Темень. Вьюга. Дороги, почитай, не видно. Конь молодой, горячий. Стараюсь держать брезентовые вожжи внатяжку. Но порой все равно непонятно, то ли я управляю конем, то ли он мной. В возке под огромным кожухом притихла Екатерина Иосифовна — директор начальной школы деревни Роговичи. Заболел ее грудничок. Приехала за моим отцом, сельским фельдшером. Но он вот уже неделю выхаживает малыша в деревне Луговые.
Зимы середины 60–х на моей родной Вилейщине были холодными и обильно–снежными. Скорой помощи да и вообще автомобилю не пробиться. А на лошади в 20–градусный мороз за 25 — 30 километров в райбольницу захворавшего ребенка не повезешь. Вот и приходилось отцу организовывать педиатрическое отделение прямо в хате родителей занемогшей крохи. Поселялся к хозяевам на несколько дней. По часам делал малышу уколы, отпаивал целебными отварами. И вытаскивал из болезни, а то — и с того света. На время «стационарного» врачевания ребятишек его заменяла в медпункте коллега–сослуживица тетя Зина Самаль.
...Мама не отпустила учительницу в путь одну. Усадила меня на место возницы. Править конем в такой час и в такую погоду — неженское дело. Мне 12. В таком возрасте деревенские пацаны уже умеют управляться с лошадью. Дорога хоть недальняя — километра три с небольшим, — однако небезопасная. Часть ее проходит по торфянику. Еще с осени он горит. Пожар ползет в глубине. Но местами выбивается на поверхность. Языки пламени багровы и жутки. Конь прядет ушами и фыркает. У меня под ложечкой разливается неприятный холодок. Под промерзшей торфяной коркой огонь выгрызает большие глубокие ямы с раскаленным дном. Не дай бог возок провалится... На обратном пути вожжи берет отец. Чувствуя твердую руку, конь бежит ровно, резво. Лишь время от времени жует удила и воротит набок большую гривастую голову. Отец домой не заходит. Высаживает меня у калитки. И уже через секунду возок растворяется во вьюжной темноте...
С поздней осени и до весны лошадь играла роль главного транспортного средства, доставлявшего доктора на срочные вызовы. В десяток с гаком деревень в радиусе почти 10 километров. Утром, днем, вечером, ночью. Когда подсыхало, отец пересаживался на велосипед. Пока я не пошел в школу, иногда брал меня с собой. Для этого к раме прикрепил обитое мягкой материей седельце. Тогда я, конечно же, не вникал в суть и смысл его работы. Понимание пришло гораздо позднее. Но многое до сих пор представляется чем–то не укладывающемся в рамки просто выполнения служебных обязанностей. Речь не столько об уникальной преданности специальности, граничащей с самоотверженностью. Никогда не забуду, например, как однажды в трескучий мороз отец вскрыл свой пчелиный улей. Все пчелы погибли. Но, очевидно, по–другому было нельзя. Срочно требовался мед для приготовления снадобья, необходимого тяжело больному человеку.
Сельские врачи 50 — 60–х, по моему глубокому убеждению, в своем деле были даже не профессора — академики. Они могли все или почти все, что вообще возможно было сделать при тогдашнем скудном наборе медикаментов и практически полном отсутствии в сельских медпунктах специальных инструментов и оборудования. И роды принимали, и операции, порой весьма непростые, проводили. Были блестящими диагностиками. Лечили травами, народными средствами. И еще: у них была своеобразная, продиктованная суровыми жизненными реалиями, философия. К примеру, пациентам–мужчинам отец всегда прямо говорил, что в связи с болезнью их ожидает. Помню, как в деревне Кухты он с горечью, но удивительной твердостью сказал еще совсем нестарому главе многодетного семейства: «Рак. Жить тебе осталось полгода. Крепись». Вероятно, это было жестоко. Но человек должен был знать, сколько ему отпущено, чтобы успеть завершить какие–то важные дела и отдать домочадцам последние распоряжения.
...Когда кто–то нелестно отзывается о врачах, мне всегда очень неприятно. Вспоминаю отца. Его коллег... Понимаю: доктора бывают всякие. Однако это ни в коей мере не умаляет высоты самой профессии. И тех, кто отдавал и отдает ей всего себя без остатка.
Во многих странах есть памятники врачам — символы некоего собирательного образа. У наших восточных соседей они установлены в Москве, Смоленске, в Алтайском крае. В Витебске в 2011 году открыт памятник врачу–ветеринару. А вот посвященного тем, кто лечил и лечит людей, в Беларуси до сих пор нет. Уверен, такой необходим. И первым, на мой взгляд, должен стать памятник сельскому доктору. Может быть, в облике простого деревенского фельдшера из далеких 50 — 60–х. Того, кто в экстремальных по нынешним меркам условиях возвращал здоровье, спасал жизни. Служил людям верой и правдой.
Советская Белоруссия №27 (24410). Среда, 12 февраля 2014 года.
