...Быть в Городке и не заглянуть к Тарасу - нонсенс. Тем более что прописался "палясо›шчык з Пуцявiшча›" отныне в этом достопамятном населенном пункте основательно. Пока, правда, под открытым небом - в виде памятного знака-камня, на котором и выбит его улыбающийся портрет. Но - даст Бог - вскоре обретет, кроме "поднебесной" прописки (сколько она сил и нервов потребовала, знают лишь энтузиасты во главе с доцентом Витебского госуниверситета А.Дорофеевым), и более внушительную: в стенах районного краеведческого музея. Кажется, дело неумолимо идет к этому. По крайней мере, всем сердцем верят в такой исход и сам А.Дорофеев, и директор Городокского краеведческого музея Тамара Иванова с сотрудниками, ведущими неутомимую летопись своего живописного и богатого на достопримечательности края, и местные власти. И я тоже - поскольку прекрасно помню, как все начиналось.Впрочем, лукавлю - начиналось все задолго до моей заинтересованности в усатом балагуре Тарасе. И задолго до моего рождения. Потому что мгновенно ставшая анонимным бестселлером сатирическая поэма "Тарас на Парнасе" впервые увидела свет 16 мая 1889 года в газете "Минский листок" под первоначальным названием "Тарас".
О, она, конечно, встряхнула просвещенную публику - это великолепная пародия на тогдашних "акул пера", написанная живым - белорусским! - языком!
Особую же пикантность придавало то, что неразгаданной оставалась самая главная интрига: кто посмел язвить и насмешничать, налево и направо раздавая нелицеприятные оценки, сколь остроумные, столь же и издевательски-меткие. Действительно: и кто же сей пересмешник?
Современники лукавого анонима весь конец позапрошлого века ломали головы в догадках и полемические копья в спорах, пристрастно выискивая гениального автора.
А тот и не думал высовываться из кустов. Или даже шевельнуть веточкой, выдавая свое местоположение. Посиживал себе в укрытии, покуривал трубочку (наверняка баловался ею, ибо не наделил бы своего героя милой слабостью, не будь сам курильщиком) да посмеивался в пышные, под стать изображенному герою, усы.
И умные головы (этнограф Е.Карский, ученый М.Довнар-Запольский, поэт М.Богданович, прозаик М.Горецкий - да кто только не брался за расшифровку четырехстопным ямбом написанного ребуса) так и "не взяли след".
А ведь тот был еще горячим, очень горячим!
Закатившийся в Лету XIX век так и не принес долгожданной атрибуции.
Что поделать, в этом особенность нашего национального менталитета - с неизбывной тягой к скромности, анонимности, критическому "кукишу в кармане", даже если кукиш этот - гениальный.
Наступившее XX столетие, разумеется, столь же активно будоражило умы страждущих идентифицировать автора поэмы. Благо не совсем еще остывшие следы вроде начали выстраиваться в логическую цепочку, ведущую к самодеятельному рифмоплету. Среди исследователей поползли упорные слухи, что есть оригинал "Тараса", на котором и автограф стоит, и дата написания, и место. И подписан этот заветный черновик так: "15 апреля 1855 года. Городок. Константин Вереницын".
Казалось, вот-вот - и будет вытащен на свет Божий и суд литературных экспертов загадочный инкогнито, уже покойный, а потому для ответных стрел недоступный. "Вот-вот" - не получилось: грянувшая революция развеяла по ветру дворянско-писательские архивы да библиотеки с их образованными обладателями.
Но недаром говорят, что рукописи не горят, даже если они все-таки превратились волею судьбы в пепел.
Легенда-наводка - великая тень великой рукописи - не погибла в невзгодах.
Ах, как дурманяще (не меньше, чем легендарный цветок папоротника) манила она белорусских литераторов: то ли мерцающий в ночи пустышка-светлячок, то ли свет далекой звезды, то ли магический маяк в безбрежном океане поиска. А может, лампа в заснеженной избушке на курьих ножках из бабушкиной рождественской сказки.
Так и получилось, что в один прекрасный момент Максим Лужанин показал ревностному исследователю истории белорусской литературы Геннадию Киселеву публикацию в зарубежном эмигрантском издании (в свое время читать такие даже мастито-народным не дозволялось) о том, что владел подписанным текстом поэмы польско-белорусский писатель Александр Рыпинский. А последним хранителем реликвии был профессор-филолог Михаил Пиотухович, до войны читавший лекции студентам Белорусского государственного университета. Сам Максим (в молодости Сашка Коротай) по юному легкомыслию на лекции Пиотуховича не ходил, но про рукопись слышал от друга Петра Глебки. Однажды - было дело - гордый наличием реликвии профессор даже показал тетрадки студенту Антону Адамовичу, но лишь на краткий миг, ибо берег раритет как зеницу ока.
И что, вы думаете, стал после этого делать Геннадий Васильевич?
Правильно: искать по архивам великого СССР любые упоминания о некоем юноше из XIX столетия по фамилии Вереницын, выписывая командировки в Вильнюс, Ленинград, Орджоникидзе да рассылая многочисленные запросы - благо начальство на научное тщание да разъездные расходы смотрело благосклонно.
Все это мне рассказал сам Геннадий Киселев, доктор филологических и кандидат исторических наук, главный научный сотрудник Института литературы Национальной академии наук.
Три года назад (как быстро летит время!), сидя с ученым в строгом кабинете бывшего вице-президента АН БССР Якуба Коласа, а ныне мемориальном музее, я слушала романтическое повествование о судьбе Кости Васильева, родившегося 1 июня 1834 года в деревне Островляны Витебского уезда в крепостной крестьянской семье.
Смышленому отроку весьма благоволили хозяева - помещик Василий Бондырев с домочадцами. Вначале отправили учиться в Городокское приходское училище, затем - в Витебскую губернскую гимназию. Еще до отмены крепостного права дали вольную, помогли в 1851 году сменить фамилию с Васильева на Вереницына, записав в мещане.
Повысивший социальный статус юноша с подачи благодетелей достаточно быстро пошел вверх: поступил сразу на третий курс Гори-Горецкого земледельческого института, защитил диссертацию "О белорусском хозяйстве".
Неутомимый Геннадий Васильевич шаг за шагом шел по следу дворового мальчика, превратившегося к старости - почти в духе диккенсовских рассказов - в успешного статского советника в Министерстве путей сообщения и мирно почившего в бозе в 1904 году на руках у жены в своем доме номер 12 по Поварскому переулку в Петербурге.
Да, любопытный юноша глядел из глубины веков на своего пристрастного исследователя: и почудить любил, и на служиво-агрономовские обязанности наплевать, и из Петербургской медико-хирургической академии вылететь. Столь досадная оплошность - отчисление из студиози - случилась с Вереницыным в 1855 - 1856 годах, после чего молодой человек, по всем приметам, и поспешил найти утешение в родительских объятиях.
В Островлянах, на привольном свежем воздухе, самое время родиться на свет полным юмора и сарказма стихотворным строкам!
Мог двадцатилетний юноша таким образом выразить свой протест против общества? Свой настрой, переживания, наблюдения, рефлексии?
Запросто.
Тем более что и причины личного свойства для рефлексий имел.
Мудрый Геннадий Васильевич дал мне подсказку: с чего бы, мол, барину Бондыреву так опекать простолюдина и протежировать ему, не являйся сей простолюдин бастардом, то есть незаконнорожденным сыном самого помещика! (А был тот к моменту рождения Кости вдов и одинок, поскольку взрослые дети жили в Петербурге.)
Версия, согласитесь, любопытная и многое расставляющая на свои места.
"Ну ладно, побаловался сатирой в молодости, а почему потом не признался Вереницын в авторстве?" - допытывалась я у ученого.
И получила ответ в том духе, что возрастной конформизм виноват. Писал ведь поэму двадцатилетний насмешник-юноша, а читал ее в газете степенный 55-летний петербургский чиновник немалого звания, благоверный супруг Елизаветы Алексеевны Поль, которая, подобно фамилии, также досталась ему с чужого, барского, плеча - аки вдова губернского секретаря.
Ах, грехи наши тяжкие: во все времена вольнодумие заканчивается казенной службой да заработанным на ней уютным пенсионом!..
"А вдруг все-таки не Вереницын написал "Тараса на Парнасе", - выложила свой последний камень из-за пазухи я. - Скептики до сих пор отказываются верить в поэтического пророка из родного Отечества".
"Сомнения всегда должны сопутствовать поиску, - ответствовал мне историк. - Зато будет работа новому поколению исследователей".
Впрочем, я не сказала самого главного: выложивший из разбросанной мозаики фактов портрет Вереницына Киселев (любознательный читатель может прочесть его книги "У пошуках iмя" и "Разыскивается классик") получил замечательное подтверждение авторства Вереницына - начатый еще до Великой Отечественной войны белорусским литературоведом Василием Мочульским научный труд под названием "Исследование по истории белорусской литературы". В нем оказались скопированные М.Пиотуховичем заветные тетради А.Рыпинского с подписанным вариантом поэмы и даже двумя дополнительными четверостишиями. Парадокс ситуации заключался в том, что нашел эту диссертацию в 1986 году наш известный исследователь-архивист Виталий Скалабан при непосредственном участии Анны Сурмач в... главной библиотеке нашей страны на Красноармейской улице.
Благодаря чему Виталий Владимирович не отказывает себе в удовольствии беззлобно поиронизировать: "Кiсял„› шука› скарб за межамi краiны, а Скалабан знайшо› пад бокам".
Ирония иронией, но Бог действительно миловал диссертацию: профессор М.Пиотухович стал жертвой Молоха репрессий и все его труды запросто могли погибнуть вместе с автором в застенках НКВД.
Есть и еще одна забавная коллизия в этом романтически-расследовательском сюжете!
Лет пять назад Городокский краеведческий музей направил письмо проживающим в России наследникам помещика Бондырева (теперь они пишут свою фамилию через "а"). Благодаря чему в 1998 году почетный гость "Славянского базара" тогдашний вице-спикер российской Госдумы А.Чилингаров, являющийся наследником Бондаревых по материнской линии, решил навестить свою "историческую родину". Артур Николаевич с удовольствием наведался в фамильные имения Островляны и Стайки. И даже, по рассказу районных властей, выказал желание посодействовать инвестированию сохранившегося там с барских времен спиртзавода, дабы тот помимо сырца выпускал и более благородные напитки.
Геннадий Киселев также послал думцу письмо, а затем, воодушевленный вежливой благодарностью, - свою книгу про Вереницына "Разыскивается классик".
Но ни ученый не дождался весточки на свое послание, ни спиртзавод инвестиций. То ли слишком занят оказался депутат-путешественник глобальными заботами. То ли разонравилось ему возможное родство с простолюдином-белорусом - пусть и поэтическим гением братской страны.
Что поделать - бывает.
Зато директор краеведческого музея Тамара Иванова полна прикладных забот. Стоило мне в конце минувшего года навестить Городок - тут же повела показывать по-новому оборудованные залы музея. И делиться задумкой: хотим, мол, вход на второй этаж стилизовать под восхождение на поэтический Парнас и посвятить экспозицию земляку Вереницыну.
"Как думаете, - вопрошала меня Тамара Николаевна, - реально получить под такое дело президентский грант?"
Я ответила, что благое дело обязательно надо доводить до конца. И тогда есть шанс не оказаться в одиночестве.
Вот смогли же: поставили возле музея памятник Тарасу. Назло сомневающимся и скептикам. И на радость энтузиастам-патриотам, которые начинали с Вереницынских чтений и бросаний венков в озеро на родине поэта.
На снимке: директор Городокского районного краеведческого музея Тамара Иванова вместе с научным сотрудником Ниной Бураковой у памятного камня Вереницыну.
Фото автора.
