У многих классиков русской литературы XIX столетия имеются белорусские следы в биографиях. У Александра Сергеевича Грибоедова, которому в нынешнем январе исполнилось 225 лет, такие моменты также отыскиваются, причем двоякого рода — прямые и косвенные.
Считается, что именно в Бресте Грибоедов впервые услышал фамилию Чацкий.О следе явном мы прочитаем во всех жизнеописаниях автора «Горя от ума», это его служба в Кобрине и Бресте в 1813—1814 годах. Пошедшему в войско добровольцем гусарскому корнету Грибоедову, уже успевшему окончить Московский университет (благо времена были такие), так и не удалось поучаствовать в боевых операциях русской армии, закончившей свои походы взятием Парижа. Но и первая в жизни большая отлучка из дому, обернувшаяся пребыванием в кавалерийском резерве под началом колоритного генерала Андрея Кологривова, очень многое дала пытливому юноше. 1814‑м годом датированы первые выступления в печати будущего корифея словесности. Первое из них именуется «Письмом из Бреста Литовского к издателю» и датировано «Июня 26 дня 1814. Брест».
19‑летний автор, состоявший при Кологривове «для производства письменных дел», живо описывает празднование под Брестом награждения своего начальника орденом Святого Владимира 1‑й степени. Стихи там перемешаны с прозой, имеется и описание местности: «Все это происходило в версте от Бреста, на даче, где генерал имеет обыкновенное пребывание. Множество офицерства явилось с поздравлениями; потом поехали на место, где давали праздник, — одни, чтобы посмотреть, другие, чтоб докончить нужные приуготовления.
Есть в Буге остров одинокой;
Его восточный мыс
Горою над рекой навис,
Заглох в траве высокой».
Его биографы скороговоркой отмечают, что Александр Сергеевич быстро освоился в брестских реалиях и изъяснялся с местной шляхтой на польском языке, якобы оттого, что имел, дескать, польские корни. Здесь тот самый случай, когда уместно напомнить бессмертную фразу другого Александра Сергеевича, сиречь Пушкина, сказанную как раз о Грибоедове: «Мы ленивы и нелюбопытны». Из польского в реальном юноше, служившем в Бресте, была только семейная легенда о некоем шляхтиче Яне Гжибовском (Гржибовском), якобы приехавшем в Россию из Польши в смутные времена первого Лжедмитрия, да так и осевшем в смоленских краях.
Проявив известное любопытство, мы с интересом обнаружим, что подобные мифологические персонажи (а реальная личность того самого Яна истории неведома) имеются в начале родословных книг очень многих тогдашних дворянских фамилий — именно что для солидности. Будь родоначальник грибоедовского рода пришельцем из самой Польши, ему пришлось бы переходить из католичества в православие; куда реальнее более приземленная версия о том, что некий шляхтич Грибовский, коих известно множество, не исключено, что из белорусских земель, переселился на Смоленщину и пустил там корни.
А то, что юный Грибоедов быстро стал своим в брестском обществе, объясняется прежде всего тем, что был он смоленским дворянином, которым освоиться на белорусских землях было легко и просто, ибо и дворяне смоленские, и белорусские представляли в начале XIX века по сути одну исторически сложившуюся общность людей. А своим разрешается всегда чуть больше. И шалопайские проделки в Бресте гусарского корнета, включавшие в себя и парадный въезд верхом на лошади в бальную залу на второй этаж по парадной лестнице, и музицирование в костеле с изгнанием органиста, вполне вписывались в образ жизни представителей местного благородного сословия.
Были у Александра Сергеевича и более серьезные увлечения — бегло читая по‑польски, он познакомился в Бресте с творчеством писателя и историка Юлиана Урсын‑Немцевича, чье фамильное имение располагалось в ближних к городу Скоках. Отсюда же, из брестского времени, Грибоедову впервые стала известна фамилия Чацкого — в местном обществе упоминали об умершем в феврале 1813 года просветителе Тадеуше Чацком, основателе Кременецкого лицея на недальней от Бреста Волыни.
Брестская служба стала недолгим явным белорусским следом всей грибоедовской биографии. След же косвенный обозначился в 1817 году, когда его дядя по матери Алексей Федорович Грибоедов выдал в своем смоленском имении Хмелите (там, где сейчас музей классика) свою дочь Елизавету замуж за молодого генерала Ивана Федоровича Паскевича. Будущему фельдмаршалу и светлейшему князю очень кстати пришлось тогда приданое за супругой почти в полторы тысячи душ. Жених, что примечательно, тоже был из своих, говоря языком «Горя от ума», из «родных человечков» — мать Паскевича происходила из дворянства могилевского. Заметим, что в юношеской статье 1814 года «О кавалерийских резервах» Грибоедов упоминает «Могилев Белорусский», то есть в географии земель западнее Хмелиты он разбирался четко и грамотно.
Брак оказался счастливым и долгим, а давняя, с детства, дружба Александра и его двоюродной сестры Елизаветы дополнилась искренними родственными отношениями с Паскевичем, ставшим после воцарения Николая I в 1825 году одним из самых близких к императору людей. Биографы классика и по сей день тщательно отделяют гений писателя от родственного ему «царского сатрапа», но в жизни все было совсем иначе. Когда близкий к декабристам Грибоедов угодил под следствие, Паскевич смог сделать почти невозможное: попросил императора не карать строго человека, носящего фамилию его супруги. Уже написавший «Горе от ума» Александр Сергеевич был не только выпущен на свободу, но и получил годовое жалованье и следующий чин. Вместо «глубины сибирских руд» Грибоедов благодаря Паскевичу за два года из потенциального государственного преступника превратился в ближайшего соратника полководца, был обласкан царем и стал чрезвычайным послом в Персию. Родственный тандем обещал большие карьерные виды и дальше, если бы не трагическая гибель Грибоедова в Тегеране. В имении Паскевичей в Гомеле хранился впоследствии и список «Горя от ума»...
Юрий Борисенок
rodina2001@mail.ru
