Воспитание жестокости

Отчаянный детский визг «Папа, не надо!», казалось, пронзил все пространство дома. У соседей начался очередной «воспитательный час». Не в силах слушать душераздирающие вопли, я решительно пересекла лестничную площадку и позвонила в дверь «воспитателей».

— В чем дело?! — папаша, солидный такой господин, вышел в тамбур прямо с орудием экзекуции — толстенным ремнем с железной пряжкой.

— Прекратите издеваться над ребенком.

— Да что вы лезете не в свое дело! — взревел родитель. — Меня отец порол, я сына порю, и он своих детей так же учить будет. В своей семье я хозяин!

Хозяин, кто ж спорит. Но являются ли подобные «обучающие» сеансы исключительно семейным делом? Что на этот счет говорит закон? У кого маленькому человеку искать защиты? И что мешает окружающим быть более чуткими к детскому плачу за стеной?

Чужое горе не болит?

Двухлетняя Настюша, одна из 10 обитателей социального приюта Центрального района Минска, почти неслышно лепечет что–то на своем детском языке. Если кто–то рядом заговаривает громче обычного, девчушка тут же прикладывает пальчик ко рту: «Тс–с–с» — и тревожно вскидывает глазки.

— Мать Настеньку наказывала за малейший шорох, — объясняет поведение ребенка участковый инспектор ИДН Центрального РУВД Елена Шамрук. — Дочка для родительницы была обузой с самого рождения. Девочка могла выпасть из кроватки да так и пролежать всю ночь. Первое время за Настей в меру сил присматривала бабушка. А когда она умерла, в милицию позвонил 80–летний больной дед девочки и попросил забрать никому не нужное дитя.

Тут–то и выяснились жуткие подробности из жизни маленькой Насти. Почему так поздно? Видимых следов насилия на малышке не было. И все же соседи могли быть в курсе происходящего (жила семья в частном секторе, где уклад, как водится, почти деревенский: все друг о друге все знают). Но молчали.

— Сигналы о бедственном положении ребенка можно пересчитать по пальцам, — вздыхает Елена Шамрук. — Проявляй люди больше сострадания — нам было бы гораздо проще выявлять очаги семейного неблагополучия.

По словам заместителя начальника управления охраны правопорядка и профилактики минского ГУВД Игоря Пашкова, семейное насилие — явление очень скрытое. Окружающие его стараются не замечать. Подсматривать в замочную скважину — занятие вроде как не совсем приличное. Так–то оно так. Однако скольких трагедий можно было бы избежать, если б их очевидцы не закрывали глаза и не затыкали ушли? Круговая порука слепых и глухих на руку домашним тиранам.

— Ребенок редко сам расскажет о том, что его дом — камера пыток, — вывод подсказан Игорю Пашкову многолетним опытом. — Как правило, такие факты открываются случайно. Когда переполняется чаша терпения жертв собственных родителей. В Минске был такой случай. 15–летняя школьница сбежала из дому. Когда девочку нашли, она призналась: вот уже несколько лет ее насиловал отчим. Самое странное в этой истории — позиция матери, откровенно не желавшей смотреть правде в глаза. Что уж тут говорить о посторонних?

Анатомия таких происшествий и проста, и сложна одновременно. Защитить ребенка одному из родителей нередко мешает ложный стыд. Хотя рано или поздно гнойный нарыв лопнет и огласки все равно не избежать. В архиве сотрудников ИДН Центрального района есть похожая история. Отец, не пенсионер и не инвалид, в прямом смысле слова сел на шею дочери–девятиклассницы. После первой смены в школе у девочки начиналась вторая — трудовая. По настоянию папаши школьница вынуждена была искать временные приработки на продуктовых рынках, чтобы кормить родителя–тунеядца. В случае неповиновения иждивенец распускал руки. Мать, не желая выносить сор из избы, не вмешивалась. В конце концов забила тревогу школа: у ученицы, зубрившей вместо алгебры и физики цены на овощи и фрукты, резко снизилась успеваемость.

«Горькая» вместо сладкого

«Воспитание» табуретками, утюгами и прочими предметами — это состав преступления, именуемого в Уголовном кодексе истязанием. Впрочем, насилие — это не только порка и подзатыльники, но и любая другая экзекуция, уродующая детскую психику. В последние годы медики и педагоги все чаще говорят о детском алкоголизме. Само словосочетание переваривается не сразу. Увы, в некоторых пьющих семьях дети пробуют конфеты гораздо реже, чем «горькую».

— Леня попал к нам в 12 лет, — рассказывает Татьяна Походня, социальный педагог центра, при котором существует приют Центрального района. — А пить начал с шести. Рюмку малышу наполняла собственная мать. Что это, как не самое грубое насилие? Паренька неоднократно вылавливала милиция: возле церкви просил милостыню. Подаяние тратил на водку. Когда мать отстранили от воспитания, мальчика направили на лечение от алкоголизма. Но пагубные привычки живучи. Леня и из приюта убегал, чтобы «заработать» на выпивку.

К сожалению, даже самые эффективные реабилитационные программы бессильны, если речь идет о подобной дурной наследственности. Кажется, вот он, переломный момент, страшное прошлое больше не вернется, и вдруг налаженная стараниями педагогов и психологов жизнь юного существа, будто хрупкое стекло, вновь раскалывается на части. За 16–летнюю Дашу (несмотря на нежный возраст, алкоголичку с 4–летним стажем) поначалу радовался весь коллектив социально–педагогического центра. Ее спасители были уверены, что отвоевали девочку. Только порок оказался сильнее. До окончания кулинарного техникума оставались считанные месяцы, как стало известно: Даша сбежала. Куда? К своей беспутной матери, с которой они в первый же вечер выпили «за встречу».

А во что превратилась жизнь 8–летней Анечки, самой что ни на есть реальной, а не сказочной Золушки? Учителя подметили, что ребенок на уроках клюет носом. Оказалось, пока родительница налаживала личную жизнь, приправляя острые ощущения бурными возлияниями, второклассница готовила еду младшим братику и сестричке. Еще чуть–чуть — и девчушка сама бы запила от всего этого кошмара.

Звонок другу

Детям, попавшим в беду, государство готово помочь. Но как узнать о том, что ребенок нуждается в защите? Как вариант маленький человек может рассказать о своей проблеме сам. Кому? Адресов не так уж и мало. Например, в Минске есть служба экстренной психологической помощи для детей и подростков (тел. 315–00–00). Специалисты службы говорят, что звонков много, но о случаях насилия абоненты сообщают нечасто. Больше делятся переживаниями по поводу первой любви и отношений со сверстниками.

Весной по адресу Кирова, 16 (Минск) начала работать приемная Национальной комиссии по правам ребенка (такие же службы открылись во всех областных центрах). Необходимую консультацию можно получить и по телефону 227–31–38.

— В зависимости от ситуации, — говорит секретарь комиссии Ирина Александрович, — мы направляем наших посетителей к нужному специалисту, который оказывает конкретную помощь. Нередко к нам обращаются родители на грани или в процессе развода. Их интересует, как при этой болезненной процедуре защитить интересы детей? Разрыв семейных отношений — это ведь большая травма для ребенка. В составе комиссии — должностные лица судов, прокуратуры, правоохранительных органов, властных инстанций. Поэтому у нас есть реальная возможность решать разные житейские вопросы, вплоть до самых острых. Главное — обратиться к нам.

Резюме? Очевидно, не прав мой сосед: нюансы воспитания, расходящиеся с правами ребенка, — дело не личное. Междоусобицы, которые сегодня происходят в отдельных «ячейках общества», завтра могут вылиться в настоящую гражданскую войну. Только в Минске дежурными частями РУВД ежегодно регистрируется около 15 тысяч семейных скандалов. Масштаб этих баталий явно перерос рамки локального сражения. Так и хочется призвать воюющие стороны к перемирию. В противном случае дети, воспитанные жестокостью, вырастут и вовсе потопят домашний очаг в пучине этой жестокости.