Честно говоря, в последнее время тональность разговоров о поэзии, прозе, эссеистике и писательском труде в прессе и на интернет-страницах скорее похожа на кухонные свары, где в пылу эмоций их участники не очень заботятся о выборе выражений и ошеломленный читатель не может понять, откуда «инженеры человеческих душ» набрались столько желчи и злобы, понося друг друга последними словами.
Мне же по–прежнему хочется видеть в коллегах и любимых авторах ум и совесть, благородство и человеколюбие, истинный патриотизм и гражданственность.
Вспоминаю далекие уже шестидесятые годы, когда мне, полоцкому подростку, мама принесла пригласительный билет в Дом офицеров на встречу с писателями — участниками Декады русской литературы в БССР. Я впервые в жизни видел так близко и слышал легендарных писателей и поэтов — Михаила Светлова, который читал знаменитую в ту пору «Гренаду», Петруся Бровку, Пимена Панченко, Владимира Солоухина, Андрея Дементьева, Сергея Баруздина, Янку Брыля, Ивана Шамякина, моего земляка Алеся Савицкого... Мне и сейчас трудно передать то ощущение восторга, которое испытал!.. И это чувство не проходило с годами. Мне в голову не могло прийти искать какие–то темные стороны биографий, вникать в их споры, хотя и про споры, если таковые и были, не принято было трубить на каждом углу.
Конечно, когда много позднее, во время работы в Союзе писателей, довелось ближе столкнуться с закулисьем литературной жизни, с нравами, которые случались в творческой среде, чувство трепетного восторга стало подвергаться серьезным испытаниям.
Помню, поделился тогда своими сомнениями с самым близким другом, великолепным поэтом и человеком, ныне покойным Алесем Письменковым. Мы, как всегда, шли из СП домой вместе. Алесь остановился, помолчал, а потом как-то очень грустно сказал:
— А все–таки, согласись, это не самая худшая часть человечества.
И поэтому горько и больно наблюдать, как образ литератора все чаще опускается с высоких небес в кухонную склоку. И вместо властителя дум, пророка стал ассоциироваться в лучшем случае с разворотливым дельцом, клепающим на потребу неразборчивой публики, а то — со странным, психически и морально неуравновешенным типом, копающимся в своих и чужих темных потоках сознания.
И в оценках литературы почему–то на первый план стали выходить тиражи, скандальные выступления, принадлежность к той или иной группировке, организации, эстетическому или политическому течению.
И, как ни больно в этом признаться, во многом поспособствовали этому те, кто так или иначе занимается литературным трудом.
Рынок, к которому так стремились борцы с тоталитаризмом, цензурой и идеологическим диктатом, ворвался стремительно и бесцеремонно в святая святых — литературу и стал диктовать ей свои условия. Разговоры о литературе стали напоминать скандалы перед прилавком, или в примерочной, или в другом злачном месте: за сколько продал, почему не купили, какие тиражи, есть ли в книге секс, каков процент убийств. «Если нет секса в белорусской литературе, кто ее будет читать?» — нахожу высказывание в сети...
Сразу оговорюсь, я ничуть не умаляю право автора использовать любые приемы и сюжеты. История маньяка в романе Патрика Зюскинда и масса сцен на грани порнографии в произведениях Мишеля Уэльбека не мешают быть этим произведениям яркими явлениями в мировой литературе. Но дело, видимо, не столько в тематике произведений, сколько в мастерстве художника слова, его гражданской позиции.
Литература все–таки призвана не только и не столько развлекать, а ставить перед обществом вопросы, будить глубокие чувства, ответственность за происходящее в собственной душе и вокруг... И писатель — не просто повествователь, ремесленник, выдающий на-гора тысячи экземпляров ходовой продукции, — это мыслитель и будитель, звонарь и проповедник. Именно Писатель. А таких людей не может быть много! И когда мне говорят о количестве писателей в наших союзах, мне становится не по себе. Есть авторы текстов, литераторы, журналисты, но высоким званием Писатель я бы назвал единицы из пишущей и печатающейся братии.
В том, что литераторы в общественной жизни утратили свое прежнее место и значение, во многом виноваты мы сами. И уважаемые мэтры, и творцы помоложе, и окололитературное окружение. Переход на публичное выяснение отношений, зависть, политиканство, нигилизм, забота о себе любимом, включая требование славы, гонораров, тиражей... Можно ли себе представить Адамовича, Платонова, Мандельштама, Булгакова, Ахматову, не избалованных при жизни тиражами, званиями, гонорарами, требующих этого через газеты, телевидение, интернет?
Конечно, каждый труд должен быть достойно оплачен, но ведь не только стремлением получить копейку рождается высокая литература. История знает случаи, когда писатель, прозябая в нищете и безденежье при жизни, оставлял после себя гениальные произведения. Первый и главный посыл для создания художественного произведения — высокий порыв духа, стремление высказать то, что наболело, что тревожит, что требует душа.
Такие произведения есть и сегодня, правда, их значительно меньше, чем в счастливые для белорусской литературы 60–е — 80–е годы минувшего столетия.
И причин здесь много, начиная от стремительного падения интереса к книге, окололитературной возни в писательских кругах, «реваншизма» мелкой литературной публики за невнимание и непризнание в минувшие годы.
И все же верится, что время настоящей литературы еще вернется. Ведь смог же Нобелевский комитет недавно отметить своей престижной премией «канадского Чехова» — 82–летнюю Элис Мунро, рассказы которой — об обычных людях, их проблемах, внутреннем мире, как отмечают мировые критики. На каком бы языке ни писал писатель, прежде всего он пишет на языке души и сердца. И мне одинаково дороги белорус Быков и русский Астафьев, колумбиец Маркес и немец Манн, поляк Милош и француз Камю...
Наум ГАЛЬПЕРОВИЧ, поэт, писатель.
Советская Белоруссия №47 (24430). Четверг, 13 марта 2014 года.
