Самая, пожалуй, обсуждаемая тема уходящей недели — смягчение наказаний за уголовные преступления. Вместо традиционного лишения свободы суды все чаще применяют альтернативные меры, оставляющие человеку шанс исправиться без тюрьмы. В интервью нашей газете Председатель Верховного Суда Валентин Сукало сказал так: «Мы будем прямо говорить о неэффективности такого вида уголовного наказания, как лишение свободы. Он самый суровый, самый карательный. Но не самый эффективный, если иметь в виду такие его функции, как исправление и перевоспитание». И в этом случае авторы «Спор–площадки», как обычно, не сошлись во мнениях. Один из них полагает, что либерализация судебной системы только на руку преступникам. Другой убежден, что лишь дальнейшая гуманизация правосудия позволит победить криминал. Чью сторону примут читатели?
За
Украл, выпил... и на свободу?
Роман РУДЬ, сторонник жестких мер:
— Тебе ли не знать, Андрей, что большинство судебных очерков начинается одинаково? Первые строки почти всех рассказов о жестоких убийцах написаны как будто под копирку: «Совершив первое преступление, он отделался условным сроком (штрафом, отсрочкой, исправработами). Гуманность суда расценил как безнаказанность...» Пока мы упиваемся собственным либерализмом, уголовники продолжают шарить по нашим карманам. Они искренне считают нас лопухами, а смысл слова «гуманный» для них весьма туманный... Поэтому я все больше убеждаюсь, что массы тяжких преступлений можно было бы избежать, если бы за первый же мелкий проступок давали максимально суровое наказание. А мы с ними цацкаемся, чем толкаем неисправимых личностей на все более серьезные «дела». Они будто бы испытывают правосудие: мол, а не слабо ли вам оставить меня на свободе вот за эту кражу? А за эту? А за серию? И хихикают, в очередной раз получив мягонький приговорчик...
Вспомни, что в нашей сумасбродной юности удерживало 17–летних балбесов, например, от желания украсть чужой велосипед? Только страх наказания. Тот факт, что «воровать нехорошо», служил скорее побуждением к краже: это же так заманчиво — нарушать табу... Но в те времена все хорошо понимали, что за велосипед вполне можно сесть, и этот страх подогревался еще и байками об ужасных нравах, царящих в колониях для малолеток. Так что при мысли о краже в неразумных юных головах опускался невидимый, но очень надежный шлагбаум. А что теперь при нынешнем разгуле гуманизма послужит тормозом для подростка? Угроза штрафа? Не смеши меня. Штраф все равно будут платить мама с папой, так что воруй — не хочу...
Кстати, о деньгах. Регулярно получаю письма читателей, которые недоумевают по поводу странного милосердия, проявляемого не столько к жертвам, сколько к исполнителям преступлений. Вот бабушка пишет, что местный воришка украл у нее несколько кур, кому–то продал, деньги пропил... Суд дал ему условное наказание, постановил возместить ущерб. И с тех пор долгие месяцы участковый пытается устроить выпивоху на работу, а судебные исполнители безуспешно ищут хоть какое–нибудь имущество осужденного, на которое можно было бы наложить взыскание. Бабушка справедливо возмущается: «Что ж это за наказание, если вор Митька гуляет по деревне да посмеивается мне в лицо, еще и приговаривая, что я не получу с него ни копейки? Чувствую себя оплеванной... Если он не хочет работать на свободе, то за решеткой его бы заставили!»
Есть и еще один аспект, о котором предпочитают не говорить гуманизаторы. Вор Митька не просто так гуляет по деревне, он присматривается, что еще утащить. Если за кур не посадили, то и корову как–нибудь простят. Несколько лет назад «СБ» публиковала письмо бывшего участкового милиционера с Витебщины, который признался, что охотно упекал деревенских воришек за решетку, и это была вовсе не кара за конкретный мешок картошки, а возможность уберечь мелкого лиходея от превращения в крупного злодея. Законный способ спасти односельчан от более серьезных преступлений, на которые рано или поздно решатся митьки да петьки, ошалевшие от либерализма наших судов. Возьми нашумевшее дело пуховичского поджигателя: отправься он в колонию за какую–нибудь мелочь, у людей бы не сгорели подожженные им хаты, сам бы поджигатель остался в живых, а молодые парни — теперешние подсудимые — не носили бы в душе тяжкий грех убийства.
Практику лишения свободы за «н
езначительные преступления» поддерживают не только законопослушные граждане, но, бывает, и сами осужденные. Вот строки из таких писем: «Если бы не тюрьма, меня бы уже и в живых не было... Три года пить без остановки — ну какой организм это выдержит?», «Каких бы я дров наломал, если бы вовремя не посадили...», «Благодарю Бога, что сижу только за кражу, еще немного — и сидел бы за убийство».
Противники лишения свободы как вида наказания сетуют, что у преступников, мол, разрушаются социальные связи... Ай–я–яй, какая жалость! А если этих связей и не было никогда? В России, например, не стесняются признать, что появилась категория «вечных зэков» — людей, которым просто нечего делать на свободе. Один из них говорит журналу «Русский репортер»: «Кому я там, на свободе, нужен? Знаете, сколько я видел на воле людей, которые о тюрьме мечтают? Они только летом сидеть не любят, а как только осень наступает, загружаются какой–нибудь мелкой статьей и садятся за решетку, чтобы в себя прийти. Витрину, например, разобьют или что–нибудь стырят...»
В наших старых фильмах не раз звучали принципы справедливого правосудия. Но теперь жегловская аксиома «Вор должен сидеть в тюрьме» признана несовременной, а безрадостная формула воровской жизни из комедии «Джентльмены удачи» скоро будет выглядеть по–новому: «Украл, выпил — и на свободу!»
Против
Амнистия нон–стоп
Андрей ДЕМЕНТЬЕВСКИЙ, противник социальных «мастырок»:
— Роман, ты, надеюсь, все буквы русского алфавита в работе используешь? Если мы с тобой начнем игнорировать перечень знаков, предложенный Кириллом и Мефодием, то читатель нас, боюсь, не поймет. Обрывки какие–то получатся, нелепицы. Сплошные «абрвалги», «фывапы» и «рлдж». Так и в других профессиях: у каждого специалиста существует некий арсенал средств, приемов, инструментов, без использования которых его труд потеряет конкретный смысл и пользу. Футбольный тренер, к примеру, призывает игроков видеть на поле всех партнеров и использовать все имеющиеся в наличии финты и удары. И хорошая команда старается выполнять указания наставника. Почему же нередко так слабо видят свои возможности «игроки» на правовом поле? Почему из всего данного Уголовным кодексом перечня видов наказаний многие судьи видят только несколько позиций, связанных с заключением под стражу, лишением свободы? Не должностное ли это нарушение, не признак ли непрофессионализма?
Листаю УК Беларуси... Убеждаюсь, что мелким воришкам, преступникам–новичкам, женщинам, старикам Доктор Закон предписывает совсем другие «лекарства», нежели убийцам, разбойникам и насильникам. В списке щадящих рецептов — общественные (от 60 до 240 часов) и исправительные работы (от 6 месяцев до 2 лет), штрафы (от 30 до 1.000 базовых величин), арест (строгая изоляция на срок от 1 до 6 месяцев), ограничение свободы (нахождение в исправучреждениях открытого типа либо под надзором по месту жительства).
В УК есть и статьи, предусматривающие осуждение с отсрочкой исполнения наказания, условным неприменением наказания и даже... без назначения наказания. Закон также разрешает в ряде случаев освобождение от уголовной ответственности «с привлечением к административной ответственности», «в силу утраты деянием общественной опасности», «в связи с деятельным раскаянием», «в связи с добровольным возмещением причиненного ущерба (вреда)», «в связи с примирением с потерпевшим» и т.д.
Сравню проблему, на которую обращают внимание в Верховном Суде и МВД, с «мастыркой». На зэковском сленге это простецкое словечко означает посторонний предмет, который осужденные или подследственные вгоняют себе в разные части тела, — этакий тюремный вариант военных «самострелов». В республиканской тюремной больнице хирурги мне показывали эти самые извлеченные после операций «мастырки», а уголовники, задрав рубахи, демонстрировали жуткие шрамы... Думаю, точно так же общество в лице представителей старого судейского корпуса, цепляясь за советские стереотипы, само вгоняет себе в организм острую проблему. Чем больше граждан проходит тюремные университеты, привыкает жить «по понятиям», тем страшнее социальная рана. И почти ежегодные амнистии — это, по сути, исправление ошибок излишне консервативных судей, по старинке уповающих на исправление преступника за решеткой. Покажи мне, Роман, хотя бы одного человека, который выходил бы из «зоны» перевоспитанным, просветленным? Разве можно измениться к лучшему в условиях ежедневного общения с «авторитетами» и «шестерками», «обиженными» и «опущенными», подвергаясь риску стать жертвой насилия и опасных болезней? «Зона» озлобляет, рушит семьи, буквально ставит на человеке клеймо. Лет через пять такой однажды оступившийся прочно прописывается в уголовном мире. Возврата нет. Под словом «работа» такой человек понимает только одно — криминальный промысел.
Подозреваю, что сторонники глебожегловского постулата о воре и тюрьме просто не хотят что–то менять. Ведь гуманизация судебной и пенитенциарной систем — дело хлопотное. Действительно, нужно водить оступившегося человека буквально за ручку и помогать искать место под солнцем. Необходимо создавать структуры по надзору за исполнением альтернативных видов наказаний. Реформировать службу судебных исполнителей, чтобы эффективнее действовала система взимания штрафов. К сложной работе надо подключать психологов, наркологов, педагогов, создавать общественные гуманитарные организации. Это как минимум. Как максимум, на мой взгляд, стоит ввести институт судов присяжных. Может, 12 присяжных сделают то, что не удается одному судье?
Вот ты говоришь, что многие уголовники чуть ли не благодарят судей за тюремные сроки... А у меня до сих пор не идет из головы разговор с убийцей, осужденным на пожизненное заключение. Особо опасный преступник признался: «Я жил бы как все, нормально, если бы меня тогда не засадили «по малолетке» за мелкую кражу. Дали бы шанс...» Свой тюремный университет он, похоже, закончил «с отличием»... Мы его потеряли.
