Чернобыльский словарь Николая КИРЕЕВА

Николай КИРЕЕВ.

Четыре месяца, проведенные в 30-километровой зоне ЧАЭС, мой герой по сей день называет обычной служебной командировкой. Туда ехали простые бойцы пожарной охраны, ехали офицеры и большие начальники в звездных погонах. Зона уравняла всех. Они прибывали в самое пекло катастрофы не по приказу, это было сугубо добровольное решение. Помочь. 

О событиях весны, лета и осени 1986 года мы попросили вспомнить Николая Киреева, который тогда был начальником самостоятельной военизированной пожарной части в Мозыре. В первые дни после аварии они первыми приступили к тушению лесных пожаров на загрязненной радиацией территории и сумели предотвратить дальнейшее распространение радионуклидов по стране. Спасли десятки деревень и поселков.

Добровольцы. 26 апреля поступило сообщение от управления пожарной службы МВД: на станции крупная авария, нужно срочно готовить технику на вызов. Подняли резервные машины, рукавные ходы, насосные станции — на случай, если рядом с пожаром не окажется водоема. На третий день нам поставили задачу выдвигаться в Наровлянский район, к деревне Белая Сорока. Отношение к чернобыльской командировке было нормальное: никто не кричал «караул!», хотя, что такое радиация, мы прекрасно знали. Знали и то, что там все серьезнее, чем говорят официально. Тем не менее не было ни черных списков, ни принуждения. В 8 утра, когда сменялись караулы, старший спрашивал, кто хочет попасть в группу для работы в 30-километровой зоне. Люди выходили из строя добровольно. И это не считалось особой доблестью: ехали тушить пожары. 

Медсанчасть. Врачи четко объяснили нам формулу выживания. Питаться только в столовой. Ежедневно заряжать и носить с собой индивидуальный дозиметр. Каждый вечер снимать показания и регистрировать их в журнале. Давали еще какие-то таблетки, но я уже не помню, что это было. Несколько минут на сборы, спецзащита — и мы летим на пожарных ЗИЛах, оставляя за спиной кордоны, шлагбаумы и колючую проволоку. Опасность мы знали на вкус: от повышенной радиации на губах всегда была легкая сладость.

Огонь. Летом пришла настоящая жара: вокруг все плавилось, как в Сахаре. Горел лес, торфяники, брошенные дома. Каждые сутки по 5—6 крупных пожаров в зоне. Квадрат выезда просто огромный, посмотрите по карте: Погонное — Уласы — Крюки — Белая Сорока… Сколько мы там всего потушили за четыре месяца, одному Богу известно. Приезжаешь, а перед тобой — черные «футбольные» поля, гигантские торфяники, над которыми стелется дым. Они прогорают на 2—3 метра: можешь провалиться сам, может сесть по брюхо машина. По всем требованиям мы должны были тушить в резиновых костюмах Л-1 и респираторах. Но уверяю вас: когда на улице + 30, на горящем торфянике +50. Больше двадцати минут работать в них было невозможно — закипала кровь, не дышала кожа, дальше — головокружение и обморок. Конечно же, мы снимали их и тушили огонь в простых боевках. А когда хотелось пить, опускали респираторы и жадно глотали минералку. Благо этим нас исправно снабжали местные власти. 

Подъем — в  8.00. Отбой — в  21.00. Но просто приехать и рухнуть в постель нельзя: и машинам, и нам прежде нужно было пройти дезактивацию в походных банях. Это правда: физически было очень тяжело. Мы заступали через сутки вахтовым методом. Закрываешь глаза — а перед тобой дым, торфяник и вода из проложенной рукавной линии. Представьте: в час мы расходовали где-то 50 тонн воды… Потушишь, а через день-два опять едешь на то же поле. Горит! Так мы потом из каналов даже не забирали рукава. Знали ведь: вернемся. Кроме того, ежедневно проводили дезактивацию людей и машин, выезжавших из зоны. 

Стая. В конце августа начал гореть созревший на полях урожай — и видеть это было просто невыносимо. Если подымался ветер, ячмень и пшеница горели 2—3-метровой стеной. Приходилось пускать встречный пожар и постоянно следить, чтобы не оказаться в огненном кольце. Возвращаясь на базу, мы каждый день видели брошенные дома с забитыми окнами. Было такое чувство, что тут закончилось время: крапива выше забора, стаи одичавших собак, кошек… Мы никогда не останавливались: смотреть на это было тяжело.

Тонна. Ликвидация последствий шла до глубокой осени, месяц в зоне засчитывался за два. Руководство райисполкома вручило нам грамоты, нагрудные знаки. Надо отдать должное: нас чествовали как героев! Прохожие на улицах смотрели с искренним уважением: они понимали, что мы приехали им помочь, и помогли. И от этого было чертовски приятно! Мы сдавали форму, химзащиту, обувь и уезжали в Мозырь во всем новом. Первым делом повидались с семьями, прошли медосмотр в поликлинике. А позже получили путевки в санаторий. Первую неделю мы не ходили, а, казалось, летали по городу: с плеч как будто свалилось несколько тонн обременительной ноши. 

Шутка. А спустя время стали появляться фотографии коллег в черных рамках. Многие из них навсегда остались в «Книге мужества», изданной МЧС… Те из наших, кто жив сейчас, всегда приходят в годовщину на улицу Игнатенко в Минске. Возлагаем цветы к барельефу. А затем едем на Московское кладбище почтить память тех, кто ушел из жизни намного раньше положенного. Чернобыль сыграл с нами злую шутку: сладкий вкус на губах отозвался горечью спустя много лет. 

Эхо. Через год после ухода в отставку, в 1995-м, меня назначили начальником администрации зоны отчуждения и отселения. Там тоже пришлось заниматься ликвидацией последствий, но опасность уже представлял не атом, а сами люди. Особенно мы следили, чтобы ничего не вывозили из загрязненной зоны. Таких попыток было очень много, да и сейчас наверняка есть. Помню, как мужчина вез с зараженной территории сруб — хотел дачу себе построить. Разбирали на запчасти машины… Я смотрел на них с недоумением и думал: «Что же вы делаете? Неужели вам так не хочется жить?»