С этим человеком знакомы многие. С его рассуждениями о литературе одни соглашаются, другие категорически их не воспринимают... На него обижаются и пытаются игнорировать. Он умеет поставить на уши литературную тусовку в интернете...
Но для абсолютного большинства он остается виртуальным собеседником. Хотя у него выходят книги прозы и поэтические сборники, в литературных журналах печатаются романы, а еще он пишет критику, острую и, как сам признается, субъективную. Но Михась Южик в очных прениях не участвует. Много лет после полученной травмы он передвигается только в инвалидной коляске. Но это не тот случай, когда нужно делать скидку на жалость. Михась сам не любит, когда всплывает этот фактор. И думаю, вряд ли кто–то, вступая в полемику с критиком Южиком, вспоминает о проблемах его здоровья... Потому что на ристалище литературном он боец поагрессивнее многих.
— Я и завел блог, чтобы высказывать то, что вряд ли напечатают. Меня часто упрекали в журналах и газетах, что мои критические статьи слишком резкие. А в ЖЖ, наоборот, нужна провокационность.
— Не каждый литератор, кстати, решается вести блог... А если и заводят, не у всех получается.
— Главное знать, для чего тебе Живой журнал. Допустим, писатели Глобус и Степан используют ЖЖ для презентации своих произведений... Из таких записей получаются интересные книги. Мы думаем, что если роман напечатан в толстом журнале тиражом в три тысячи, то три тысячи человек его и прочитают... У меня есть подозрение, что опубликовать сегодня роман — значит сдать его на сохранение для истории. Современники скорее прочитают в интернете... А вообще, наши писатели дошли до того, что их читатели — это те же самые писатели.
— К сожалению, и писатели друг друга не читают...
— Между тем какого–нибудь русскоязычного литератора мы знаем, хотя ничего из его книг не читали, потому что его показывают по телевизору, потому что висит реклама его книг и в головы вбивают его образ. А наших писателей кто–нибудь так пропагандирует? Потенциально и у нас есть что читать. Как–то мой знакомый сдал свои книги в магазин, их запихнули чуть ли не под прилавок, а потом вернули автору: спроса, мол, не было! К сожалению, нет у нас установки, какая есть в других странах, читать своих национальных писателей, нет понимания, что свое — это святое.
— А как ты начал писать по–белорусски?
— Говорят, люди не меняются... Но со мной иначе. До травмы я был совсем другим. Не знал, что мне нужно от жизни. Пришло время поступать в институт? Отец преподавал в радиотехническом, вот и подсказал, на какую специальность идти. Потом — армия... Получил диплом — начало девяностых, развал... Профессия конструктора радиоаппаратуры не нужна. Взяли работать на «Горизонт». Зарплата — 15 долларов. Люди уходили, оканчивали курсы бухгалтеров... Два–три года я был в психологической прострации. Увлекся литературой. Начал писать стихи. Но чувствовал полный разрыв с реальностью, которая требовала как–то крутиться, зарабатывать деньги, строить жизнь. А если долго находишься в таком состоянии, до добра это не доведет. В моем случае это привело к тому, что я оказался в инвалидной коляске.
— Сколько тебе было лет?
— Двадцать семь. Пробыл в депрессии полтора года... А потом какая–то злость проснулась. Ломка характера началась. Я сказал себе: вот, при здоровом сердце ты еще лет 50 можешь валяться на диване... И кому этим сделаешь лучше? Так сделай свою жизнь нужной! Терять тебе нечего. И во мне какая–то сила появилась... Вначале вернула к жизни поэзия. Напишу стихотворение — и целый день легче. Написал сборник «Белый сад». Потом муж моей тети случайно увидел в киоске «Союзпечати» журнал «Окно» товарищества инвалидов, позвонил его редактору. Дома был компьютер, и меня взяли в этот журнал вначале наборщиком, потом верстальщиком. Я познакомился с писателем Юрасем Нератком, он посоветовал писать на белорусском языке. А потом столкнулся с тем, что тебя не очень ждут в редакциях. После первой публикации года три–четыре никуда рукописи не отдавал, только писал. Энергия уходила только в тексты. Это, я считаю, мне помогло. Потом ситуация изменилась, меня стали публиковать. Жаль, что в нынешних литературных журналах не успевают за читательскими запросами. Мало произведений о современной городской жизни. А ведь посмотреть хотя бы произведения Ивана Шамякина — сколько там критических моментов! Литературы без конфликтов не бывает.
— А бываешь ли ты сам на встречах с читателями?
— Первые книги презентовал... А теперь как–то стал «невыездным». Отвык уже... Комплекс «коляски» появляется у тех, кто долго не выезжает на люди. Раньше было легче... Мы с мамой проводили лето в Осиповичах, бывал на свежем воздухе, рыбачил... Там люди душевнее, проще. Никто тебе деньги не сует, когда ты в коляске.
— А в Минске случалось?
— Да, особенно когда ждал маму возле магазина с сумками. Думали, я милостыню прошу. Тогда я и в литературную студию ездил... Но вот уже четвертый год мать лежит в коме, тут, в соседней комнате. Так что я 4 года — в этой квартире. Впрочем, оптимальное для творчества состояние — уединиться. Я теперь совсем другой человек, волевые качества развились благодаря коляске. Более жестким стал. Вряд ли я смог бы раньше заставить себя превратиться из инженера в писателя, чтобы так долго сидеть и писать прозу.
— Тебе не предлагали стать «литературным негром»?
— Предлагали, но я отказался. Если бы еще на свое имя работать... У писателя должна быть гордость. Он не должен просить. Даже если работа не приносит тебе денег, она должна доставлять хотя бы моральное удовольствие.
— Интернет как–то заменяет живое общение?
— Я замечаю, что когда активничаю в ЖЖ, меньше энергии остается на творчество. Но человек — существо, которому нужны внешние контакты. Если ты замыкаешься на себе, тебя начинают съедать твои грехи, твои страсти. Может быть, человека и тянет к людям, чтобы не замечать своей греховности? Даже святые, когда уединялись, терпели искушения. Когда ты на людях — под гитару попел, стихи почитал и как будто все тебя любят... На самом деле никто тебя не любит, и, когда оказываешься в критической ситуации, оказывается, что помочь некому. Все эти годы я работал над тем, чтобы мне было хорошо самому с собой. Философия спасает, религия...
Я спускалась с восьмого этажа типичного «спального» дома по улице Мирошниченко, и мои собственные проблемы казались мелкими. Михась ничего не просил, ни на что не жаловался. Все его беспокойство касается творчества. Но кое–что беспокоит меня... Ладно, в доме есть лифт, но это еще не все. Неужели местному ЖЭСу так трудно сделать пандус на лестнице от лифта, чтобы могла съехать инвалидная коляска? Вроде и закон такой есть... Съезд оборудовать перилами... И вообще — мы привыкли, что если человек держится с достоинством, значит, ему ничего не нужно.
Он–то, может, и обойдется. Он привык. Это нам нужно — чтобы остаться людьми. Увидеть, кому помочь. Купить книжку нашего писателя. Осознать, что без национальной культуры, без родного языка, без внимания к своим талантам нет народа.
