Три страницы из военного дневника Николая Малышева, едва не оставшегося лежать навсегда среди польских полей
С Геннадием Малышевым, офицером запаса Советской армии, я познакомился во время одной из командировок в небольшой городок Мядель на Минщине. Геннадий Николаевич, связавший судьбу с армейской профессией, и в отставке верен долгу перед Отечеством. Он один из наиболее компетентных историков-краеведов, изучающих события Первой мировой войны на земле Мядельщины, в которой лежат сотни солдат, защищавших корону Российской империи. Его дед Иван Федорович — боевой офицер русской армии, отец Николай Иванович — офицер Красной армии, героически сражавшийся за освобождение соседней Польши от немецко-фашистских оккупантов. Накануне 65-летия Великой Победы вместе с Геннадием Николаевичем Малышевым мы решили восстановить для читателей «Р» наиболее интересные страницы военных дневников его отца. Надо заметить, что они уникальны, так как сохранили глубину переживаний советского офицера, который в экстремальной обстановке осознавал, сколь близка смерть и призрачна жизнь в бушующем горниле войны.
Страница первая. Вместо жаркого — жаркий бой
Мы находились на подступах к Восточной Пруссии, противник упорно оборонялся, часто переходя в контратаки. После ожесточенного боя в ночь на 12 августа 1944 года наш батальон понес ощутимые потери, но занял небольшую польскую деревушку, название которой не припомню. Я со своим подразделением держал оборону на ее западной окраине. Командир батальона, мой давний друг капитан Ершов, заменявший контуженого комбата капитана Филонова, передал по телефону, чтобы мы были готовы на случай контратаки. Со стороны немецких позиций в два часа ночи послышался рев моторов: шли немецкие танки и самоходки вдоль линии фронта. Стало ясно, что противник стягивает силы на новый оборонительный рубеж в глубину обороны. Немцы отходят на западный берег реки Нарев. Их цель — успеть перегруппироваться и оказать нам достойное сопротивление.
Командование решило бросить дивизию обходным путем на местечко Осовице (ныне польский город-крепость Осовец в 50 километрах от Белостока. — Ю.Б.).
Осовец был ключом к Восточной Пруссии, стоял на берегу реки Нарев, через которую были проложены железнодорожные линии и шоссе. Вот туда и были направлены полки нашей 139-й Краснознаменной Рославльской стрелковой дивизии.
Выйдя на исходный рубеж, я расположил батальон на краю ржаного поля. Впереди протекал ручей, и 100 метров невысокого леса плотно маскировали наши исходные позиции. Командовать остатками батальона капитан Ершов поручил мне, так как мои пулеметы вышли из строя и были в ремонте в полку. На 35 бойцов было только 2 РПД и один трофейный немецкий пулемет МГ-38, который я ценил не меньше отечественных. Еще в Белоруссии, в районе Чаус, мне пришлось отбивать контратаку немцев из их же пулемета МГ-38. Тогда в бою я и оценил его скорострельность, безотказное действие в воде и грязи, легкость смены ствола, хорошую приспособляемость к позиции, быстрый переход от одного вида огня к другому. МГ-38 доверил своим двум пулеметчикам — сержанту Кузнецову и красноармейцу Борисову, рослым парням, на которых можно было положиться в тяжелую минуту. Полдень, жара. Ребята окопались, проверили свое оружие и легли в ячейках вздремнуть. К этому времени связной Миша где-то добыл сало и копченый окорок. В большой сковороде на углях догорающего дома он приготовил хорошее жаркое и уже нес его, чтобы угостить нас перед боем. Вдруг в подвале зазвонил телефон: меня вызвал капитан Ершов и приказал приготовиться к атаке. Жаркое пришлось бросить.
Немцы не замечали нас даже тогда, когда подошел 3-й батальон и все наши бойцы стояли в полный рост, ожидая команды. Еще раз обошел свою редкую цепь. Полк перед атакой — 2 батальона, остатки 1-го и 3-го, всего 70—75 человек, занимавших по линии фронта не более 300 метров.
Ударила артиллерия, снаряды, разрезая воздух, со свистом проносились над нашими головами, разрушая укрепления немцев. Тяжелые самоходки, поддерживающие нас, прямой наводкой били по огневым точкам противника. Преодолев водный рубеж, мы ошеломили немцев. Они с беспорядочным огнем стали отходить по ходам сообщения. Почти без потерь мы ворвались в траншеи, захватив четырех пленных и два пулемета. Сообщили комбату по телефону о том, чтобы огневой вал перенесли в глубь обороны, — высота была в наших руках.
Страница вторая. Хлеб и пули
Левее, примерно в полукилометре, была деревня Кулеше, которую нам и следовало взять. Мы шли, растянувшись цепью на 600—700 метров, — я, мой связной, два пулеметчика с МГ-38 и еще 3 связиста, которые отстали довольно далеко. Шли по созревшей ржи. Только вышли на край ржаного поля, нас обстрелял немецкий пулеметчик, замаскировавшийся в окопе под снопом ржи. Окружив его, мы предложили сдаться, но это был упрямый детина. Пулемет у него был разбит. Немец метнул в нас гранату, а вторую бросил себе под ноги, но не сдался. Меня беспокоило то, что левый и правый фланги были открыты. Сосед справа, 718-й стрелковый полк, отстал, его цепей не было видно, а тяжелый самоходный полк не мог форсировать топкое болото, которое мы легко преодолели. Метрах в ста от хуторка с крыши сарая нас обстрелял пулеметчик, но не нанес вреда. Мы быстро окружили сарай, пулемет нас не задевал, мертвое пространство было метров десять при высоте четыре метра. Раскаленный ствол пулемета сыпал очередями по нашему тылу, вероятно, по связистам, которые отстали на 300—400 метров. Я бросил гранату в сарай, но не попал. Предложили немцу сдаться — он молчит. Третья граната, попавшая точно в цель, заставила его успокоиться навсегда…
Рядом стоял дом, в подвале которого затаился немец, ранивший моего солдата Перехватова в правую руку. Когда этого фашиста убили, из дома вышел еще один с поднятыми руками. Одним выстрелом я хотел было покончить с ним, но он взмолился, прося пощады, на ломаном русском языке: «Рус комиссар, не стреляй, я французский коммунист, насильно взят в немецкую армию, и в русских я не стрелял!» Ребята принесли его винтовку, ствол действительно был чист, без нагара. Я приказал раненому Перехватову доставить француза на КП батальона.
Страница третья. Черный ворон, я не твой
В это время левый фланг нашего батальона и весь 3-й батальон ворвались в деревню Кулеше, в которой противник изредка огрызался, отходя на север. Задача была почти выполнена, осталось закрепиться и ждать подкрепления. Отойдя от загоревшегося дома на несколько сотен метров, я заметил, как из-за снопов ржи показались две немецкие каски и направленный в нашу сторону ствол пулемета. Темное пятно надульника глядело прямо в лицо, засада была близка. Прежде чем мы сообразили, в чем дело, треснула сухая очередь. Шедший правее меня связной Миша упал смертельно раненный, перевязка ему была уже не нужна. Был ранен в ногу солдат, который шел слева от меня. Остались лишь я, два автоматчика и Кузнецов с Борисовым, несшие немецкий пулемет МГ-38. Пулеметчики немедленно открыли огонь по вражеской позиции. От разрывных и трассирующих пуль снопы загорелись, а мы втроем поднялись в атаку на этот пулемет. Справа застрочил второй пулемет: хитрый, коварный враг заманил нас в «мешок» и, когда настал момент, «завязал» его. Залегли в густой траве высотой по колено, до немца — не более 30 метров. Они хорошо изучили эту местность. Пули взрывали землю под самым носом, разрывные со звоном отдавались в ушах. Нащупав по линии огня наш пулемет, немец длинной очередью во фланг сразил Кузнецова и Борисова. Зацепиться было не за что, укрыться негде, окопаться некогда, выход был единственный — убить пулеметчика. Мы затаились в густой траве, в левой руке у меня граната-лимонка, а в правой — трофейный пистолет вальтер, хорошо пристрелянный. Я знал, что он меня не подведет. Приподнявшись на колено, я выстрелил по первому номеру раньше, чем тот успел нажать на спуск пулемета. А вот второй выстрел сделать не успел, поединок оказался неравным. Пока наводчик падал, его второй номер вскинул винтовку к плечу. Выстрел я не услышал, только злой огонек и сильный удар в грудь — разрывная пуля прошла чуть левее сердца, разорвалась в легком и, перебив ребра, вырвала из-под лопатки с кулак мяса, затем вышла навылет. Я чувствовал, что задыхаюсь, в глазах плыли темные пятна, пульс и удары сердца стали слабее. В голове мысль, что наступает смерть, изо рта пошла кровь. Потом забытье, и все отодвинулось куда-то в темноту. Очнулся я от громких немецких выкриков. Приподнявшись на локтях из травы, увидел немецкого офицера, который поднимал в контр-атаку своих солдат. Из-за снопов, которыми были замаскированы окопы опорного пункта, вылезали немцы. Было ясно, что, растянувшись цепью, они пойдут прямо на меня, на передний край, недавно покинутый ими. Здесь я увидел ползущего, раненного в ногу моего автоматчика, он хотел оказать мне помощь и вытащить с поля боя. Но я категорически отказался, сказал ему, чтобы он любыми путями добрался до комбата и сообщил, что его друг Николай Малышев остался лежать навсегда среди польских полей. Я думал, что если даже завтра и придут наши на это место, что маловероятно, то вряд ли кто узнает меня по лицу, а документы могут вытащить фашисты. Я решил ждать смерть, которую не стыдно принять, — у меня еще были граната и семь патронов в обойме. Рассчитал так, что, когда немцы подойдут совсем близко, брошу в них гранату, а затем выпущу шесть патронов. Последний патрон, если к тому времени не убьют, пущу себе в голову. Я приложил холодное дуло вальтера к правому виску, представляя, как буду делать это перед последним выстрелом. Но в эту минуту в моих мыслях произошел перелом, страшно захотелось жить — мне всего 19, да и маме я обещал вернуться. Я побежал по картофельному полю, поперек глубоких борозд. Несколько раз меня брали на мушку, но после каждой очереди я падал «убитым» в борозду. Затем, отдышавшись, бежал дальше. Наконец и немец обманул меня. Только я приподнялся и сделал движение с правой ноги вперед, он нажал спуск. Пули с рикошета просвистели рядом, а одна так ударила в бедро, что я пошатнулся и с силой нажал на спуск вальтера. Выстрел обжег левую руку, еще чуть ниже — и я угодил бы прямо в кулак, в котором была зажата немецкая лимонка. Бросив гранату, я ощупал ногу. Ранение было слепое, пуля рикошетом прошла через бедро и застряла под коленом. Силы уже покидали меня, но в этот момент я увидел бегущих навстречу спасенного француза и солдата Перехватова, которые, схватив меня под мышки, быстро потащили с поля боя. Через лес меня доставили на КП батальона, где наш санитар оказал мне первую помощь. Комбат позвонил в санроту, чтобы выслали повозку за тяжелоранеными. Противник, заняв ранее взятую нами траншею, стал окружать деревню. Автоматные пули били по окнам, отбивая штукатурку со стены. В это время на КП забежал какой-то офицер из минроты, я уже не помню его фамилию. Перекинув через плечо, он потащил меня на спине на окраину деревни, и через некоторое время я был в укрытии за стеной большого каменного сарая, где стояла батарея.
Через пять минут меня и еще одного раненого подвода повезла в тыл. Снаряд, разорвавшийся рядом, ранил лошадь, та бросилась бежать, не разбирая дороги, по картофельным бороздам. Через полчаса приехали в санроту, где меня вторично перевязали, сделали вливание, я сразу уснул. Через некоторое время меня разбудили и стали выносить на улицу, там стоял американский бронетранспортер, в котором уже сидел майор, замкомандира самоходного полка, раненный в руку выше локтя. И мы тронулись в путь. Ехали по знакомой дороге, по которой наступали. Навстречу шло подкрепление. Меня привезли в госпиталь на станцию Черна-Весь под Белостоком. Началась другая жизнь… со скитанием по госпиталям в Белостоке, Рославле и Сызрани на берегу великой русской реки Волги.
На снимке: военное фото Николая Малышева из семейного архива его сына Геннадия Николаевича.
