В который раз убеждаемся: как же много среди наших читателей людей, активно думающих, рассуждающих, анализирующих, сопоставляющих полученную из газеты информацию со своим жизненным опытом. Очередной пример тому — заочный диалог нашего постоянного автора, историка из Бреста Бориса Лепешко и читательницы из Лепеля Евгении Юнацкевич.
Вот что написала в редакцию Евгения Ивановна:
«Уважаемый Борис Лепешко!
С большим удовольствием читаю ваши статьи в «СБ». Поэтому решила написать вам о мучающем меня вопросе. Если можно, ответьте на него через газету, а нет — так нет, я пойму.
Мой прадед Бурцев Даниил Стефанович, поручик царской армии, погиб в 1914 году и был похоронен в Лепеле. Но после революции установленное надгробие уничтожили босяки от революции (так я их называю, может, не права). А почему они это сделали? Ведь Даниил Бурцев согласно присяге защищал независимость России и погиб в окопе вместе с солдатами. Почему все так произошло? Этот вопрос не дает мне покоя. Между прочим, два брата Даниила были чиновниками, мой дедушка — по финансовой линии, еще один брат — инженер–строитель. Дедушка на протяжении всей своей жизни подвергался гонению. Но я никогда не слышала, чтобы он хулил советскую власть. Мне запомнились его слова: «Интересно, что будет дальше?» Теперь, приходя на его могилу, я говорю: «Дедушка, Советский Союз развалили, предали». Меня волнует вопрос: почему революция была против грамотных людей, против тех, кто старался учиться, получить профессию, приносить пользу той стране, в которой жил?
Сейчас я поставила небольшой скромный памятник на могиле поручика Бурцева, хоть сама пенсионерка и большими средствами не располагаю.
Извините меня, но в голове у меня теперь какой–то хаос. Стали много и по–разному писать о нашем прошлом. Нельзя его обливать грязью, это история. Однако надругательства над могилами я простить не могу, не могу простить надругательства над честными людьми.
С уважением, Евгения Ивановна ЮНАЦКЕВИЧ. Лепель».
И вот ответ Бориса Лепешко, как и просила Евгения Юнацкевич, через газету. На наш взгляд, он будет интересен не только адресату.
Чем болеет память
Уважаемая Евгения Ивановна!
В своем письме вы признаетесь, что плохо понимаете, что произошло с вашей семьей в начале ХХ века и почему преследованиям, гонениям подвергались прежде всего те, кто учился, достиг определенного положения в обществе, работал инженером, честно служил Родине, как бы она, эта Родина, официально ни называлась. И почему памятник вашему прадеду, поручику императорской армии, погибшему в Первую мировую, после революции разрушили, как вы говорите, «босяки». Задаетесь вопросом, почему перелицовывается история, в том числе и в последнее время, честно признаваясь в своей растерянности. Вообще, вопросов, которые привели бы в состояние прострации великое количество граждан, которые хорошо помнят (когда сами, когда по рассказам родных) прошлое, очень много. Сложно понять, например, какие претензии были у советской власти к профессорам и литераторам, заявлявшим о своей аполитичности. Ну зачем было морить голодом выдающегося мыслителя Василия Розанова, да так, что он стонал в своих письмах, обращенных к читателям: «молочка бы, милого творожку...» Ни «белым», ни активным контрреволюционером автор «Уединенного» не был. Зачем было подсаживать штыками на пресловутый «философский пароход» десятки, сотни крупнейших умов страны, оголяя университетские кафедры? Да, логика классовой борьбы, но людям — и тем, кто уехал, и тем, кто остался, — как жить дальше? Почему портного, который всю жизнь сидел, сгорбившись над швейной машинкой, зачисляли в тунеядцы и эксплуататоры одновременно? Тунеядец — так как избегал общественно полезного труда, а эксплуататор — в связи с наличием мальчишки, бегавшего за мелом, линейкой и клиентами. Сложно понять хрущевские атаки на частный сектор, когда переписывали кур и прятали в подвал «лишнюю» свинью, держать которую строителю коммунизма было не положено. Вопросы можно множить, но найти на них ответы непросто. И не потому, что то или иное социальное явление нельзя формализовать, разложить по умозрительным полочкам, а в связи с тем, что не получается у нас всех выстроить такое понимание линии жизни, которое позволило бы избегать глупостей и несправедливостей.Эта констатация ведь касается и дореволюционного периода. Сколько томов написали отечественные классики литературы, бичуя пороки и безобразия царского режима! Гоголь, Короленко, Салтыков–Щедрин, Достоевский, Толстой, Чехов — список критиков велик и продолжает пополняться известными именами и сегодня. Город Глупов, городничие, ноздревы и собакевичи... Поэтому можно сказать просто: во все времена и во всех странах были люди, которые совершали поступки, непонятные (мягко говоря) современникам, поступки, которые вызывали протест и боль. Но дело и в ином: личном переживании несправедливости и подозрении, что именно твоя жизнь богата на несправедливости. Решение этой проблемы приходит по–разному: кто–то ожесточается, а кто–то готов к поступкам. Вы, Евгения Ивановна, на свои скромные средства восстановили памятник прадеду, гвардейскому поручику, и, пожалуй, это именно то, что восстанавливает прерванную нить времен. И что особенно важно: в вашем письме нет ненависти. Есть непонимание, искреннее переживание, боль, а вот ненависти нет. Это тоже отечественная традиция, как раз тот случай, когда нет желания агрессивно восстановить справедливость в личном понимании этих слов. Ведь точно так же обиженные советской властью ученые строили для страны самолеты, танки, конструировали артиллерийские орудия, и слово «шарашка», своего рода казарма, в которой они жили и творили, не было символом тюрьмы. Точно так же сотни выдающихся военачальников периода Великой Отечественной войны, выпущенные из бериевских застенков в разгар тяжелейших боев, искалеченные физически и психологически, воевали честно, храбро: маршалы Мерецков, Рокоссовский, в этом ряду и иные офицеры и рядовые бойцы.
Вспомним генерала Серпилина из симоновских «Живых и мертвых». И это не всепрощенчество, никто и ничего не забыл. Это понимание того, что твоя боль может и должна соотноситься с болью иных людей, переживанием поколения, когда личное может отступать на второй план, а на первом оказаться что–то иное, более важное.
Конечно, как поступить в том или ином случае, какой выбор сделать, каждый решает сам. В тот же революционный период тысячи честных людей бежали на юг, вступали в «белые» армии, воевали как могли. Они не могли уступить «босякам» Родину, и это понимаешь сегодня особенно остро. Но точно такая же правда была и у тех, кто воевал за свое понимание веры, свое понимание справедливости. Столкновение этих «правд» высекало такую искру, от которой страны постсоветского пространства тлеют до сих пор. Но отсюда же и стремление найти компромисс, примирить, казалось бы, непримиримое. А основа для такого примирения есть всегда: общая земля, общие патриархальные, «природные» ценности. Мы все же одни, у нас общий не только разрез глаз, конституция тела, у нас общая конституция жизни. В Россию вот сегодня возвращаются многие знаковые фигуры эмиграции — да, возвращаются в гробах, но возвращаются. И суть здесь проста: жить ведь не только нам, живет не только наша память о прошлом, часто болезненная, но жить и нашим детям, внукам. Надо ли жить в ненависти? Ответ очевиден, и ваше искреннее письмо, Евгения Ивановна, подтверждает это.
Советская Белоруссия № 140 (24770). Суббота, 25 июля 2015
