«Жажда и голод» — экзистенциальное роуд–муви, история поиска собственного «я», бродячий занимательный сюжет для независимых умов. Главный герой — Жан, снедаемый внутренними страстями, уходит из дому в поисках лучшей жизни. Диалоги с эксцентричными персонажами, встречающимися ему на пути, их причуды и закидоны и составляют костяк пьесы. Варнас сделал собственную редакцию густонаселенной пьесы, неизбежно сократив велеречивые словеса и фантасмагорические сцены. «Жажда и голод», написанная в 1965 году, известна меньше других популярных вещей Ионеско, тех же «Лысой певицы» и «Носорога». Открытие жесткого, афористичного, недоброго, трагифарсового мира этой пьесы — особый вид театрального удовольствия.
Нельзя не умилиться, в какой прочной человеческой и профессиональной связке работают в Могилеве главный режиссер и директор Андрей Новиков. Без их взаимопонимания, наверное, не было бы ни громких премьер в Могилеве, ни набирающего с каждым годом обороты и международный авторитет фестиваля «М@rt.контакт». Скажите, в каком еще белорусском театре вы видели, чтобы, следуя изысканному режиссерскому замыслу, волевым художественным жестом были застелены равнодушной тканью семь первых рядов партера? А вместе с ним потеряна и законная выручка за эти лучшие, «виповские», теплые места, открывающие лучший вид на все театральные «безобразия».
Ударить Ионеско по нашему размытому весеннему театральному бездорожью — хороший радикальный ход. Пригласив в качестве художника Михаила Лашицкого, а хореографом Вячеслава Иноземцева, Саулюс Варнас расширил границы своего высказывания, снабдил его дополнительной оптикой и неизбежно превратил «Жажду и голод» в полотно. Такая радикальная прививка полезна и зрителям, и актерам могилевского театра, аутсайдеров среди которых, по правде говоря, нет. И Иван Трус, играющий главную роль, и его партнеры существуют на сцене точно и подробно, в какие–то моменты даже бесстрашно, каждый хорош по–своему и выполняет свою функцию в этом абсурдистском сюжете. Вячеслав Иноземцев сумел внедрить в тела могилевчан марсианскую, лунную пластику: нервные подергивания локтей, томные вращения предплечий, мелкие пингвиньи пробежки, судороги, прыжки и шипение. Всего тут вдоволь.
Получился застывший человеческий вопль о тотальном одиночестве и бессильных попытках найти контакт с равнодушным миром. Какими бы ритмичными ни были наши трепыхания, всем суждено застыть, как мухам в янтаре, и это еще в лучшем случае. В худшем — остаться пылью на чьих–то сапогах, пробирающихся через весеннее бездорожье. Но это не повод впадать в печаль. Как говорит героиня Мари–Мадлен (Александра Афанасьева): «Весна здесь длится лишь несколько часов. Лето — два дня. А потом над равнинами водворяется унылая пора без конца и края». Увидеть в этой унылой поре, которую Пушкин, кстати, называл «очей очарованье», и призывает интеллектуальный спектакль могилевчан. Пафосным столичным коллегам, по доброй воле давно отказавшимся от Ионеско и других классиков, остается в данном случае только молча завидовать.
Добрый зритель в 9–м ряду.
