Впервые от лозунгов и деклараций мы перешли к конкретным действиям, заявив о себе как об амбициозной, инновационной и высокотехнологической стране. Создан инновационный фонд, на его базе планируется осуществлять самое рискованное венчурное финансирование эффективных проектов. Идея хороша, но будет ли адекватным исполнение? Какой эликсир надо изобрести, чтобы экономика развивалась не только за счет нескольких моноотраслей, но еще и благодаря инициативе наших умных, талантливых и изобретательных граждан? В поиске ответа на этот вопрос вместе с корреспондентами «СБ» участвовали Алексей ВАНИН, заведующий сектором права Института экономики НАН Беларуси (на момент проведения «круглого стола»), один из разработчиков проекта закона «О государственной инновационной политике Республики Беларусь»; Георгий ГРИЦ, заведующий кафедрой Института бизнеса и менеджмента технологий БГУ; Анатолий ГРИШАНОВИЧ, директор Белорусского инновационного фонда; Виталий ШАБЛОВ, директор частного унитарного предприятия INTER BLAZE, Минск, ассоциированный член Бизнес–союза предпринимателей и нанимателей им. профессора М.С.Кунявского.
«СБ»: Какие цели ставят перед собой разработчики закона о венчурном финансировании? Что изменится? Какие требования должны предъявляться к организациям, желающим получить деньги на внедрение инновационных изобретений?
А.Ванин: Идея обсуждалась в Госкомитете по науке и технологиям (ГКНТ). Изначально предлагалось (так пытаются сделать в России) создать фонд фондов, который бы аккумулировал государственные средства, чтобы затем под эти деньги учредить с частными инвесторами венчурные фонды. Они и будут заниматься непосредственным инвестированием инновационных проектов. Но по каким–то причинам такой вариант не нашел поддержки.
Г.Гриц: Хотя был уже в полной готовности. Прошел все экспертизы, в том числе и международных организаций, и был полностью завизирован.
А.Ванин: В России уже давно началась обкатка этого механизма. Правда, идет она путем проб и ошибок, не все гладко получается.
«СБ»: Можно чуть подробнее?
А.Ванин: Есть несколько достаточно непростых проблем, которые должно каким–то образом решить государство. Первая — ретивые контролеры, которые уверены: вложение государственных денег должно давать экономический эффект. А если они не вернулись государству, стало быть, пора искать виновных.
«СБ»: Да, в одном из наших проектов так прямо и записано: средства должны вернуться максимум через 5 лет.
А.Ванин: Такое обязательство противоречит принципам венчурного инвестирования. Оно просто защищает собственника средств от рисков.
А.Гришанович: Речь идет о возврате средств, вложенных в венчурный проект от имени государства. Денег из других источников это не касается. К тому же не стоит забывать: мы только учимся использовать механизм венчурного подхода. Потребуется время для приближения его к «классическим» образцам.
А.Ванин: Но особенность венчурных проектов в том, что их невозможно инвестировать обычным способом. Если просчитать риски, они всегда будут превышать допустимые. Простейший выход такой: берется не один, а несколько однотипных проектов в определенной сфере, чтобы повысить вероятность окупаемости.
Г.Гриц: «Выстреливает» один из 10, но он дает высокую рентабельность — 80 и даже более процентов...
А.Ванин: Берем, например, биотехнологии: 50 компаний приблизительно одного уровня доходности, рисков, стоимости проектов и так далее. Некоторые не выживут, другие получат средненькую прибыль. Главный интерес венчурного фонда сосредоточен на тех, кто первый вышел с совершенно новым продуктом на рынок и собирает самую большую прибыль. При этом цель венчурного инвестора не столько работа с этим проектом на рынке, а эффективно выйти из компании, продав свою долю стратегическому инвестору, который будет развивать идею дальше.
Г.Гриц: Есть варианты. Сам изобретатель идеи становится совладельцем бизнеса или новое предприятие выпускает акции в открытую продажу. Таким образом компенсируются затраты фонда на венчурное финансирование.
«СБ»: Это предусмотрено в нашем законопроекте?
Г.Гриц: В предыдущем проекте указа было, но в окончательном виде, после согласования с министерствами и ведомствами, исчезло. Зато была дописана убийственная фраза: деньги, выданные под инновационные проекты, должны быть возвращены всеми получателями. Тогда это не венчурное финансирование, а обычное льготное 
кредитование. Наверное, где–то на уровне определенных ведомств сочли, что здесь есть лазейка для недобросовестных предпринимателей...
А.Гришанович: До выхода указа Президента даже такого слова «венчур» в юридическом смысле у нас не существовало. Теперь сделан важнейший шаг по внедрению нового финансового инструмента в инновационную сферу. Примеры Финляндии, Израиля говорят о важнейшей роли государства в развитии инфраструктуры венчурного финансирования. В России с ее 15–летним опытом венчурной деятельности до сих пор нет регулирующего нормативного документа. Китай осторожно вводит этот механизм, используя опыт Италии, других стран.
В.Шаблов: Я работаю в инновационно–производственной компании, но на таких условиях кредиты на продвижение инновационных проектов не взял бы.
«СБ»: Даже под такой выгодный процент, как половина ставки рефинансирования (5 процентов годовых)?
В.Шаблов: Я не первый год в бизнесе. Все выгодно до определенного момента. Это подобно тому, когда ты покупаешь новый автомобиль в кредит под 12 процентов, а когда платишь, обнаруживаешь, что с тебя берут все 20. То же самое будет и здесь. Вы знаете, наши предприниматели уже настолько вышколены, что ожидают подвоха с любой стороны. Инновационная деятельность очень рискованна сама по себе. И главная опасность не в том, насколько конкурентоспособной на мировом рынке будет твоя продукция. Здесь, кстати, все гораздо более предсказуемо и поддается расчетам. У нас нет стабильности в законах. Даже не столько в них, сколько в подзаконных актах. На уровне ТКП, ГОСТов и так далее. Эти зубодробильные аббревиатуры могут погубить любое направление бизнеса, так сказать, на корню. Говорю неголословно. Два последних года сам вел борьбу с Минприроды. Недавно выиграл.
А.Гришанович: Не совсем верно. Западные специалисты однозначно признают высокий уровень (технологический, кадровый, промышленный) обеспечения нашего инновационного предпринимательства. Безусловно, есть барьеры и досадные трудности на пути малого бизнеса. Поэтому он и требует отеческой опеки и поддержки, особенно на стадии становления.
А.Ванин: А помогли ли вам партнеры по бизнес–союзу?
В.Шаблов: Кроме Бизнес–союза предпринимателей и нанимателей им. М.С.Кунявского, я еще состою в Ассоциации возобновляемых источников энергии. Так вот, и Владимир Петрович Нистюк, и Георгий Петрович Бадей бились за меня изо всех сил. Георгий Петрович даже помог передать документы первому вице–премьеру Владимиру Семашко.
«СБ»: А что вы такое изобрели?
В.Шаблов: Новинок много. Мы разрабатываем технологии и оборудование, позволяющие использовать нефтяные отходы в качестве топлива. В частности, мазут и отработанные масла с добавлением 20 процентов воды. Экологические параметры такого топлива лучше, чем при обычном сжигании в котельных. Сам Премьер–министр недавно сказал: если мы подтвердим это на испытаниях, то он готов распространять технологии и оборудование по всей стране. Провели испытания, получили ожидаемое заключение. Методику испытаний разрабатывал Институт тепло– и массообмена. Участвовали Госкомитет по науке и технологиям и управление по надзору за расходованием топливных ресурсов, контролировал департамент по энергоэффективности. Но когда отчет был готов, в нем не осталось ни слова о нашем предприятии. Как будто мы вообще ни при чем. Везде фигурировали Национальная академия наук и 5 министерств. Они и доложили наверх об успехе. Мол, появилась белорусская технология, позволяющая экономить колоссальное количество энергоресурсов, валяющихся под ногами.
«СБ»: Как это так: масла и под ногами? Их же куда–то сдают на регенерацию или утилизируют...
В.Шаблов: Часть сдавали на «Белнефтехим». Но когда было введено лицензирование на обращение с нефтяными отходами 3–го класса опасности, «Белнефтехим» перестал их принимать. До выяснения необходимости получения лицензии. Заводы стали захлебываться этим маслом. Это я вам только два примера нашего нормотворчества привел. Напринимали столько всего, что проще ничего не делать, чем нарваться на карающий меч контроля. Это тормозит и инновационную, и инвестиционную, и любую деятельность в стране. А раз так, то безопаснее работать постепенно, потихоньку, но на свои деньги. За два года тяжб мы создали столько технологий и образцов оборудования, которые по многим параметрам не имеют аналогов в мире! У нас есть технология обеззараживания и очистки с помощью плазмы самых разных консистенций — от формальдегидов, диоксинов и многих других вредных веществ.
А.Ванин: Хорошо, вы имеете сегодня ряд перспективных наработок, которые позволяют занять серьезную нишу на рынке. Причем не только в Беларуси. Но для этого нужны немалые средства. А вы говорите, что не хотите брать кредиты, рассчитывать на венчурное финансирование.
В.Шаблов: Да, о моем предприятии знают практически все руководители производств, имеющих проблемы с отходами. Заявок — море. И наконец–то пошла первая серьезная работа. Уже оснастили цех нужным оборудованием. Объемы постепенно растут. Будут расти и производственные мощности.
«СБ»: Но вы теряете время, это масса упущенной выгоды.
В.Шаблов: Теряем не мы, а государство из–за того, что не использует имеющиеся возможности активно развивать этот рынок. Мы себе на жизнь и так заработаем. Для того чтобы работать на привлеченных средствах, нужно удваивать штат, который будет отчитываться перед проверяющими, выполнять их требования, доказывать им что–то, вести всю эту канитель — бумажную переписку с десятками ведомств. Вы не представляете, какие возможности экономии топлива можно получить от использования нефтяных и других отходов.
«СБ»: Какие?
В.Шаблов: Любой автосервис может полностью отапливаться этими отходами. Не надо жечь газ, цены на который растут постоянно. Причем и никаких разрешений не надо. За исключением пары–тройки несложных бумаг. Одна тонна дизтоплива стоит порядка 1.000 долларов, тонна печного топлива — около 400 долларов, отработанное масло — от нуля (забери за так, потому что девать некуда) и до 100 долларов. Плюс разбавляем масло на 20 процентов водой.
«СБ»: И сколько автосервисная станция может сэкономить на этом топливе?
В.Шаблов: СТО площадью 250 квадратных метров достаточно трех тонн, чтобы месяц отапливаться.
А.Гришанович: Кстати, на выставке инновационных идей мы договорились с Виталием Шабловым о встрече и взаимодействии.
«СБ»: А на каких условиях вы пошли бы на получение заемных средств?
В.Шаблов: Допустим, мне дают 5 миллиардов на пять лет. Согласен взять с возвратом, если условия и законодательство не будут меняться.
А.Ванин: Но вы же входите в новое направление, где правила еще не сформулированы. Там могут соседствовать нормы не только давно забытых времен и самые современные, но и те, по которым работают на смежных рынках...
Г.Гриц: В венчурном финансировании речь не может идти о стопроцентном возврате средств каждым получателем. За рубежом финансирующая сторона принимает участие в бизнесе, становится совладельцем и несет консолидированную ответственность за результат. В том числе в такой роли может выступать и государство. Мы же сталкиваемся с целым рядом правовых проблем. К примеру, государственный венчурный фонд решил создать предприятие. По действующему законодательству без разрешения Совмина нельзя! И это еще полбеды. Самая большая проблема — как дать профильному чиновнику право на риск. Иначе он сделает все, чтобы его вышестоящий начальник или проверяющие не дай бог не нашли в его действиях корыстного умысла, со всеми вытекающими последствиями... Именно поэтому в нашем законе о венчурном финансировании и появился еще один посредник в лице страховой компании. Что, еще раз повторюсь, не только не соответствует мировому опыту, но и противоречит самой сущности венчурного финансирования.
«СБ»: А достаточно ли будет иметь в венчурном фонде 150 — 200 млрд. рублей?
Г.Гриц: 5 — 7 миллионов долларов? Это ничто. И 50 миллионов тоже мало. В США, например, годовой объем только фармацевтического, биотехнологического сегментов составляет 50 млрд. долларов. Это значит что? Изобретатель, создав что–то интересное, не к нам пойдет, а побежит к ним. Если мы хотим за небольшие деньги стать конкурентом мировых корпораций, ворочающих сотнями миллиардов долларов, то не получится. Альтернативы, кроме как вернуться к классическому венчурному финансированию, у нас нет.
«СБ»: А в какие сферы могли бы в первую очередь прийти инвестиции? Пусть не собственные, а привлеченные из–за рубежа? Как оценить риски при венчурном финансировании?
А.Ванин: Любой венчурный проект оценивается по трем параметрам. Во–первых, может ли эта команда достичь заявленных результатов. Во–вторых, проверка технологической перспективности проекта. И, в–третьих, оценка экономических параметров: состояние рынка, возможности маркетинга. Кстати, сейчас просто необходимо срочно готовить экспертов и экспертные технологии, чтобы отбирать серьезные разработки и технологии.
А.Гришанович: Для подбора первых венчурных проектов мы будем использовать опыт экспертов из России, Казахстана, Татарстана, где работают инвестиционно–венчурные фонды.
Г.Гриц: Я в течение 5 лет работал в НАН Беларуси, давал заключения по проектам, инициированным Правительством для оказания финансовой поддержки. Около 90 процентов были направлены на поддержку традиционных технологий и производств. Но есть и прорывные. Например, разработки наших физиков говорят о хорошем потенциале, есть успехи в фармацевтике. И самый яркий пример — конечно, IT–проекты Парка высоких технологий.
В среднем инвестиции в венчурные проекты окупаются за 12 лет. А у нас пытаются вернуть деньги за 5. Почему? Обычный бюрократический подход: где–то уже назывался такой срок, давайте и здесь пропишем столько же. Даем, к примеру, кредит под половину ставки рефинансирования. Давайте и здесь такой установим процент. Вот и вся логика...
А.Ванин: Специфика казначейского финансирования такова, что не позволит свободно и законно напрямую участвовать в подобном финансировании... Здесь прозвучала мысль, что мы можем создать инновационный проект на базе космической отрасли. Да, можем. Но если в нем будет участвовать венчурный инвестор международного уровня, компания, которая профессионально занимается космическими технологиями. Предположим, Белорусская венчурная компания создает совместно с зарубежной венчурный фонд космических технологий. Он объявляет конкурс, отбирает претендентов и как минимум 10 проектов финансирует. Кроме того, чтобы уменьшить риски инвестирования, «космическая» компания может одновременно участвовать в финансировании других близких по направлению проектов. Тогда есть шансы на успех.
А.Гришанович: Решительно не согласен. О каком космическом проекте можно вести речь, если мы не имеем значимого субъекта хозяйствования в этой сфере? Отраслевые венчурные фонды создаются в отраслях, где концентрируются глобальные задачи, проблемы, специалисты и деньги. Примеры: венчурные фонды «Боинга», «Майкрософта», «ЛУКойла», «Роснано».
А.Ванин: Вопрос спорный. Вот сейчас идет достаточно напряженная дискуссия между представителями различных государственных органов по поводу законопроекта «О государственной инновационной политике». Мы убеждаем: нужно стимулировать льготами развитие малого инновационного бизнеса. И слышим в ответ возражения: налоговые льготы давать не следует, потому что не будет роста поступлений налогов в бюджет. Так их сейчас нет, потому что предпринимательство в этом сегменте фактически не развито. А когда появится, наладит производство, тогда и считайте прибыль и налоги с нее. Практически все страны проходили стадию становления венчурного финансирования, преодолевая подобное сопротивление и даже противодействие.
Г.Гриц: Ситуация сегодня непростая, деньги нужны в бюджет, и как можно больше и быстрее. Хотя прецедент есть. Например, тот же Парк высоких технологий. Предприятия там практически освобождены от налогов. Возможно, бюджет что–то и недополучил. Но только в прошлом году за счет экспорта услуг резидентов ПВТ поступило около 100 миллионов долларов. Парк дает валюты в 10 раз больше, чем вся Академия наук со своими институтами и 17 тысячами ученых.
В.Шаблов: А венчурные проекты обязательно связаны с такими большими суммами средств, которые вы называли?
Г.Гриц: В венчурном бизнесе есть различные источники финансирования. Я имею в виду, как это делается в мире. Есть проекты, которые оцениваются от 50 тысяч до 10 миллионов долларов. Маленькие, как правило, финансируются бизнес–ангелами. У человека есть идея. А денег нет. Находится спонсор, который помогает раскрутить идею и дает деньги.
А.Гришанович: Хочу напомнить уважаемому оппоненту, что говорить о стоимости проекта заранее весьма проблематично. Она меняется по мере роста компании, и объемы финансирования проводятся поэтапно. Особенность венчура в том, что его можно прекратить на любом этапе, и это не является признаком неудачи.
Г.Гриц: Так о чем же и речь! Инвестора, государство или частную компанию не надо изначально ориентировать на стопроцентную отдачу по всем проектам.
В.Шаблов: Самый динамичный сегмент освоения инноваций — частные компании. Уровень технической мысли у госпредприятий очень низок. Конструкторы просто не заинтересованы искать новое, изобретать и внедрять.
«СБ»: Может, потому, что права на эти разработки им не принадлежат? Они принадлежат организации, а конструкторы сидят на зарплате.
Г.Гриц: Есть указ Президента, где заложен механизм участия в прибылях разработчика...
А.Ванин: Не слышал позитивных отзывов о практике его применения.
«СБ»: Директор Республиканского центра трансфера технологий Александр Алексеевич Успенский как–то рассказывал о китайцах, которые приехали к ним по вопросу покупки одной из технологий. Целый год продолжалась канитель по поиску правообладателя!
В.Шаблов: Мы очень хотели бы вместе с Институтом тепло– и массообмена реализовать несколько совместных проектов. Но если разработаем, скажем, горелку для сжигания рапсового масла и все остальное необходимое оборудование, то принадлежать оно будет госпредприятию. Нам это надо? Еще пример. Приходит на госпредприятие разработчик оригинальной детали, по его словам, в сто раз лучшей, чем выпускается там. А ему говорят: идея хорошая, но нам для ее производства нужно менять оснащение, согласовать с министерством, получить сертификаты и много еще чего. На это уйдут годы. Иди и не мешай работать.
Г.Гриц: До 1982 года в США было нечто подобное. Права собственности на инновации тоже были ничьи. После принятия специального закона все изменилось. Не важно, финансировалась разработка государством или еще кем–то, право на использование ее отдали авторам. И объем внедрения инноваций вырос в сотни раз, а конкурентоспособность экономики США — на 20 процентов. В сотни раз увеличился объем налоговых поступлений в казну.
«СБ»: Но ведь и нашему государству лучше от того, что внедряются изобретения.
А.Ванин: В наших институтах есть масса перспективных патентов. А почему бы государству не профинансировать их? И передать безвозмездно тем, кто готов работать, производить продукцию.
Г.Гриц: Кстати, сколько доходов казна имеет от продажи патентов? Практически ничего. В прошлом году сумма не достигла и 10 миллионов долларов.
В.Шаблов: Если бы мне предложили взять несколько перспективных патентов, которые пылятся под сукном, я бы согласился. И даже купил бы за разумную цену. И своими разработками готов поделиться на договорной основе. Но патент у нас госпредприятие тоже не может купить.
«СБ»: Почему?
Г.Гриц: Патент — нематериальный актив. И как только они возьмут его на баланс, сразу придется платить дополнительные налоги. Это к вопросу, почему у нас и брэндов своих нет, и ноу–хау. К примеру, в Китае наше предприятие реализовывало инвестиционный проект в автомобилестроении. Договорились, что белорусская часть уставного фонда будет сформирована за счет технологической и конструкторской документации. Партнеры оценили ее в несколько миллионов долларов. Как дошло до дела, по бухгалтерским документам стоимость составила всего полтора миллиона, но не долларов, а наших белорусских рублей. То есть равна стоимости бумажного носителя...
В.Шаблов: Мы вообще часть своих разработок не патентуем.
«СБ»: Украсть могут?
В.Шаблов: Да при желании можно обойти любой патент! Перенял главное у конкурента, в мелочи внес какие–то изменения и запатентовал как свое собственное.
А.Ванин: Патентование важно, когда предприятие начинает быстро расти вширь и выходить на мировые рынки. А у нас почему–то к патентам относятся, как к каким–то фетишам.
Г.Гриц: По числу патентов мы входим в первую десятку стран мира, а с инновациями одни проблемы.
«СБ»: Из всего сказанного следует, что собственно венчурного фонда у нас не было и нет. И не будет. Так?
Г.Гриц: С таким названием организации пока точно не будет.
А.Гришанович: Слишком категорично. Венчур — признак высшей степени развитости рыночной экономики. Ясно, что этого у нас нет. Но двигаться в этом направлении необходимо.
«СБ»: А инновации будут?
Г.Гриц: Инновации есть и будут. Другое дело, каков будет их масштаб и уровень.
А.Ванин: Президент дал поручение в этом году внести законопроект об инновациях в Парламент. Когда–то подобный закон уже готовили. Он дошел до Парламента, был принят. Но Президент его отклонил как пустой, ничего не меняющий и ничего не дающий. Пока проект ходил по согласованиям, его настолько изменили, что от прежней концепции ничего не осталось.
«СБ»: А не получится ли и сейчас то же самое?
А.Ванин: Будем надеяться, что нет. Ждать больше нельзя. Без новых технологий, без новых товаров, которые еще не «накрыты», скажем так, международными сертификатами, патентами, квотами, соглашениями по таможенным тарифам, мы просто не удержимся на мировом рынке. Нам нужен комплексный закон о государственной инновационной политике, содержащий нормы прямого действия в отношении венчурных фондов, инновационных предприятий, о трансфере технологий, о создании инновационной инфраструктуры.
