Церковь Петра и Павла — самый старый из сохранившихся храмов белорусской столицы. Была построена на средства минского православного братства при Петропавловском монастыре. Долгое время это был оплот православия в городе, при монастыре работали типография, больница, школа. Во второй половине XVIII века после сильного пожара церковь серьезно пострадала. Реконструировали ее только в 1795 году на средства императрицы Екатерины II, поэтому она и была переименована в Екатерининскую. В 1812 году церковь была разграблена французами, которые устроили в ней госпиталь. Затем еще не раз она восстанавливалась, горела, перестраивалась. После революции была закрыта и действовала только в короткий период в оккупированном Минске во время Великой Отечественной, но так как рядом находилось гетто, службы были немногочисленны. После войны во вновь закрытом храме устроили архив.
Первое богослужение после почти полувекового перерыва прошло в церкви только в 1991 году, когда она была возвращена верующим.
В церкви шла служба.
Разговор с реставратором Федором Сорокой начался в маленькой полутемной комнатке одноэтажного здания, приютившегося во дворе. Странный такой кабинет. Бумаги, рабочая одежда, терпкий запах яблок, потом я увидел и ящик с фруктами, стоящий у стены. На столе ноутбук. Федор Сорока садится за стол, включает компьютер. На мониторе появляются фрески. Смотрю, ахаю восхищенно.
— Федор, как все здесь начиналось?
— В 1991 году здание отдали приходу. Тут было 4 этажа, все перегорожено под нужды архива. Все бетонное, поделено стенками. Внизу начали службу проводить. Это напоминало катакомбную церковь. Когда начали штукатурить, то раскрылся один из слоев живописи. Настоятель пригласил реставраторов, и мы какое–то время исследовали объект. Так что реставраторы вошли в храм в 1992 году.
Были и перерывы в работе, ведь и архитектуру пришлось восстанавливать. Все было закрашено масляной краской, лепнина сбита. Ты даже не представляешь, сколько здесь защитилось дипломников.
— Какая фреска из обнаруженных в храме самая старая?
Федор двигает изображение на мониторе.
— Вот она. Сохранился только маленький фрагмент, но по нему мы разгадали сюжет. Это сцена «Введение во храм». А вот это — старинная печать Петропавловского монастыря. Над входом есть ниша, вот туда и будет вмонтирован рельеф. Она, эта печать, символизирует охрану церкви. А называется кустодия. Настоятель храма с нашим предложением согласился.
Затем Федор показывает большие рисунки, которые реставраторы делают, прежде чем приступить к работе по восстановлению живописи на стенах. Рисунки впечатляют. А потом реставратор задает мне вопрос, знаю ли я, какие сюжеты повторяются во всех четырех евангелиях?
Я задумываюсь, мысленно перебирая известные картины, скульптуры, тексты: «Нет, так сразу не скажу». Федор довольно улыбается, продолжает говорить.
— Сюжетов всего два. Первый — «Восстание из гроба». Второй сюжет о насыщении пятью хлебами и двумя рыбами. Это самые важные сюжеты, они — основа христианства. Восстав из гроба, сын Божий дает нам пример. Этим он говорит, что мы будем жить и после смерти. На этом стоит вера.
Когда я начал разбираться, то понял, что и второй сюжет очень важен. Христос накормил народ, насытил, а люди почувствовали «халяву» и начали говорить, что он теперь будет царем. Христос убежал. Ведь он понимал, что не является тем, кто раздает материальные блага, и быть таким не должен. К работе над последним мы приступили совсем недавно...
На мониторе возникают фрагменты фрески и рисунки реставраторов...
— У вас странная реставрация, все поделено на фрагменты.
— Принцип нашей реставрации такой, что мы делаем транспозицию, совмещаем куски живописи так, чтобы один из–под другого был виден. Мы создаем, как бы это точнее сказать, такой эффект, словно разошлись небеса. И вдруг среди розовой живописи масляной краской XIX века просматривается живопись XVII. Это похоже на сшитое из кусочков одеяло. Каждый фрагмент ценен и сам по себе и принадлежит своему времени, но и часть целого. Наш собор — это альбом лоскутков пяти разных эпох. И надо честно признаться, что ни один из пяти слоев мы не сделаем полностью.
— Ты хочешь сказать, что работа не будет завершена никогда и строительные леса навсегда станут частью интерьера?
— Слово «реставратор» переводится «тот, кто обновляет». Но это не совсем правильно сказано. Задача реставратора не обновить и восстановить, а законсервировать, сохранить, сберечь то, что есть сейчас. И наша задача показать, как много всего разного здесь есть, сколько всего намешано. Нас бы давно выгнали, если бы настоятель не понял, что именно в этом и есть основная ценность работы реставратора.
Можно, конечно, все содрать и оставить только один слой. Тогда получится, что этот храм только одного времени. Памятник XVII века, а значит, что оставляем и восстанавливаем только то, что сохранилось от XVII века. Мы пошли другим путем и создаем памятник XVII — XX веков. И если это получается, то это — удача.
— Вы сами придумываете себе работу?
— Да. Ко мне пришел майор–пожарный. Он изучает историю Минска по катастрофам, по пожарам, взрывам. А ведь история и делается катастрофами. Даже в личной жизни мы помним даты смертей близких людей. Помним, когда начинались войны...
Так вот он просчитал, что в 1795 году на ремонт храма понадобилось 77.000 кирпичей. Но для того чтобы построить большой трехэтажный дом, надо только 50.000 кирпичей. Я принялся рассуждать, пытаясь ответить на его вопрос. Мы с ним пришли к выводу, что в церкви гореть нечему. Пожар был снаружи. Затем загорелись крыша, балки, стропила. Она рухнула и выбила все — и пол и подвалы.
— Что это открытие вам дало?
— Когда через полвека после пожара восстанавливали своды, то и появилась живопись зеленого цвета. Это произошло в 1799 году. Представляешь, стены стояли с XVII столетия, своды — XVIII. На стенах живопись XVII века сгорела и выветрилась. Храм сохранился фрагментами и частями. Мы хотим, чтобы человек видел швы и чувствовал переходы из одного времени в другое.
— Это и есть ваш принцип? Тот новый, необычный и нетипичный для реставрации подход к работе?
— В музеях мы видим экспозицию. То есть достаются из хранилищ предметы и выставляются в зале. У нас в храме ситуация иная. Картин много, но их не выставишь, они на стенах одна под другой. Поэтому мы делаем транспозицию, показывая росписи одну за другой. Во–первых, это не музей, а храм. А с другой стороны, это памятник архитектуры и истории. Народ удивляется, что мы так долго работаем здесь. Жизнь сейчас очень быстрая, но мы не думаем, что работаем долго.
Федор выключил компьютер, и мы пошли в храм. Входя, перед дверью, реставратор перекрестился. Я не удержался от вопроса.
— Раньше, про это все знают, художник перед тем как начать писать икону или расписывать храм, постился, молился, получал благословение и приступал к работе. А в каких отношениях с верой находится современный реставратор? Ведь сегодня ты можешь работать в церкви, через месяц — в костеле, а еще через месяц — в синагоге.
— Я как нормальный местечковый белорус толерантно отношусь ко всем верам. Как в знаменитой истории про братка–белоруса, который приехал из деревни в местечко в воскресный день. Сходил на базар. После зашел в церковь — там хорошо поют. Затем заглянул в костел — там красивая музыка звучит. А потом проведал раввина, чтобы посоветоваться, как жить дальше... Для художника–реставратора все то, с чем он работает, — материал в первую очередь художественный, а потом культовый.
Знаешь, чем сегодняшний день знаменит?
— Равноденствием.
— Правильно. Земля по ниточке экватора катится, как яблоко... Это я дальше про веру рассуждаю. Как–то я ехал в Вербное воскресенье в Полоцк. За Плещеницами дорога ровненькая, а по центру белая разделительная полоса. По этой линии идет бабулька, как девочка, босиком. Асфальт теплый. В одной руке ботиночки, а в другой — прутики вербы. Ровненько так шагает... Так вот, по–моему, вера — это равновесие, то, что помогает идти по ниточке. А вообще, это интимный вопрос.
— А что такое для тебя храм?
— Это корабль, в котором я плыву уже много лет. И как истинный белорус плыву не на очень большие расстояния. Ну, как апостол Павел. Он ведь тоже занимался каботажным плаванием. Вроде и по морю плывешь, а с берега глаз не сводишь. Вообще, собор и построен, как корабль.
Церковь сейчас нужна... Идут люди, толкаются на улице, обижают друг друга. А в храме можно успокоиться, обрести равновесие, поплакаться, как в детстве. Ведь куда в детстве со своей обидой бежал? К мамке. Поплачешься, она пожалеет, успокоит, и опять можно баловаться, глупостями заниматься.
По узкой каменной лестнице Федор Сорока провел меня на хоры. Оттуда — на шаткие леса. Старинные фрески, написанные в разные времена, оказались совсем рядом. Они были огромные. Я видел швы времени, мог прикоснуться к шершавой штукатурке. Но я не стал это делать. Я смотрел. Каждое время имело свой цвет.
P.S. А вот фотографии на лесах не получились. Руки у меня дрожали, резкость сбивалась.
