С Вахтангом Кикабидзе наши корреспонденты встретились в Грузии накануне юбилея артиста. Сначала он пригласил нас в Кахетию, на озеро Кварели, а затем мы погостили у батоно Вахтанга в Тбилиси — в его собственном трехэтажном доме в престижном районе Ваке. Атмосфера уютной гостиной располагала к беседе...
— Я был сложным пацаном, учился из рук вон плохо. Когда много лет спустя мой сын Константин пошел в первый класс, он почему-то подумал, что эта учеба на один день. И когда на следующее утро мы стали поднимать его к началу уроков, устроил скандал: «Не пойду больше туда! Не хочу!» На что моя жена Ирина сказала: «Кока, как тебе не совестно? Ты второй день потерпеть не можешь, а Буба ходил в школу 14 лет!» Это правда: вместо положенных 11 лет, я учился 14. Трижды был оставлен на второй год: в 3-м, 6-м и 8-м классах. Мама из-за меня очень переживала. Увещевала, упрашивала, ругала, даже скандалила, хотя была человеком сдержанным и немногословным, но ничего не помогало.
Я был ребенком военного поколения — мы выросли без отцов. Мой папа, Константин Кикабидзе, происходивший из имеретинского дворянского рода, работал журналистом. Из-за сильной близорукости к военной службе был признан негодным, но на фронт все равно пошел — добровольцем, сказав маме: «Мне стыдно оставаться здесь». И в 1942 году пропал без вести под Керчью. Мне тогда было четыре года. В нашем дворе ни у кого из ребят не было отцов, все погибли на фронте. Из мужчин в живых остался один дядя Миша, инвалид. А в моем классе только у одного парня, Сосо, был папа — военный врач, майор. Иногда он приходил в школу — красивый, подтянутый, в военной форме, с медалями. И после его ухода мы всем классом били Сосо. Без причины — просто за то, что у него жив отец.
Теперь сложно объяснить те чувства, но тогда объяснений не требовалось — всем все было понятно. Включая Сосо. На самом деле он был самым сильным парнем в школе, запросто мог побить любого из нас, но он никогда не сопротивлялся. Терпел наши побои, чувствуя свою невольную вину.
У меня был очень силен синдром безотцовщины. Худющий, оборванный, вечно голодный, я думал только об одном: «Если бы папа был жив, все у нас было бы по-другому». Пацанам жить без отцов очень сложно, материнское воспитание не может заменить отцовское, да и вкалывали наши мамы с утра до вечера. А мы росли на улице, которая, по сути, нас и воспитывала. Гадостями всякими занимались. Помню, украли будку на колесах с конфетами — очень уж хотелось наесться сладостей. Притащили ее во двор, конфеты разобрали, а что делать дальше, куда спрятать этот фургон — не знаем. Разумеется, дело дошло до милиции со всеми вытекающими последствиями. Да-а, плохой я был мальчик… Но, знаете, с другой стороны, та же улица учила нас быть людьми. Самым страшным считалось предательство. Чтобы только не слыть стукачом, приходилось многое брать на себя. За что не раз был бит.
— Ваша мама не пыталась создать новую семью?
— Мама у меня удивительная женщина — аристократических корней: по отцовской линии из княжеского рода Багратиони (единственная фамилия, царствовавшая в Грузии. — Прим. «ЗН»), по материнской — из старинного княжеского рода Амирэджиби. Она очень много читала, всегда была в курсе всех новостей, но к бытовой жизни оказалась неприспособленной. Ни шить не умела, ни готовить. Когда я женился, мама иногда приходила помогать Ире. Возьмется, например, постирать — белую сорочку положит в таз вместе с черной и, конечно же, испортит обе. Но зато она была очень интересным человеком и красивейшей женщиной. Естественно, вокруг нее крутились поклонники, воздыхатели. Как-то я спросил: «Почему ты замуж не идешь?» — и услышал в ответ: «Но он же вернется. Обязательно». Все время ждала папу, самоотверженно, до конца жизни…
Когда 11 лет назад я хоронил маму, положил рядом с ней фотографию отца. Знал: ей так будет лучше. И когда прихожу на могилу, у меня ощущение, будто они оба там лежат. У мамы был прекрасный голос — меццо-сопрано, и она некоторое время пела в первом грузинском джаз-оркестре, созданном ее братом Джано Багратиони, известным в Грузии хореографом и певцом. Но главным делом своей жизни считала пение в церковном хоре нашего Сионского кафедрального собора. Она там пела на протяжении 44 лет.
До конца дней мама жила одна, к нам переезжать не хотела, говорила, что должна жить самостоятельно. С момента, как я стал зарабатывать, каждый первый день месяца приносил ей деньги. Если был в отъезде, передавал через родных или друзей. (С улыбкой.) Учитывая мамин характер и отношение к людям, мне приходилось кормить весь двор, так как все, что я приносил, она тут же всем раздавала. Когда я притаскивал что-то дефицитное, сильно меня ругала: «Как ты можешь тратить столько денег? Ты что, купил сыр за полтора миллиона рублей?!» — тогда такие были цены. Я начинал плести байки о том, что есть в Тбилиси район, где до сих пор все продается по ценам бывшего СССР, потому что его глава и мой друг — бывший секретарь райкома — умудрился их сохранить. «Ты не думай, что я сильно потратился, — заверял я маму. — Там сыр как стоил три рубля, так и теперь стоит». Она успокаивалась: «Ну слава Богу!» — и немедленно шла всех созывать: «Нана, Мераб, Тамрико, идите сюда! Буба принес мясо, картошку, сыр, рыбу, консервы…» И начиналась раздача гостинцев.
Вот и жена у меня точно такая же. Много лет назад я лечился в госпитале имени Бурденко. Ирина приходила ко мне каждый день и всякий раз устраивала обход по всем палатам нашего этажа — всем что-то раздавала. Я не успевал поговорить с ней, только и слышал: «Подожди, сейчас пойду отнесу Коле кефир и творог рыночный, он вчера просил. Надо зайти к Вале, я ей фрукты принесла. Вот рыбку купила Сергею». Там же лежали не только москвичи, и ко многим никто не ходил, она и старалась всех поддержать. Сейчас такое отношение редкость, а раньше было нормой.
Помню из детства: дружно люди жили, любили друг друга. Хотя очень было трудно — ни воды, ни света, ни отопления, одежду занашивали до дыр, читали под керосиновой лампой, голодали, но все-таки духовность в людях была, открытость. Беды и радости переживали сообща, делились последним. В нашем дворе все двери были открыты: когда кто-то уходил из дома, ключи клались под коврик. Лет до десяти я искренне был уверен в том, что все окружающие меня люди — грузины. Постепенно стал узнавать, что, оказывается, один — русский, другой — армянин, третий — еврей, четвертый — татарин… Потом выяснил, что в моем дворике проживали представители 17 национальностей. У меня даже песня об этом есть.
Между прочим, сочинил неожиданно для самого себя. Раньше пел только то, что писали мои друзья-поэты и композиторы. Но пришла пора, когда многих из них не стало, и у меня начались проблемы с новыми песнями. Однажды сказал жене: «А попробую-ка я сам сочинить». Вечером заперся в комнате, прихватив с собой бутылку водки с нехитрой закуской, и к утру написал пять песен. Одна из них называется «Пацаны». В ней такой припев: «Жили мы одной семьей: греки и украинцы, русские, испанцы и Виктор-армянин; и азербайджанцы, и итальянцы, курды и евреи, ну и я — грузин…»
— Как мама реагировала на свалившуюся на вас популярность?
— Она редко ходила на мои концерты, но когда бывала в зале, я всегда нервничал, потому что однажды, в самом начале моей карьеры, мама во всеуслышание сказала: «Как тебе не стыдно петь со сцены своим хриплым голосом?! Да еще и билеты на тебя продают. Безобразие!» (С улыбкой.) Она же была классической певицей. Правда, спустя некоторое время мнение свое изменила: «Возможно, я была неправа. Наверное, что-то в тебе есть». Более того, не раз потом предлагала: «Буба, давай запишем что-нибудь вместе». Я говорил: «Да, конечно, обязательно…» — и действительно собирался эту идею осуществить, но всякий раз что-то мешало: все откладывал на потом. А потом… мамы не стало. И я никогда не смогу себе простить, что так и не нашел времени выполнить ее просьбу.
Все мы думаем, что наши родные будут жить вечно. Увы, это не так. Моя мама была очень верующей, учила меня библейским истинам: «Никогда никого не наказывай — прощай, твой обидчик либо сам раскается, либо его накажет Господь», «Не для себя живи — для людей; пусть тебе что-то будет в ущерб, лишь бы людям во благо», «На гадости внимания не обращай, а любое доброе дело по отношению к себе цени». Однажды я спросил: «Мама, а ты видела когда-нибудь Бога?» Знаете, что она мне ответила: «Я каждый день вижу Его». Мне стало еще интереснее. «Как же Он выглядит?!» — «Это ты сам, — сказала мама. — Бог есть в каждом из нас. Только у хорошего человека Он хороший, у плохого — плохой. В общем, какой ты, такой у тебя и Бог». (Со вздохом.) К сожалению, сейчас появилось очень много безбожников — благородство, великодушие, рыцарство не в почете.
— А что для вас означает понятие «рыцарство»?
— В детстве думал, что в рыцаре главное — двухметровый рост, стать и красота. Потом узнал, что средневековые рыцари были малорослые и в большинстве своем совсем неказистые. Подумал: «Почему же они обрели такую славу? Неужели только из-за силы?» Не-е-т. Физическая мощь — это слишком мало, совсем другое дело — сила духа, благородство. Думаю, в современном мире рыцарь — это прежде всего тот, кто любит людей. Кто отечеству своему служит. Кто за поступки свои отвечает и дорожит своим мнением — неважно, правильное оно или неправильное. Кто несет людям добро тихо, незаметно. К счастью, такие люди есть, я точно знаю. Они делают много добрых дел, но при этом не выпендриваются, не сотрясают воздух громкими возгласами после каждого своего деяния, не ожидают за него похвал и благодарностей.
— По отношению к вам люди совершали рыцарские поступки?
— Да, их было много. Вот, например, такой случай вспомнился из далекого прошлого. Все началось накануне Нового года. Мы дома всей семьей собираем нейлоновую елку — вдруг раздается звонок в дверь. Жена открывает: на пороге стоит незнакомый мальчик, еле удерживает великолепную двухметровую живую елку. «Здесь живет Кикабидзе?» — «Да. А что?» — «Меня попросили передать». — «Кто?!» «Не знаю, — говорит, — мне заплатили и сказали отнести по этому адресу». Представляете?! Я обрадовался как ребенок. Мы сразу разобрали нашу искусственную елку и поставили эту, новую. С ней и праздновали. Потом я всем друзьям рассказывал об этом случае — город-то наш маленький, думал, может, кто-то что-то слышал. Нет, никто не знает. Прошел год. 30 декабря повторяется та же самая история. На следующий год — опять. Я с ума начал сходить. Слушайте, пять лет подряд мне приносят шикарную елку неизвестно от кого. Я уже так привык, что на шестой год свою даже вытаскивать не стал. Сижу, жду, когда позвонят в дверь. Не дождался…
Несколько месяцев спустя навещал в больнице своего друга. Пока ждал врача, вышел в курилку. Прикурил у какого-то мужчины в спортивном костюме. Стоим с ним дымим. Смотрю: лицо у него совсем обескровленное — явно серьезно болен. Я завел разговор: «Вам, наверное, нельзя курить…»
Он помолчал, улыбнулся и после паузы неожиданно сказал: «В этом году я не смог прислать вам елку». Я обомлел. «Как, это вы?! Я же все время вас искал! Почему вы скрывались?» Он смущенно:«А зачем это надо? Мне просто хотелось доставить вам удовольствие — я очень люблю ваши песни». Я еле сдержал слезы. Тут его позвали на процедуры, и он ушел. Потом я зашел к нему в палату, мы тепло пообщались. Про свой диагноз он ничего не говорил. Позже я спросил у врача, она сказала: «Рак. В последней стадии. Помочь уже ничем нельзя».
.jpg "С женой Ириной")
— А сами вы вели себя подобным образом?
— Если и вел, разве можно об этом рассказывать? Знаете, считается, что настоящих друзей у человека много быть не может. Я с этим не согласен. У меня их много — чем и горжусь. Вот только не умею дружить громко. Мне кажется, если человек афиширует какой-то свой добрый поступок, значит, он не от сердца его совершает. Можно же и незаметно поддерживать — что-то организовать для друга, лекарства дефицитные достать, оплатить их, если очень дорогие, на работу устроить, с жильем помочь, да в конце концов, деньги оставить на комоде, если твой близкий нуждается. Не надо вынуждать человека быть тебе обязанным.
— Кто помог вам попасть в кино? Почему Георгий Данелия пригласил в свой фильм «Не горюй!» именно вас — артиста эстрады, барабанщика и солиста суперпопулярного в те годы ансамбля «Орэра»?
— Вообще непонятно, как я попал в эту картину. Там по сценарию главный герой должен был быть рыжим, толстым, потеющим человеком, и они искали именно такого артиста. Несколько десятков претендентов приходили пробоваться, но Гие никто не нравился. И тут его тетя, великая грузинская актриса Верико Анджапаридзе, порекомендовала меня. А он терпеть не может, когда ему предлагают кандидатуры. У Данелии принцип: он сам должен найти. Но я об этом не знал, поэтому реакция режиссера на мою персону, когда я пришел на пробы, меня, мягко говоря, удивила. Гия натурально взвился, увидев, что к нему явился худой, нервный, темноволосый парень, в драных джинсах, с жвачкой во рту и щелью в зубах. Cидит он мрачный, злой, весь дергается. Думаю: «Что за нервный человек? Ну хоть бы раз улыбнулся». Нет, ни тени улыбки. С ума сойти можно!
Спросил о чем-то незначительном, потом вдруг позвал в гости к своим родственникам, там посидели, тоже разговаривали ни о чем. На другой день опять куда-то меня потащил, затем еще. Но так и неясно было: станет он меня снимать или нет. Интересуюсь, но он в ответ только молча хмурится. Проходит несколько дней, мне уже пора уезжать с «Орэра» на гастроли в Турцию, и я упрашиваю его сделать еще одну пробу, чтобы принять наконец какое-нибудь решение. Он соглашается, мы снимаем сцену, и я улетаю в полной уверенности, что напрасно потратил время. Но в Стамбуле меня вдруг настигает поздравительная телеграмма о назначении на главную роль в эту картину. Прилетев в Москву, я в аэропорту увидел незнакомого человека — встречает меня, машет рукой и широко улыбается. Когда подошел, с удивлением узнал в этом незнакомце Георгия Николаевича. Я не мог его сразу признать, потому что улыбался он при мне впервые, и это делало его совершенно неузнаваемым. Вот с того момента и началась наша почти полувековая дружба.
— На роль в «Мимино» вы уже были вне конкуренции?
— Да, и снимали картину безумно весело. Сценарий, кстати, тоже писали смешно — в героях картины можно узнать тех людей, которые ее делали, или их родственников. Сочиняли Данелия, Токарева и Габриадзе, а я иногда присутствовал при этом и придумывал какие-то диалоги. Всякий раз мы умирали от хохота. Кто-то что-то предложит, и начинается смех. Например, когда я придумал фразу «Ларису Ивановну хочу». На самом деле это буквальный перевод с грузинского. «Хочу» по-грузински — «минда», и у нас, чтобы выразить желание поговорить с человеком по телефону, надо произнести: «Ларису Ивановну минда». Но на русском смысл получается совсем другой.
— Фраза стала крылатой.
— Когда один мой приятель открыл ресторан, я сказал: «Тебе надо было назвать его «Ларису Ивановну хочу» — от посетителей отбоя не было бы». (Смеется.) И Мимино мой всем полюбился. Я получал мешки писем с таким адресом на конверте: «Грузия. Тбилиси. Мимино». Иногда в скобках было добавлено: «Соколу». И почтальоны безошибочно несли эти конверты мне. Между прочим, если точно перевести с грузинского, «мимино» означает не «сокол», а «ястреб». Но сути это не меняет. Главное, что птица высокого полета. А мне приходилось много летать не только на съемках, но и в жизни.
— Обошлось без приключений?
— Один раз насмерть перепугался. Приехал с другом в Сочи: у меня там были гастроли, а он отправился со мной за компанию. Вдруг в гостиницу звонит режиссер Владимир Фокин. Прошло два года с той поры, как я закончил сниматься у него в фильме «ТАСС уполномочен заявить». «Понимаешь, — говорит он, — после того как закончились съемки, выяснилось, что одна сцена выпала — с тобой, когда ты прилетаешь на американскую военную базу. Ну пропустили мы ее, не сняли. Надо тебе приехать, досняться». Я отвечаю: «Никак не смогу, у меня в день по три концерта». Но он настаивает: «Снимем максимально быстро, а дорога недолгая, мы всего в 240 км от тебя». Что делать? Поздним вечером, после третьего концерта, мой друг повез меня на машине на съемочную площадку. Съемка режимная, то есть начаться она должна тютелька в тютельку в половине пятого утра. Задумка такая: когда солнце появляется, вертолет возникает на его фоне. Приезжаем. Съемочная группа на месте. Все одеты в военную форму. Я совершенно замученный. Переодеваюсь, спрашиваю: «С кем и откуда лечу?» — «Вон там, — указывают вдаль, — видите барак? Оттуда будете вылетать».
Отправляюсь туда, захожу внутрь барака. Смотрю: сидят хмельные мужики-грузины, пьют водку. Перед ними две бутылки пустые, третья початая. Сыр нарезан, салат. Дело ясное: ребята работать закончили, теперь расслабляются. Спрашиваю: «А с кем я лечу?» Они радостно закивали: «С нами!» У меня ноги подкосились. Стал размышлять: если сейчас расскажу в группе, что они пьют, конечно же, у них будут неприятности. Но что дальше? Мне придется возвращаться — проехать 240 км до Сочи, отыграть концерты, а назавтра в ночь ехать обратно. Говорю своему товарищу: «Я полечу». Он обалдел: «Ты что, хочешь погибнуть?!» Потом вздохнул и сказал безапелляционно: «Тогда и я с тобой». Вот оно — рыцарство! Подходим к вертолету, забираемся в салон, устраиваемся. Летчик буквально вползает в кабину и плюхается в кресло перед штурвалом. Мои нервы не выдерживают — я-то трезвый, уставший. Спрашиваю: «Водки нет?» Он живо отзывается: «Сейчас будет». Куда-то лезет, достает бутылку — там еще граммов триста осталось. Я перекрестился и выпил прямо из горла. Передал другу…
Как тот летчик взлетал, передать не смогу: вертолет вилял влево, вправо, вверх, вниз, мотор то взрывался ревом, то утихал. Наконец выровнялись с грехом пополам, полетели. Я про себя молюсь: «Господи, помоги! Сделай так, чтобы он смог нормально приземлиться, хоть бы не сказали, что нужен второй дубль». Вы не поверите, но этот воздушный ас сумел посадить вертолет не просто нормально — идеально. Миллиметр в миллиметр. И… тут же уснул. Из кабины его потом выносили. Клянусь, я ничего не преувеличил, все так и было. Свободно выдохнуть я смог, только когда услышал заветное: «Снято!» Потом рассказывал Фокину об этой ситуации, он поверить не мог, все повторял: «Не может быть!» Впоследствии я узнал, что, оказывается, этот экипаж вообще не должен был лететь со мной, просто с другим что-то случилось, летчики не смогли приехать.
.jpg "- У нас очень сплоченная семья")
— Вахтанг Константинович, у вас крепкий брак. Сколько лет уже вместе?
— Лет 50, наверное, точно не помню. (С улыбкой.) Не зря же говорят: счастливые часов не наблюдают. Недавно я написал песню, хорошая получилась. Подхожу к Ире: «Это посвящение тебе». Стал петь. Там такой припев: «Милая моя, мать моих детей, бабушка внуков моих, я молю Всевышнего первым умереть, чтоб не видеть слез твоих…» Она послушала и сказала: «Ты эту песню петь не будешь!» Спрашиваю: «Почему?» — «Потому что называешь меня в ней бабушкой. Убери это слово!» Но из песни слова не выкинешь. Так и не спел ее. Не дала Ирина, не хочет называться бабушкой. (Смеется.)
— Почему остановили свой выбор именно на Ирине Григорьевне — ведь у вас было море поклонниц?
— (Шутливо.) В этом виноват Джон Кеннеди. Мы с Ирой оказались вместе в одной зарубежной поездке — поехали концертной бригадой на Дни советского искусства в Будапешт. Она — балерина, заслуженная артистка Грузии, окончила в Питере Вагановское хореографическое училище, танцевала в Тбилисском театре оперы и балета. Вечером мы все, молодые артисты, собирались в чьем-то номере, выпивали, болтали. И вот один раз сидим в общей компании, что-то обсуждаем и вдруг слышим с улицы какие-то жуткие, истерические крики, визг тормозов. Понимаем: происходит что-то из ряда вон выходящее. Выбегаем на улицу. Видим, как машины резко останавливаются, люди бросают их прямо посреди дороги и куда-то бегут, все что-то кричат… Мы решили, что начался военный переворот. Вскоре разобрались: оказывается, объявили, что убит Кеннеди. Во время этой паники Ирина очень испугалась! Смотрю: стоит — стройная такая, миниатюрная, с распахнутыми глазами и от страха вся дрожит. Я схватил ее, обнял, прижал к себе и… больше не отпустил. После свадьбы говорил ей: «Скажи спасибо покойному Кеннеди».
— Дочь вашей жены Марина как-то рассказывала о том, что ни разу в жизни не почувствовала, что вы ей не родной отец.
— Марина всегда любила и глубоко уважала своего родного отца, Гурама Сагарадзе — народного артиста Грузии, игравшего на сцене Театра имени Шота Руставели. У них всю жизнь сохранялись прекрасные отношения. К сожалению, его недавно не стало… Но Марина и для меня родной ребенок. Как могло быть иначе — ведь она c семи лет росла на моих руках, это дочь женщины, которую я люблю! Знаете, есть такое слово «фуфло». Означает что-то обманчивое, фальшивое. Я этого терпеть не могу. Особенно не люблю, когда кто-то играет, фальшивит в семье. У нас фальши нет. Да, у меня есть дочка, Марина, которую я обожаю. Есть внук Георгий — ее сын, с которым мы не разлей вода. Он учился в колледже в Зальцбурге, затем окончил Международный университет Шиллера в Лондоне, в Канаде получил степень магистра по бизнес-администрированию, теперь работает в крупной нефтяной компании. Женился на чудесной девушке. Ната — прекрасный врач-стоматолог. Год и девять месяцев назад у них родилась дочь Александра. Пусть все они по крови мне не родные, но по сути — мои. Точно такие же, как мой родной сын и его дети. У нас вообще очень сплоченная семья.
— Как вы отреагировали, узнав о рождении сына?
— Я сидел в ресторане с друзьями. Мне позвонили и сообщили, что родился мальчик. (Смеется.) На радостях мы разнесли весь ресторан, под конец уже с кем-то дрались. Не помню, кто меня чем поранил, но на моих светлых брюках над коленом вдруг растеклось кровавое пятно. Между прочим, шрам на ноге до сих пор остался — напоминает о знаменательном событии. А про Ирину врачи мне потом смешно рассказывали. Когда ее оповестили: «У вас мальчик!» — она начала так хохотать, что они испугались, все ли у нее в порядке с головой. Осторожно поинтересовались, что с ней, и она объяснила: «Буба очень обрадуется».
Наш сын Константин окончил Тбилисскую академию художеств, потом работал в грузинском посольстве в Москве, после чего уехал в Канаду, где теперь и живет. Затеял там со своими друзьями бизнес: наладили производство и доставку выпечки — снабжают всякими круассанами и булочками разные крупные компании. И дело пошло. Каждый вечер Кока нам звонит. Недавно приезжал на пару месяцев — заботливый такой, внимательный. У него двое сыновей: Вахтанг и Иван. Взрослые уже мужики. Старший учился в Тбилиси в англоязычной школе, потом долго жил в Америке. Сейчас собирается переехать к отцу в Торонто, а пока работает здесь, в Тбилиси, диджеем. Очень хороший мальчик, исключительно порядочный — максималист, рубит сплеча и из-за этого к современной жизни не слишком приспособленный. Второй — немногословный здоровяк, ему уже 17 лет. В Тбилисский американский университет поступил сам, без протекции. Говорит, что будет дипломатом. Настоящий мужик, основательный, в нем есть какой-то внутренний стержень. Думаю, со временем не старшие будут его опекать, а он их.
— Интересно, как жилось в детстве сыну такого популярного отца?
— Кока из-за этого был очень закомплексованный. Как-то — он тогда учился в младших классах — школьная учительница позвонила Ире и сказала: «Мне нужно с вами поговорить по поводу Кости». Ира пришла в школу. Оказалось, что детям дали задание написать сочинение на тему о родителях. Так наш сын указал в своей работе, что его папа погиб на войне, а мама умерла с горя. Вот насколько ему не нравилась моя популярность. В отличие, кстати, от Марины. Ей, наоборот, это было в радость. Все-таки она была абсолютно театральным ребенком.
— На чем или на ком, с вашей точки зрения, держится крепкая семья?
— Прежде всего, на взаимоуважении супругов. Если это уходит — конец семейной жизни. К счастью, у нас с Ирой не ушло. И еще, мне кажется, важно быть уверенным в том, что близкий человек о тебе думает. Допустим, я сижу дома, занимаюсь чем-то своим и вдруг прислушиваюсь: ходит Ирина по дому или нет? Если не слышу, сразу выбегаю: «У тебя все нормально?» Она тут же вскипает: «Ты меня достал уже! Нормально». (С улыбкой.) Но ведь и сама поступает точно так же.
— Разъясните, пожалуйста, почему вас часто называют Бубой — откуда такое имя, в нем ведь нет никакого созвучия с Вахтангом?
— В Грузии я для всех Буба. Вахтангом никто не называет. А откуда это повелось, по-моему, толком никто не знает. Наверное, просто из-за того, что с этого слова я начал говорить. Все бубнил: «Бу-ба, бу-ба…» (Смеется.) Хотя имеется и еще один, запасной вариант ответа. В одном из регионов Грузии, в высокогорье, есть такая гора — Буба. Когда-то была и одноименная река. И церковь XV века с таким же названием. А на рачинском диалекте «буба» означает «старший». И обычно так называют маленьких детишек для поддержания их значимости — якобы он в доме самый главный. (С улыбкой.) Так что выводы делайте сами.
Татьяна ЗАЙЦЕВА, ООО «Теленеделя», Москва (специально для «ЗН»), фото Юрия ЗАЙЦЕВА
Вахтанг Кикабидзе
Родился: 19 июля 1938 года в Тбилиси
Cемья: жена — Ирина Кебадзе; приемная дочь — Марина Сагарадзе, актриса; сын — Константин, занимается бизнесом в Торонто (Канада); внуки — Георгий (34 года); Вахтанг (26 лет); Иван (17 лет); правнучка — Александра (1 год 9 месяцев)
Образование: учился в Тбилисском институте иностранных языков
Карьера: певец, автор песен, киноактер. начинал как ударник и вокалист в ансамбле «Орэра». Снялся более чем в 20 фильмах, среди которых: «Не горюй!», «Мимино», «ТАСС уполномочен заявить». Сценарист и режиссер двух картин: «Будь здоров, дорогой!», «Мужчины и все остальные». Лауреат Государственной премии СССР
