомы, где каждый, сам по себе, ведет беспощадную борьбу с себе подобными за выживание. Мы стали несравненно озлобленнее, чем наши "советские" предтечи. Пресловутые "совки" были, конечно, наивнее, но сколь важен и необходим был этот "наив" для здоровья общества, для воспитания подрастающего поколения, для самих себя.

Во второй половине прошлого века философы дружно говорили о наступлении эры "массового человека". В том смысле, что массовым становилось все: и потребление, и социальные стандарты, и даже чипсы, которые поедали бушмены Австралии и фермеры Айовы. Ничем не отличаются друг от друга джинсы, которые носят аборигены в Жабинке и на острове Борнео, да и спутниковые телепрограммы, которые смотрят домохозяйки Лондона и брестские "челноки", вещают одним голосом и тоном. Ныне же заговорили об ином: эволюции личности в сторону "эгоистического человека".

Эгоизм - это когда "вс„ по барабану". Когда господствует личный, клановый, профессиональный или, как нынче модно говорить, корпоративный интерес. Когда на вопрос: "А что там, в Багдаде?" - отвечают в том же тоне: "А тебе это надо?" Вспомните похожий вопрос, который задавал герой Бодрова-младшего в одном из культовых "Братьев". Если разобраться, так, по большому счету, эти фильмы тоже эгоистичны. В том смысле, что есть группа людей, неравнодушных друг к другу и понимающих, что мир изменился. И они решают свои задачи, вполне конкретные и вполне корпоративные. С ностальгией, конечно, как же без нее. С рассуждениями в духе старцев Оптиной пустыни, с элементами этакого монтеневского философствования о смысле жизни. Но далеко не случайно большинство из героев погибает, к несчастью, не только в переносном смысле.

Вот и получается, что вновь надо повторять о разрушительности эгоизма. Что президент Буш, думая об интересах нефтяных монополий, даже американской нации в целом, не должен, не имеет права осуществлять эти интересы за счет других людей. Что "кровь людская не водица", что "в огне брода нет", что "хлеб - имя существительное". Что глобализация, о которой столь много говорят и пишут, касается и проблем войны и мира.

Читатель скажет: да вроде нет никакой необходимости ломиться в открытую дверь, все сказанное не выходит за пределы социальных аксиом. Читатель будет прав, но в это же время в Багдаде будут убивать людей, будут плакать дети, а бодрые кинооператоры будут ловить в видеоглазок кадр покруче, так, чтобы в объектив попала не только сломанная ручка или ножка, но и чтобы страдание на лице, кровь на теле, - словом, антураж должен быть соответствующий. Говорят при этом: мы профессионально выполняем заказанную нам работу. Это верно, что ж спорить. Но вот Михаил Ромм в "Обыкновенном фашизме" тоже профессионально выполнял заказанную ему работу. А разница - в размер галактического парсека. Потому что Ромм не эгоистичен, у него была такая, извините, вещь, как душа, которая болела и плакала при взгляде на каждый документальный кадр. А нынче - "какая боль, какая боль, Аргентина - Ямайка: пять ноль". И все бы ничего, да вот только работы Харону явно прибавилось.

Конечно, времена просветителей безвозвратно канули в Лету. Никому не нужны моральные речитативы на тему "что такое хорошо и что такое плохо". Но ведь иного выхода просто нет. Никак он не просматривается за прошедшие тысячелетия цивилизации. Выбор небогат: или ты съешь ближнего, или найдешь с ним общую тему не только для разговора, но и общежития. Или разного рода блоки сомнут друг друга в яростной схватке, или какой-нибудь мальчишка сложит из них игрушечный домик. И посадит рядом дерево. И из будки будет выглядывать симпатичная собачья морда. И еще будет речка, корова на лугу, облака в небе. Будет мир - и не будет агрессивных блоков.

Какой идеализм! - может воскликнуть записной скептик. Битва за Багдад убедила нас в том, что нет ничего, кроме интереса, кроме цинизма, кроме манипулирования мнениями, кроме беспощадного искоренения инакомыслия. Совсем в духе не столь давно почившего в бозе Индекса запрещенных книг. Но ответ скептику столь же очевиден: демонстрации в Австралии, повсеместное сжигание английского и американского флагов, мирные шествия в Лондоне и столкновения с полицией в Японии, "нефтяные" протесты в Москве и даже пламенные речи Жириновского. Несложно убедиться и в отношении белорусов к войнам последнего времени. Страны, умирающие под ударами агрессоров десятки раз, имеют и силы, и волю сказать о том, что "плохо" - это "плохо". Что истина все же одна и она вовсе не в войне. Что агрессор есть агрессор и мир стоит накануне нового передела и соответственно перед угрозой жесточайшего столкновения в борьбе за новые территориальные, сырьевые и иные приобретения.

Теоретически предполагалось, что колониальные войны остались в далеком прошлом. Но практически получилось, что, пока есть что делить, будут находиться желающие протянуть загребущую руку к тому или иному пирогу. Несложно прогнозировать, что этот процесс бесконечен: поделят, скажем, на Земле, перейдут в космос и начнут с истовостью Савонаролы делить уголки Вселенной. Благо там есть где развернуться. И противопоставить этому можно все ту же домотканую, кондовую, посконную матушку-правду. Где вещи называются своими именами, где дипломатам остается достаточно узкое поле для профессионального маневра, где политики четко знают те места, которые являются заповедными, где дети будут играть в войну "понарошку" и где Иван-молодец все же отрубит Змею Горынычу его головы.

Несколько слов хотелось бы сказать и о смирении-покаянии. Ф.Ницше как-то заметил: "Червяк, на которого наступили ногой, начинает извиваться. Это очень благоразумно, так как уменьшает вероятность снова попасть под ноги. На языке морали это называется смирением". Не будем комментировать ницшеанский имморализм, это не наша тема. Но великий немец правильно заметил, что нельзя превращать ту же мораль в фетиш, ограничиваться моральными сентенциями, как не нужно и иное: брать на себя чужую ответственность. Ведь тому же агрессору очень хочется, чтобы речь шла именно о "коллективной ответственности". Чтобы на вопрос, который раньше или позже встанет перед человечеством в отношении, например, иракской ситуации: "Кто виноват?" - можно было бодро ответить: "Мы все виноваты". Этот процесс напоминает постоянные призывы католической церкви к покаянию: покайтесь, как каемся мы. Но Ватикану есть за что каяться: не будем вспоминать крестовые походы и инквизицию, достаточно греко-униатского эксперимента. Но это, как говорится, его дело. Зачем каяться другим? Точно то же и в современной политике: убиваем мы, но в том, что жители Фалуджи сопротивляются, виноваты и вы. Каким образом? Иногда кажется, что дело вовсе не в этих или иных фактах, а именно в разделении ответственности за происходящее: "мы все виноваты".

Вот здесь нужна четкость и ясность позиции: виноват конкретный человек, конкретная армия, конкретная нация, конкретное государство. И пропагандистские усилия должны быть направлены вовсе не на оправдание, а на констатацию фактов. Необходим своеобразный политический "детектор лжи", важны конкретные вопросы - и мы быстро обнаружим тех, у кого дрогнет голос или рука, кто начнет прятать правду за частокол софизмов.

И последнее. Сегодняшние войны - это не только страшная реальность, но и метафора, смысл которой в том, что это битва и за наше собственное будущее. Такие битвы уже знало человечество. В тридцатых годах прошлого века полигоном для обкатки мировой войны стала Испания. Таким же полигоном был Халхин-Гол, монгольская эпопея маршала Жукова. То там, то здесь возникают вроде бы локальные конфликты, далекие от нашей страны, непосредственно не угрожающие нашим границам. Но вспомним классическое: "По ком звонит колокол?", вспомним югославский кризис, балканские проблемы в целом, и мы легко убедимся как в том, что угроза миру легко приобретает глобальный характер, так и в том, что человечество вовсе не желает умирать под пулями тех или иных "освободителей".

С провинциального кондачка видится все же не хата, которая с краю, а проблема, волнующая миллионы людей. Может, виной тому наш византизм? Или все же нормальное желание жить самим и видеть живыми своих детей?