В поисках лучшей доли

От редакции. Живущий в Минске писатель Владимир Опекунов прислал нам воспоминания своего брата, Винера Опекунова. Винер Владимирович родился в 1935 году в д. Кнеже-Поле Горьковской области. Он капитан дальнего плавания, юрист, журналист, писатель, живет в Калининграде. Послевоенное детство описывается им искренне, без прикрас. Думается, для людей его поколения найдется много узнаваемого, а молодым полезно прочитать о тех трудностях, которые пережили старшие. 

И, разумеется, материал подсвечивает «темные» страницы недавней нашей общей истории.

Наш рассказ пойдет о переселении сотен семей колхозников из центральных областей России в послевоенную бывшую Восточную Пруссию, переименованную в июле 1946 года в Калининградскую область. Конечно, я буду писать о том, что видел вокруг, что слышал от взрослых, что запомнил о тех событиях, как четырнадцатилетний мальчишка, и прежде всего на примере своей семьи.

Это было добровольное переселение в отличие от тысяч бывших военнослужащих, оставленных на новых землях для налаживания мирной жизни, расчистки улиц городов, для восстановления промышленных предприятий.

Уже в январе 1946 года в целях обеспечения потребности войск и местного населения продовольствием было создано 30 военных совхозов. Вместе с солдатами работали и пленные немцы. Трудностей хватало всяких. Многие объекты и поля были заминированы. Приходилось тратить много сил и времени для их обезвреживания.

С этого времени в область стали планомерно прибывать по направлению партийных и государственных органов основные специалисты и рабочий люд для восстановления городов и поселков.

Наш товарный состав с сельскими переселенцами из Горьковской области прибыл в город Зеленоградск 4 марта 1950 года. С тех пор прошло 63 года, сменилось уже три поколения людей, и неудивительно, что наши дети, внуки и правнуки почти ничего не знают о трудностях этого переселения, жизненных обстоятельствах, которые вынуждали людей сняться с насиженных мест, где они родились, и отправиться в далекие края, в страшную для них неизвестность.

Я родился в крестьянской семье, и моя родословная очень простая. Все мои предки за последние 200 лет были бедными и неграмотными крестьянами и старше своего деда никого не помнили. Мне было всего три года, когда похоронили моего деда по матери. Я запомнил только то, что он носил рыжую бороду. А через несколько дней умер второй мой дед — по линии отца, который имел черную бороду и все время болел на печке. Они в то время считались уже стариками, хотя оба умерли в 53 года. Такова была средняя продолжительность жизни. Эти люди пережили потрясения Первой мировой войны, кровавые столкновения в годы гражданской войны, страшный голод в России 1922 года.

Нашему поколению достались не менее тяжкие испытания в суровые годы Великой Отечественной войны. У нас не было оккупации, нас не сжигали целыми деревнями, но все равно казалось, что мы выживаем на грани невозможного.

Когда началась война, мне было шесть лет.

Помню, в середине дня со стороны пожарной каланчи раздался тревожный звон от ударов в кусок подвешенного рельса. Такой сигнал обычно извещал о пожаре, и люди бежали к конторе колхоза. На этот раз прискакал на коне гонец из райцентра: война.

Вопли женщин и плач перепуганных детей. Скорые сборы мужчин. Печальные проводы. В деревне остались только старики, женщины и дети. Моя тридцатилетняя мать с четырьмя детьми в возрасте от двух до десяти лет — почти без всяких средств к существованию, без денег, без запасов пищи, без одежды и обуви. В подобном положении оказались и другие семьи. А у кого было шестеро–семеро детей, те находились просто на грани вымирания. И все же каким–то чудом люди выживали.

Все сразу повзрослели. Посуровели лица еще совсем молодых женщин, уже не такими беззаботными стали ребятишки. Все, от мала до велика, были загружены работой и делами взрослых.

Рано утром мать варила для детей на целый день чугун картошки в мундире и уходила с маленьким узелком до позднего вечера на работу в поле. Старший брат, десятилетний Федор, с восьмилетним Алешкой брали в руки хлысты, набивали карманы картошкой и шли пасти колхозных телят. Им помогали двое таких же мальчишек из других семей. В жару телят больно кусали мухи и слепни, они разбегались с луга по соседним полям. За потраву посевов наравне с вредительством строго наказывали взрослых, и телят надо было постоянно сгонять обратно на пастбища. Голодные ребятишки изматывались до слез. Как потом, много лет спустя, рассказывал старший брат, это была адская работа, труднее которой он не встречал потом в своей жизни.

Я, шестилетний мальчонка, оставался из взрослых в избе один с двухлетней Настей, за которой надо было смотреть, чтобы она не упала куда–нибудь в яму или, голодная, не положила себе в рот какую–нибудь отраву. Однажды, занятый домашними делами, я недоглядел, и она упала вниз головой с печки на пол. На лбу у нее вскочила огромная шишка, Настя ревела во весь голос больше часа. Я, насмерть перепуганный, не знал что делать, пока не нашел оставленную матерью бутылочку с жидкой манной кашей.