На выставке разноплановое творчество Михаила Блища представлено почти со всех сторон — пейзажи, портреты, книжные иллюстрации, эскизы витражей и монументальных росписей, костюмов и декораций к спектаклям. Нет только его военных зарисовок, которые могли нарушить концепцию этой лирической экспозиции.
Выставка Михаила Блища в Национальном художественном музее продлится до 24 сентября
Пожар
Он сам, скорее всего, поддержал бы такое решение — не любил возвращаться к теме войны. И свой город никогда не изображал в руинах. Хотя успел сделать эскиз пожара после бомбардировки Минска 24 июня 1941 года — прямо с крыши оперного театра, где рисовал, забыв об опасности. И видел весь масштаб разрушений — осенью 1945–го Михаил Блищ снова переступил порог дома, где так часто бывал до войны. Семья его жены погибла в гетто, но их деревянный дом на берегу Свислочи остался, не сгорел, не обрушился, как соседние здания. Там жили другие люди, но из уважения к судьбе прежних хозяев уступили их дочери одну комнату.
Следы бомб были повсюду — таким впервые увидел Минск Георгий Блищ, старший сын художника:
— Кругом долго громоздились развалины — мать все боялась, чтобы я не уходил далеко от дома. В окрестностях оперного театра, куда отец вернулся работать, почти все сгорело. Обломки зданий бесконечно вывозили на грузовиках, и после расчистки ямы оставались такой глубины, что мы, мальчишки, прыгая туда, могли слышать свист воздуха. В стенах и крыше оперного зияли огромные дыры. А красный кирпич, которым была выложена мостовая возле театра и вдоль берега Свислочи, был выбит взрывами.
Позже те ямы засыпали, разбив парк на месте довоенных жилищ. Отреставрированный театр оперы и балета восстановил свой довоенный репертуар, обзавелся мастерской для изготовления декораций, стену которой долго украшала карикатура Михаила Блища на коллег, театральных художников. И дом Блищей стал шумным — Михаил Андреевич радовался гостям, собирая у себя большие компании по поводу и без. От пения оперных солистов, вспоминает его сын, в их квартире порой даже вылетали стекла из окон.
— Вот честное слово, сам видел, ну, может, стекла были плохо закреплены, — Георгию Михайловичу сейчас и самому сложно поверить в такую мощь голосов первых солистов нашей оперы. Но тогда гости отца его, ребенка, не восхищали, а, скорее, пугали — слишком безудержным и не особенно искренним было их веселье. Будто пытались вернуть себе забытую радость — и не могли.
На пленэре
С женой Этти Захаровной
Снег
— Я часто расспрашивал у родителей, каким был Минск до войны, — продолжает Георгий Блищ. — Сложилось впечатление, что тогда они жили в каком–то розовом мире, несмотря на отсутствие нормального жилья, еды и одежды. Они же были совсем молодыми. Театр только открылся, когда отец пришел туда художником после Витебского художественного училища, в 21 год. А маме перед войной исполнилось 18, она мечтала быть артисткой, занималась в театральной студии, но после фронтовой контузии вернуться на сцену уже не вышло.
В первый день войны художники минского оперного театра дружно направились в военкомат. Однако на фронт их не взяли — требовались шоферы и трактористы, на художников еще не смотрели как на серьезную боевую силу. А потом пришли немцы... Семья юной невесты Михаила Блища оказалась в гетто, но ему удалось вывести любимую по паспорту подруги Галины, на которую его Этти была похожа. Вместе они и пришли в Заспу, деревню недалеко от Речицы, — там жили отец и сестры Михаила. А оттуда — в партизанский отряд «Мститель», где воевали до прихода Красной Армии в 1943–м. Первым на фронт отправился отец Георгия Михайловича.
— А мама вернулась в деревню. Но, узнав о погибших в Минске родных, оставила меня на теток и деда и тоже ушла на фронт — видя ее состояние, они даже не пытались ее удерживать. Там мама стала связисткой и, как потом рассказывала, пользуясь своим неоконченным театральным образованием, вслух читала в окопах статьи Ильи Эренбурга — солдаты после этого просто рвались в атаку. На подступах к Берлину грузовик, в котором везли связистов, подорвался на мине. Мама была среди них... Отец же закончил войну в Кенигсберге без единого ранения. Но впадал в неистовство, когда звучали пафосные речи. Иногда мне удавалось выпытать, что он пережил, и это сильно отличалось от того, что показывали в кино. Вспоминаю одну историю, как батальон отца уничтожали немецкие танки. Кроме автоматов, у наших солдат ничего не было, и фашисты высовывались из люков, со смехом кидая в людей бутылки с зажигательной смесью. Отец тогда вжался в землю, набрасывая снег себе на спину, пролежал так с утра до позднего вечера. Из 200 его товарищей в живых остались семеро... Похожие истории рассказывали нам, мальчишкам, и инвалиды, подъезжавшие к площади 8 Марта на самодельных колясках на подшипниках. Отец не стал инвалидом, но война ела его изнутри.
«Логойское шоссе»
«Батлейка»
Эскиз костюма к опере «Алеко»
Дерево
В театре он создавал декорации, залитые жарким южным солнцем и волшебной луной, для спектаклей «Дон Кихот», «Жизель», «Севильский цирюльник» и многих других, успевая оформлять постановки для купаловцев и артистов областных подмостков, придумывать яркие костюмы для бесчисленных эстрадных коллективов. Писал старый Минск и зарисовывал батлеечные представления, которые еще можно было застать в их аутентичном виде. Сделал множество лирических пейзажей с лодками на берегу белорусских озер и морскими парусниками. Но война оставалась внутри. Забыть о погибавших на глазах товарищах было невозможно, сотни смертей кровоточили в его памяти. И вместе с женой он все пытался разыскать Галину, оставшуюся в оккупированном Минске. Ту, которая отдала им свой паспорт...
Художник умер от рака желудка, не дожив до 50–летнего юбилея. Работы для его первой выставки вдова собирала по друзьям и знакомым — почти все было раздарено. Она надолго пережила мужа, но с чем мать жила все эти годы, Георгий Михайлович осознал лишь в конце 1980–х.
В начале прошлого века семья его бабушки, матери Этти Захаровны, решилась на эмиграцию в Америку. Однако будущая бабушка осталась в Минске, не пожелав разлучаться с женихом. В годы перестройки американские родственники разыскали адрес Блищей и приехали в Минск. Этти Захаровна даже не пустила их на порог, решив, что друг друга им не понять. Так и сказала, вслух вспомнив о войне, о которой нежданные родственники не имели реального представления. Той, на которой потеряла родителей, брата. И мужа...
Михаил Блищ не дождался большой славы, но в кругу коллег и артистов, причем не только оперного театра, был фигурой известной, вспоминает сын:
— И все же он оставался очень одиноким. Как сгоревшее дерево на берегу Березины на одном из своих пейзажей. «Здесь вся его судьба», — сказал я однажды матери про эту картину. Ее это обидело — мол, а как же она, все мы? Но в душе он действительно был очень одиноким. Свой большой потенциал отец так и не сумел выразить по–настоящему. Так и не смог стать тем художником, каким видел себя до войны.
cultura@sb.by
