Недавно я принимала участие в работе конференции в Молодечно, посвященной «вечному страннику» художнику Язэпу Дроздовичу. Среди прочего говорили о том, что не изданы его прозаические произведения — а их немало. Было бы настоящее событие!
Или нет? Может быть, книга станет любопытной только специалистам?
А вдруг, если критика возьмется с умом, то раскрутит неизвестные произведения великого художника и мыслителя?
Так разговор в электричке, в которой мы возвращались в Минск, перекинулся на роль критики в современном обществе... В сумочке у меня обнаружился диктофон, собеседники — доктор филологических наук, профессор Вячеслав Рагойша и директор Белорусского государственного архива–музея литературы и искусства Анна Запартыка — не возражали, чтобы наша беседа приобрела публичный формат.
О тернистом пути
В.Рагойша: Сетуют — нет значительной, большой критики... Но ведь она появляется только при большой литературе, при наличии значительных произведений!
Л.Рублевская: Это еще надо угадать с произведением... Впрочем, что нет критики, обычно говорят те, о ком не пишут. А о большом писателе всегда напишут и без его просьб.
В.Рагойша: Значительность произведения определяет значительность исследования о нем. Когда появились Гоголь и Пушкин — появился и Белинский.
А.Запартыка: А благодаря тому, что творили Дубовка, Пуща, состоялся критик Бабареко. Оставив, кстати, свое собственное поэтическое творчество.
Л.Рублевская: Так, может, критик — это тот, кто не осуществился в литературе?
А.Запартыка: Бабареко осуществился в литературе как критик.
В.Рагойша: Случается, кто–то из поэзии переходит в критику, редко — из нее в поэзию. Так, Михась Стрельцов стал уже известным прозаиком и критиком, прежде чем заявил о себе как прекрасный поэт. Белорусский литературовед Василий Ивашин, возглавлявший в 1960 — 1970–х Институт педагогики, в конце жизни, когда ему было уже за 80 лет, издал три добротных сборника стихов. Валерий Максимович, известный современный литературовед, в последние годы тоже стал писать и печатать стихи...
Л.Рублевская: Мне всегда казалось, что поэтом все же рождаются, а не становятся...
В.Рагойша: Случается всякое.
А.Запартыка: Думаю, все они сочиняли и в юности. Может, просто не записывали.
В.Рагойша: С другой стороны, помню, как Максиму Танку в 80 лет было тяжело писать, поддерживать высокий статус народного поэта. Возможно, поэту следует заканчивать творить в возрасте Пушкина... Или переходить на прозу, драматургию.
Л.Рублевская: Или на критику? Когда я училась в Литинституте, у нас было ее отделение. Туда поступали, потому что конкурс меньше, при этом все там хотели стать поэтами и прозаиками. А Виктор Куллэ, учившийся со мной на поэзии, возглавил журнал «Литературное обозрение».
В.Рагойша: Хорошо, если критик лично знает литератора, о котором пишет.
А.Запартыка: Адам Бабареко всегда заступался за поэтов «Узвышша», боролся за них. Это его друзья, единомышленники. Почему и был арестован вместе с ними, и пошел, как они, в ссылку.
В.Рагойша: Эта преданность имеет и другую сторону. Бабареко мог заявить, что за стихотворение одного из своих любимых «узвышаўскiх» поэтов мог бы отдать всю «Новую зямлю» Якуба Коласа, поэта не из их лагеря.
Л.Рублевская: То есть должна быть личная заинтересованность? А как же беспристрастный суд?
В.Рагойша: Важна позиция. Например, «Узвышша» в отличие от «Маладняка» и других объединений думало о совершенстве художественной формы, о том, чтобы искусство принадлежало векам.
А.Запартыка: Вот Бабареко и формировал эту позицию.
В.Рагойша: Потому что был в этом убежден и уверен в таланте тех, о ком писал. Вспомните Дубовку! Если бы не Сибирь, не 30 лет ссылки — в какого он вырос бы литератора! И критика, и ученого!.. Я помню его опубликованный в свое время проект оригинальных букв для белорусских специфических звуков «дж», «дз»...
Л.Рублевская: Максимализм критика иногда заканчивается плохо. Вспомним Сергея Полуяна, открывшего Богдановича и покончившего с собой в 19 лет, в 1910 году. Вы, Вячеслав Петрович, с Татьяной Кобржицкой — авторы книги о Полуяне «Слядамi знiчкi»... Как вы считаете, имеет ли почву версия, что Полуяна убили?
В.Рагойша: Откуда могла взяться такая версия? Полуян раздал перед смертью все одолженные книги, написал записку: «Не вините в моей смерти никого». Пожалел, что не очень хорошим способом уходит — через повешение, потому что не за что купить револьвер...
Л.Рублевская: Но ведь Полуяна похоронили на Байковом кладбище в Киеве, в освященной земле... И на снимке из вашей книги видно, что его отпевали. Разве так могли поступить с самоубийцей? Да и связан он был с революционерами–экстремистами.
В.Рагойша: Нет, не думаю, это его двоюродные братья Бахонки были связаны с эсерами.
Л.Рублевская: Так ведь и двоюродный брат вскоре покончил с собой.
В.Рагойша: Просто Полуян был максималист. Началось страшное десятилетие послереволюционной реакции, а он еще совсем юн. При этом — нищенское существование. В таком возрасте иногда кажется, что выхода нет. Может, и любовь была несчастная...
Л.Рублевская: Полуяна жаль... Но у нас не знают и состоявшихся критиков — Владимир Самойла, учитель Янки Купалы, публиковал рецензии в российской прессе. Блок ценил его наравне с Мережковским и Брюсовым... А изданы ли у нас статьи Самойлы?
В.Рагойша: Разве что в какой–нибудь хрестоматии.
Об умении отстаивать свое
Л.Рублевская: Иногда и мне кажется, что мы ничего не изменим. Выходят в России книги Василя Быкова в сериях русской прозы, его называют русским писателем, даже не указывая, что его произведения — перевод с белорусского... Так ведь и приживется — раз мы сами свое отстаивать не в состоянии. Кто может изменить ситуацию?
А.Запартыка: Наши критики. Они должны писать о Быкове более активно как о белорусском писателе.
Л.Рублевская: Так они и пишут... А кто в России их читает?
В.Рагойша: Нужно сказать свое слово и на страницах российских журналов. Почему бы, скажем, в том же «Нашем современнике» не опубликовать статью какого–нибудь нашего авторитетного критика о Василе Быкове и поставить все на свои места? У нас в средней школе изучают русскую литературу как отдельный предмет. А из белорусских писателей в России знают практически одного Быкова...
А.Запартыка: Который к тому же в школьных учебниках там значится русским писателем.
В.Рагойша: В современных российских школьных программах по литературе в отличие от прежних советских даже нет ни Янки Купалы, ни Якуба Коласа. Хотя есть Хемингуэй, Белль, Ионеско и многие другие литераторы из так называемого дальнего зарубежья. Просто странно. Ведь, кроме всего прочего, Россия и Беларусь — это Союзное государство...
О мотивах творчества
Л.Рублевская: Молодая писательница издала белорусскоязычную книжечку прозы. Талантливую, многообещающую. Но дальше пробиваться в литературу ей стало неинтересно. Увидела, что денег это не приносит, многотысячных тиражей не будет.
В.Рагойша: Тогда какая она писательница, если для нее главное — «что я с этого буду иметь»? Писатель должен думать, что он хочет в общество привнести, какие мысли высказать, как изменить, улучшить это общество. Пушкин некоторые свои произведения издавал с помощью спонсоров тиражом «едва сто», впрочем, как и мы сейчас. А Дунин–Марцинкевич, бедный, с каким трудом публиковался!
А.Запартыка: Мне странно слышать, что молодые бросают писать, встретившись с трудностями. В 1930–х наши литераторы продолжали сочинять в ссылках. У них, наоборот, обострялась тяга к творчеству от случившейся с ними трагедии. В нашем архиве хранятся рукописи Адама Бабареко, написанные в ссылке карандашом, тоненько–тоненько. Думаю, что с незаписанными стихами поэты шли даже в свои последние, «расстрельные» дороги. Представляю, какое это могло быть стихотворение–крик... В первой книге Язэпа Пущи, изданной после того, как он вернулся в Беларусь, многие стихотворения помечены «ссыльными» 1930 — 1940–ми годами. А рукописей этих стихотворений нет. Он их хранил в памяти. Боялся держать у себя черновики, понятно почему.
Л.Рублевская: Но есть пример и Змитрока Виталина, который начинал как белорусский писатель, после ареста сломался, уехал в Одессу и там сочинял по–русски под фамилией Сергиевич. О его судьбе можно написать роман, не только критику.
О торжестве истины
В.Рагойша: Критика относится одновременно и к науке, и к художественной литературе. Хорошая критическая статья — не только анализ произведения, но еще и анализ захватывающий, начиная с названия. Она похожа на рассказ — читатель до конца в напряжении.
Л.Рублевская: Но вот мы видим, как на одно и то же произведение появляются две рецензии с противоположными мнениями, обе написаны убедительно и интересно. А как же критерии?
В.Рагойша: Это нормально. Критик высказывает свою позицию.
Л.Рублевская: Так, может, истина не одна?
В.Рагойша: Нет, истина одна. Помните, как Писарев раскритиковал «Евгения Онегина» Пушкина? И интересно как написана статья, читаешь — не оторвешься! Но истина восторжествовала, прав оказался Белинский.
А.Запартыка: У каждой эпохи должен быть свой критик. Проводник между эпохой и авторами.
В.Рагойша: Автор должен давать критику почву для размышления. Ведь в книге идея может быть подспудной, как бы упакованной в вату образности. Критик должен разглядеть ее, размотать эту вату, показать суть. Наподобие того, как Белинский «размотал» «Ревизора» Гоголя. Тогда вся Россия поразилась, а Гоголь просто испугался: «Мною, как бревном, бьют в правительство». Он ведь не выступал против монархии. Вот что может сделать критика.
Л.Рублевская: Фактически это свидетельствует о том, что талантливо написанное произведение смелее, умнее автора...
В.Рагойша: Да, иногда писатель, творя интуитивно, не осознает до конца все смысловые глубины своего произведения. Ведь художественный образ многозначен. И если произведение талантливо, каждое поколение будет находить в нем что–то свое, актуальное, сокровенное.
Советская Белоруссия №107 (24244). Четверг, 13 июня 2013 года.
