Вампиры в центре не живут

Где еще велись (и ведутся) самые интересные беседы, как не на кухнях? Иначе говоря - в кулуарах, за кулисами, в доверительной, неофициальной обстановке. Когда за чашкой чая, кофе, какао и прочего (чаще всего в чашках, увы, бывает это "прочее"), высказываются мысли неожиданные и смелые, а собеседники щедро подпитывают друг друга интеллектуальной энергией и не закругляют фраз, как в официальных докладах.

Почему бы не попробовать и нам открыть этакий "кулуарчик" для бесед о литературе?

Впрочем, для первых посетителей, каюсь, я не выставила на стол ничего, кроме... диктофона - надеюсь, от этого наша беседа не покажется вам суховатой. Да этого просто не должно быть, ведь мои собеседники - Петро Васюченко, драматург, писатель, литературный критик (в ТЮЗе можно посмотреть спектакль по его пьесе "Рыцарь Солнца"), и Ирина Шевлякова, литературный критик "последней генерации", с мнением которой, однако, считаются самые маститые. Ну и в роли "третьего" - я, знакомая вам по рубрике "Книжный навигатор" Людмила Рублевская.

Беседа зашла о глобальном - о литературных провинциях и, разумеется, о месте белорусской литературы в современном мире.

Л.Р.: Слышала мнение, что в мире могут быть всего две-три культурные столицы, а все остальное - провинция... Но также, что будущее - за культурными регионами.

П.В.: Что ж, регион звучит не так обидно, как провинция. А ведь белорусская литература для многих имеет устойчивую репутацию литературной провинции. Есть и второй стереотип в отношении нее - литература-вампир, которая только вбирает в себя чужие культурные наработки. Стереотипы массового сознания, как известно, преодолевать весьма непросто. Однажды литератор Алесь Аркуш проводил в Полоцке международную конференцию по постмодернизму. Приехали участники из Польши, Чехии, Украины, России. Московский критик много говорил о современной русской поэзии, и в его выступлениях сквозила уверенность, что культурный центр всегда был в Москве, а тут, в Беларуси, - провинция. И, разумеется, такая новация, как московская школа поэтической графики, - пока недоступная нам вершина. Тогда мы повели московского гостя в местный музей, где он увидел книги Симеона Полоцкого, изданные в XVII веке, со стихами, написанными на старобелорусском языке в виде креста, звезды, месяца, сердца... Кстати, именно Симеон Полоцкий стимулировал развитие русского стихосложения, когда был приглашен в Москву в качестве воспитателя юного русского царя. Так где же тогда был культурный центр, а где - провинция?

И.Ш.: Кстати, один из провозглашаемых принципов современного искусства - отсутствие центра, децентрация. И на протяжении последних 10 - 15 лет понятие центра и провинции не столько культурное, сколько социально-экономическое. Сегодня главное, увы, финансы. Организовать "пиар", раскрутку. Пример - книга молодой индийской писательницы Арундати Рой "Бог мелочей". Первый же роман, написанный ею на английском языке, - сразу был переведен на многие языки, издан во многих странах.

П.В.: Мне видится в возникновении культурных столиц некий элемент мистики. Вдруг таковая возникает там, где менее всего ожидали. Туманный Лондон, Берлин... И вдруг - в "неприметной" Норвегии, где и язык-то родной забыло большинство, всплеск творчества Ибсена и Гамсуна. Или - провинциальная Ирландия с ее Джойсом, Прага времен Кафки, Эйнштейна, Гашека... А что касается Беларуси - достаточно упомянуть Витебск Шагала и Малевича, когда там работали несколько десятков художников с мировым именем, и причина была вовсе не в притоке финансов, а в чем-то другом...

Л.Р.: Получается, что культурная столица возникает там, где в одно время и в одном пространстве творят несколько ярких личностей?

П.В.: Либо они притягиваются туда. Ведь культурная столица - это не "местный продукт", а скорее интернациональный.

И.Ш.: А вот вам пример, когда один человек может воплотить в себе одну из культурных столиц - Милорад Павич. Творчество этого писателя глубоко национально. Причем о сербской литературе в целом, возможно, и не говорят как о "центре".

П.В.: Но если является такая личность, нужно, чтобы она сама себя признала центром некоего культурного пространства. Ибо наши "сялянскiя пiсьменнiкi" по традиции тянули ноту о своей бедности, "занядбанасцi", "прынiжанасцi". Может быть, настало время не искать у себя двойников? Не спрашивать самих себя, где наш Пелевин, где наш Есенин? В конце концов, творческая личность ценна именно своей уникальностью, а все копии будут бледны. С тем же успехом можно задать вопрос, где в русской литературе Алесь Рязанов, Василь Быков или Янка Купала? Абсурд.

Л.Р.: А как насчет мнения, что круг потенциальных читателей сужается из-за того, что белорусский писатель вынужденно принимает на себя роль защитника национальных традиций, пропагандиста родного языка?

И.Ш.: Проблема не в языковом барьере, а в дидактизме, морализаторстве, присущих многим отечественным произведениям. Это читателя невольно раздражает.

П.В.: Национальное просветительство со временем заменило у нас национальную философию. Нам все время приходилось кому-то доказывать свою самодостаточность, доказывать, что мы есть.

И.Ш.: От дидактизма спасают ирония и самоирония. Сегодняшние 30 - 40-летние литераторы ею овладели - а как же! Но никто не знает - вдруг мы лет через двадцать окажемся в ситуации, когда придется вернуться к просветительству?

Л.Р.: Почему же не стали достаточно популярными книги, авторы которых как раз хотели не поучать, а развлекать, - ведь на белорусском языке созданы и эротические произведения, и детективы, и "ужастики" для детей?

П.В.: И тут мы стремимся к повторению - у всех есть, пусть же и у нас будет.

И.Ш.: Простите, а что вы считаете популярностью? Миллионные тиражи? Сомнительное доказательство. Я вообще не понимаю этого плача о "культовых писателях". Судя по тиражам, в России сегодня - суперкульт Владимира Сорокина с его "Голубым салом". Высокая литература там, по моему мнению, вообще потерпела поражение. Если культовость означает влияние на умы - то мы не можем говорить об этом без проверки временем.

П.В.: В свое время "языковой барьер" не мешал миллионными тиражами издавать произведения Ивана Петровича Шамякина. Его читал весь Советский Союз. Не помешал языковой барьер и Василю Быкову, чьи книги переведены на 70 языков.

Л.Р.: И не мешает он отдельным нашим авторам забрасывать свои произведения в Интернет.

П.В.: Кстати, в списке лучших писателей ХХ столетия - Янка Купала, Владимир Короткевич, Василь Быков.

И.Ш.: Владимир Короткевич для нескольких поколений белорусских писателей был культовым.

Л.Р.: И остается таковым. А что касается массового сознания, то беллетрист Боборыкин и сентиментально-патриотический поэт Кукольник были куда более успешны, чем их современник Пушкин. Тома Боборыкина издавались тысячами. Не то что брошюрки Пушкина, рассчитанные на тогдашних "высоколобых".

И.Ш.: Культы переоцениваются. Когда-то культовыми для меня в равной степени стали "Дети Арбата" Анатолия Рыбакова и "Сто лет одиночества" Габриэля Гарсиа Маркеса. Прошло десять лет - и мне не хочется перечитывать Рыбакова. А Маркеса я могу читать бесконечно.

Л.Р.: Провинциальность белорусской книги и в ситуации, когда полочку с произведениями отечественных авторов нужно искать в самом дальнем и непрестижном углу магазина, как бы в самой отдаленной его провинции. А вокруг - империя яркообложечных переводных изданий.

П.В.: В одной газете как-то всерьез была высказана "мудрая" мысль: как может поэт называться именем Тодар! "Теодоро", видимо, на вкус автора, звучит лучше.

Л.Р.: Вычитала недавно наблюдение: в детском садике маленького городка сплошь Марианны, Эдуарды да Ричарды, дети трактористов и доярок. А в семьях городских интеллектуалов растут Нюры, Маши и Глебы. Логика неразвитой духовности: лишь бы не свое, да почуднее, "покрасивше".

П.В.: Если бы у нас тут четвертым собеседником был Валентин Акудович, он бы сказал, что есть только проблема смерти литературы вообще. Но я думаю, что, как говорят в одном фильме, что-то да будет.

Л.Р.: Что будет белорусская литература - я не сомневаюсь.